Мнемоны. Продавцы памяти. Ч.2. Таша. 3⁠⁠

Мнемоны. Продавцы памяти. Ч.2. Таша. 1-2

3

— Начальник. — Я постучал по стеклу, отгораживающему тамбур от дежурной части.

Плотный, усатый капитан ткнул пальцем в телефонный аппарат.

Я поднял захватанную множеством пальцев трубку:

— Мне к следователю, э-э-э... — я силился вспомнить, как зовут следачку.

— Свиридова Оксана как-то там. — Подсказала Ника, она всё-таки напросилась со мной, с ней было совершенно бесполезно спорить.

— Свиридовой. — Повторил я в трубку.

— Ждите, — бросил капитан и повесил трубку.

— Фил, ты уверен, что не надо звонить шефу или хотя бы Аристарху Ивановичу? — Зашептала мне Ника.

Идея звонить адвокату не пришлась мне по вкусу, а уж ставить в известность Аркадия Петровича я вообще не видел резона.

— Зачем? Его это не касается.

— Но...

Её оборвала резкая трель звонка.

— Сержант Егорова. — Женщина, сидевшая в стеклянной будке рядом с решёткой, отгораживающий тамбур от коридора, подняла трубку стационарного телефона. — Да, да, поняла. — Она махнула рукой, подзывая меня к себе.

— Не надо, — я сжал Никины пальцы, — подожди меня здесь.

— Паспорт есть? — Сержант Егорова раскрыла толстый журнал.

— Есть. — Я протянул ей бордовую книжицу.

— Вам, — Сержант, начала быстро переписывать мои данные, — в кабинет 216, второй этаж, по правой лестнице. И пусть она вам пропуск подпишет.

Сержант протянула мне вместе с паспортом синий прямоугольник пропуска.

Тук. Тук. Тук.

Я пробарабанил костяшками по обшарпанной двери без таблички, только с номером, написанным на створе маркером, и, не дожидаясь разрешения, вошёл.

Кабинет – маленький, словно келья монаха, и такой же душный. Два стола впритык, два стула для посетителей. Два компьютера, принтер на подоконнике и платяной шкаф. Обои в легкомысленный цветочек. Совсем не похоже на то, что показывают в полицейских боевиках. За правым, заваленным бумагами столом, спиной ко мне сидела следователь. Узкая спина под белой тканью рубашки и копна растрёпанных рыжих волос, вот и всё, что я сумел разглядеть, остальное скрывала спинка офисного кресла и стол.

— Филипп Илларионович Торов? — Не оборачиваясь, осведомилась следователь.

— Да.

— Присаживайтесь.

Стул скрипнул под моим весом.

Закончив печатать, следователь щёлкнула кнопкой мыши, и, достав из зажужжавшего принтера несколько листков, повернулась ко мне.

Узкие плечи, худая шея и неожиданно сочная грудь, обтянутая форменной рубашкой. Треугольное лицо с россыпью веснушек, но не редких и мелких, выглядящих мило, как у Ники, а больших, густо усыпавших лицо и шею. А если судить по рукам, которые покрывали веснушки, то и плечи, и грудь у неё тоже веснушчатые, б-р-р. Меня мысленно передёрнуло. Бледно-зелёные глаза и странно блёклые губы. Её можно было бы назвать симпатичной, если бы не усталость и злой огонёк, зажёгшийся в глазах при виде меня.

Мы молча разглядывали друг друга.

Я явственно прочёл в зеленоватых глазах: ты мне не нравишься. Впрочем, антипатия вышла взаимной. Следователь Свиридова мне тоже не понравилась.

— Назовите ваши полные данные. — Следачка занесла ручку над только что отпечатанным бланком.

— Это допрос?

— Разговор.

— К чему тогда эти писульки? — Я кивнул на бланк.

Следователь отложила ручку:

— Значит, разговора под запись вы не хотите?

— Сдаётся мне, это будет не разговор, а снятие показаний. Если это так, то я, пожалуй, звякну адвокату.

— И кто у нас адвокат? — Не тон, а сплошная ирония.

— Аристарх Иванович Серов.

По тому, как скривилась её лицо, я понял: это имя ей знакомо не понаслышке.

— Хорошо. — Бланк отправился вслед за ручкой.

— Где работаете?

— Альянс «Memory».

— Должность.

— Программист.

Было видно – ей неудобно опрашивать меня и не записывать ответы. Ну, ничего, мне тоже неудобно сидеть на жёстком, едва живом стуле, жалобно поскрипывавшем от малейшего движения.

— Да что вы, вот прямо так – программист? — Рыжие брови удивлённо и иронично приподнялись.

— Прямо так. А, что вас удивило?

— Да нет, ничего. Где проживаете?

Я назвал и место прописки, и место фактического проживания. Жили мы с Никой в квартире, доставшейся ей от тётки. В той самой, где она передала мне подсадку. Вот честное слово, писала следачка наш разговор, как пить дать, писала.

— Кем вы приходились Вековой Наталье Ивановне.

— Формально никем. А так... — я замялся, не зная, как описать наши отношения.

Кем я на самом деле приходился Таше? Бывшим любовником, другом, человеком, присматривавшим за ней, платящим за съёмную хату и покупающим продукты? Всё это и одновременно ничего. Как мне рассказать этой рыжей, стервозной и агрессивно настроенной по отношению ко мне следачке, кто я был для Таши. Молодой, одного со мной возраста, а может, и помладше, бабе, но, по всему видно, несчастной в личной жизни. Я такие моменты враз просекаю. Женщины, у которых отношения с мужиками по каким-либо причинам не складываются, ведут себя иначе, чем те, у кого с этим всё в порядке. Выглядят по-другому, разговаривают по-другому, да они даже – чёрт возьми! – пахнут по-другому.

— Бывший любовник. Да? — И вновь ничем не прикрытая ирония пополам со злостью.

Интересно, чем я ей не приглянулся, что она так злится? Я вздохнул, подбирая слова.

— Послушайте, Оксана Владимировна, какая разница, кем я был, давайте вернёмся к существу вопроса.

— Разница большая. — Следачка нехорошо растягивая слова, разглядывала меня. — Так кем?

— Хорошо. — Теперь разозлился я. — Да, я бывший любовник Таши.

— Кого?

— Вековой Натальи Ивановны. Она не любила полного имени. Просила называть её Ташей.

— Вас?

— Всех. Всех близких друзей.

Я замолчал, пытаясь успокоиться. Не время и не место злиться, можно наговорить лишнего. Хоть чего лишнего я могу наговорить? Я невиновен, и точка.

— Мы расстались три или четыре месяца назад.

— Три или четыре?

Пальцы рук, лежащих на столе, слегка подрагивали, так, словно следачке не терпелось взяться за ручку. Хотя я не был уверен, что среди вороха бумаг, разбросанных по столу, не лежит включённый диктофон. Меня мог писать тот же айфон, лежащий экраном вниз рядом с её правой рукой. Впрочем, всё равно, никакой юридической силы эта запись иметь не будет, она не предупреждала, что записывает разговор.

Я сжал зубы, голову опять кольнуло болью. Да чтоб тебя!

— В мае.

— И...

— Я помогал ей, если хотите – присматривал. Платил за квартиру, покупал продукты, иногда приезжал просто поболтать.

— Зачем?

Действительно, зачем? Да очень просто: я чувствовал себя виноватым перед ней, тем, что у меня интересная и хорошо оплачиваемая работа, любимый человек и вообще всё хорошо. А у Таши – дрянная съёмная хата, психи на сайте, пишущие всяческие гадости и жалующиеся на несправедливую жизнь, и никого рядом.

Но я не собирался изливать душу перед стервозной и неудовлетворённой следачкой, поэтому просто пожал плечами и ответил:

— Не знаю... Наверное, в память о прежних отношениях. С деньгами у неё было туго, да и вообще... Четыре года совместной жизни просто так не выкидывают.

— Благородно. — Протянула следачка, иронично растягивая гласные.

Боль в моей голове разгоралась со стремительностью степного пожара. Заломило виски, защипало глаза, затылок словно налился свинцом. Хотелось застонать, плюнуть на всё и уйти. Но боль, внезапно, так же как появилась, исчезла. Лишь яркая вспышка – и всё.

Я моргнул и прислушался к себе. Точно! Боли как не бывало.

— Что, простите? — Занятый собой, я пропустил очередной вопрос.

— Вы последний её видели?

Поймать меня вздумала. Она что, за дебила меня держит?

— Я думаю, что последним её видел убийца. А я виделся с Ташей вчера утром.

— При каких обстоятельствах?

— Я позвонил ей. Мне не понравился её голос, и я решил заехать.

— Когда это было?

А то ты не знаешь, соседку всяко опросила, а соседка меня видела, как себя в зеркале.

— Это было... — я задумался, вспоминая и...

И чуть не выругался. В голове, при попытке вспомнить обстоятельства последней встречи с Ташей, вспыхнул экран, словно на экране компьютера. И передо мной с точность до секунды побежало кино моего прошлого.

Я слушал, как где-то в квартире мерзко, словно расколотый колокольчик, звенит дверной звонок. Я звонил минут пять, не меньше. Таша! Мать твою, где ты? Вышла? Или по своей извечной привычке напялила наушники и врубила музон? Я ещё раз вдавил кнопку звонка. Бесполезно. Пакеты ещё эти, с продуктами. Я заскочил в магазин, перед тем как заехать. Накупил еды, на пару недель должно хватить.

А вот соседка по площадке, дверь открыла сразу.

— Филипп. — Радостная улыбка на лице.

— Ольга Викторовна, я звоню Таше, она не открывает. Вы не знаете, она куда-нибудь выходила?

— Нет, Фил, ты же знаешь, что звукоизоляция здесь плохая, а ваша дверь так противно скрипит. Да и Наташенька, когда выходит, дверью громко хлопает. — Улыбка сменилась озабоченностью. — Что-то случилось?

Я извиняюще улыбнулся: давно хотел смазать петли, да руки все не доходили.

— Надеюсь, что нет. Я гляну? — Я кивнул на лоджию, смежную с лоджией в квартире Таши.

— Конечно, конечно. — Соседка вновь улыбнулась.

Я заглянул за перегородку – точно, как и думал. Таша, в огромных наушниках, с ногами забравшись в кресло, ожесточённо стучала по клавишам ноутбука.

Я облегчённо выдохнул.

— Я перелезу?

Соседка лишь развела руками.

— Вы извините. — Мне было неудобно.

— Ничего, ничего.

Я перекинул пакеты через перила и полез вслед за ними.

Оставив продукты на лоджии, я вошёл в квартиру, мне повезло – дверь была не закрыта. Таша, увлечённая перепиской, ничего вокруг себя не замечала. Из наушников, скрывающих уши, доносился грустно-протяжный, в переборе гитарных струн, женский голос:

Waking up is harder than it seems,

Wandering through these empty rooms

Of dusty books and quiet dreams.

Pictures on the mantle,

Speak your name

Softly like forgotten tunes,

Just outside the sound of pain.

Weren't we like a pair of thieves,

With tumbled locks and broken codes.

You can not take that from me,

My small reprieves; your heart of gold...7

В комнате стоял неприятный запах немытого тела, грязного белья, человеческой неприкаянности, тоски и боли. Словно в палате смертельно больного. Я смотрел на Ташу, сердце неприятно заныло, словно в предчувствие беды. Волосы давно не мыты и не чёсаны. Хуже того. Раньше, Таша тщательно следила за длинной и цветом своей причёски, с завидной регулярностью красясь и подстригаясь. А теперь. Я покачал головой. По виду её шевелюры она не красилась и не стриглась не меньше месяца. Я попытался вспомнить, как она выглядела в последний мой визит. Также неопрятно? Чёрт! Я не помнил. Мы виделись мельком, мне предстояло прикрывать Нику в очередной ходке, и я заскочил всего на пару минут. Оставил деньги за квартиру, продукты и ушёл. Да, да! Я платил за эту съёмную хату и снабжал Ташу продуктами. Я чувствовал себя должником перед ней. Чувствовал вину за то, что...

За то, что бросил её – да, именно я, именно её и именно бросил. Как ни крути, как ни пытайся прикрыться словами – кончились чувства, не сошлись характерами, слишком разные интересы, но это именно так. Как ни думай, что она была с этим согласна, и ни на миг не пыталась меня удержать. И даже делала вид, что наш разрыв ей безразличен.

Вот ведь, чёрт, никогда я не чувствовал себя виноватым ни перед кем. Ни перед родителями, которых не видел больше десяти лет, ни перед тёткой, за то, что свалился на её голову. Это из-за меня она не вышла замуж и не родила детей. Сколько ей было в мой приезд? Тридцать четыре – тридцать пять? Самый сок для женщины. А тут великовозрастный оболтус, которого кормить, поить и одевать надо. Ни перед тренерами, которых покинул, когда понял, что профессиональный спорт не для меня. Ни перед другими девчонками, с которыми встречался, а потом бросал. Их, романов, в смысле, до Таши, у меня было превеликое множество.

А перед Ташей чувствовал.

Когда же я видел её последний раз? Две, три недели назад? Да, кажется, именно тогда. Но вот выглядела ли она тогда такой... Такой... Опустившейся, что ли? Безжизненной, словно монгольфьер, из которого выпустили весь подъёмный газ. Я не помнил.

Она сидела, поджав под себя босые ноги, скрючившись, словно Голлум, над своей прелестью, закрывшись от мира ноутбуком и творчеством Леры Линн. Я смотрел на Ташу и смотрел, поражённый её видом.

А композиция The Only Thing Worth Fighting For меж тем всё играла и играла, зацикленная по кругу.

Таша, увлечённо отстукивая по клавишам, ничего не видела вокруг. Не замечая ни запаха, витающего в воздухе, ни своего немытого тела, ни бардака, царящего в квартире, ни меня. Я прошёл на кухню. Вздохнул. Грязь на полу, крошки и огрызки на столе, ведро для мусора переполнено, грязная посуда до самого крана, в холодильнике пустота.

Я вернулся в комнату и, дождавшись, когда в очередной раз прозвучит грустное:

Разве мы не на поле для битвы,

Запертые в священной войне?

Твоя любовь под прицелом моим.

Единственное, ради чего стоит бороться,

Единственное, ради чего стоит бороться...[1]

Осторожно прикоснулся к плечу Таши:

Осторожно прикоснулся к плечу Таши:

— Привет.

Она вскинула испуганные глаза, быстро закрыла крышку ноутбука, и, стянув с ушей наушники, протянула:

— Фил, привет.

Таша обрадованно улыбнулась и встала, потянувшись ко мне. Я приобнял её, поразившись худобе: она и раньше была стройняшкой, но это была стройность свободной лани, а сейчас – болезненность находящегося в заточении зверя. Свободная майка совершенно не скрывала торчащих рёбер и начавшей обвисать груди.

— Таш, что с тобой?

— В смысле?

— Выглядишь неважно.

— Да? Устала просто. Работы... — она кивнула на прикрытый ноутбук, — много.

— Все консультируешь своих психов? — Хотел шутливо, вышло зло.

— Да. — От моего тона она замкнулась и села в кресло. — Я знаю, тебе это никогда не нравилось. — Она прижала колени к груди и обхватила их руками, словно отгораживаясь от меня. — Но это моя работа. И тебе сейчас, должно быть, безразлично, чем я занимаюсь.

Голос на грани слёз. Я беззвучно выругался.

— Извини. Не хотел тебя обидеть. Просто пошутил неудачно. — Я присел на корточки напротив неё.

— Мне никогда не нравились твои шутки.

Я кивнул соглашаясь. Я это знал, как и то, что её жутко бесило, когда я влезал в очередную историю.

Мы молчали, а из наушников лились, сочась тоскою, слова:

The only thing worth fighting for.

Change will come to those who have no fear,

But I'm not her; you never were

The kind who kept a rulebook near.

What I said was never what I meant.

And now you've seen my world in flames

My shadow songs, my deep regret...[2]

Вот уж верно – в самую точку, в самую нашу ситуёвину:

Перемены настигают тех, кто бесстрашен,

Но я – не она; а ты...

Ты никогда не был любителем правил.

То, что я говорила,

Никогда не было тем, что чувствовала я.

А теперь ты видишь – мир мой в огне.

Мои призрачные песни,

Мою печаль, мое сожаленье...[3]

— Таш, ты давно ела? — Перевёл я разговор. — Холодильник пустой.

— А, тебя только это интересует?

Я насторожился, предчувствуя нехороший разговор.

— Что ты имеешь в виду?

Её глаза вспыхнули.

— И куда же подевалась твоя прямота, Фил?

Никогда раньше она ни словом не упоминала Нику, и то, что она, та самая – истинная, так сказать, корневая причина нашего разрыва. И вот теперь я чувствовал: время пришло. Время расставить все точки над ё, i и всеми остальными буквами, где есть эти самые диэрезисы, умляуты и тремы.

— Нет, меня не только это интересует.

— Да, а что именно? — Слова так и сочились ядом.

— То, что ты не моешься, не стрижёшься, да и вообще выглядишь...

Я запнулся, подбирая слова.

— Отвратительно, да? Ты это хотел сказать?

— Нет, — я постарался успокоиться, — ты выглядишь больной. Когда ты в последний раз выходила на улицу?

Ха-ха-ха! Она рассмеялась жутким, визгливым смехом.

— Ах, Фил, Фил, Фил. Добрый, заботливый, Фил Торов. Могучий человек, готовый впрячься за любого, кто попросит, или просто по велению души. О ней ты тоже так заботишься?

Я видел – она на грани истерики. А в таком состоянии с ней бесполезно разговаривать, знаю, проходили, и не раз. Сейчас она ничего не услышит. Но всё же попробовал.

— Таш, ты прекрасно...

— Да, я прекрасно знаю – это из-за неё ты меня бросил. Я поняла, что ты уйдёшь, как рыба под лёд, как только увидела её.

Глаза Таши лихорадочно блестели, а по щекам текли слёзы. Она что, под наркотой? Не может быть! Таша всегда отчаянно боялась попасть под зависимость, неважно – никотиновую, алкогольную или под наркоманский баян. Боялась настолько, что ни разу в жизни не пробовала даже травки, покуривание которой было доброй традицией в компаниях, в которых мы частенько бывали.

— Дрянь!

— Таша! — Рявкнул я, выходя из себя. — Прекрати, Ника, она...

— Не ври, Фил. Ты же всегда был патологически честен. Зачем сейчас врать?

Я хрустнул костяшками. Она была тысячу раз права. Ника была причиной, всё остальное – следствием.

Я потянулся к её руке, чтобы посмотреть на вены. Но Таша отпрянула от меня и яростно выкрикнула:

— Ты думаешь, я колюсь? На, смотри. — Она вызывающе протянула мне руки. — На ногах не хочешь глянуть? Или между ног? Тебе же так нравилось туда смотреть?

Я молча встал, отнёс продукты на кухню, и, раскидав их по холодильнику и по полкам, ушёл. Просто ушёл, ничего не сказав на прощанье. Даже дверью не хлопнул. Чего хлопать – mea culpa[4]. И этого не изменить.

Я дёрнулся, отрываясь от экрана в моей голове. Это было, как смотреть фильм на флешь плеере: хочешь – перематывай, хочешь – отматывай назад. Я вытер вспотевший лоб и взглянул на следачку, пытаясь понять – сколько прошло времени с момента моего... Погружения? Пусть будет погружение. После, об этом я подумаю после, а сейчас надо собраться и продолжить нашу беседу.

— Это было... — подбодрила меня следачка.

Судя по её виду, она не заметила моего замешательства, а значит, прошло... Секунда? Две? Меньше?

— Вчера. Это было вчера утром, часов в десять. Я говорил: я позвонил Таше, её голос мне не понравился. Я решил приехать, завёз продуктов. Мы поговорили...

— Ссорились? — Следачка испытующе смотрела на меня.

По взгляду я понял: ей так и хочется поймать меня на лжи. Я усмехнулся. Хрена тебя, рыжая. А то я не знаю, что весь наш разговор или ссору, если тебе так хочется, слышала соседка, милейшая Ольга Викторовна, с вечной заботой в поблёкших глазах.

— Думаю, это и так вам известно. Вы ведь беседовали с соседкой?

Я видел разочарование в глазах следователя, подловить меня не удалось.

— Я хотела бы услышать вашу версию. — Следачка лёгким движением откинула волосы с веснушчатого лба и откинулась на спинку кресла. Рубашка, обтягивающая спелую грудь, натянулась так, что сквозь ткань, несмотря на наличие лифчика, проступили соски.

Я поймал себя на совершенно некстати возникшей мысли: интересно, у неё и между ног всё в веснушках? Тьфу ты! Нашёл о чём думать.

Оксана Владимировна, я всё-таки вспомнил её отчество, поймала мой взгляд, состроила презрительную гримаску, и, чуть помедлив, выпрямилась. Вот ведь стерва веснушчатая, играет со мной. Тоже мне, кошка нашлась. Только я не мышка.

— Я не помню дословно. Мне не понравилась, как она выглядит, даже подумал, не принимает ли она наркотики.

— А она?

Скрывать что-либо было бесполезно, думаю наш разговор на повышенных тонах, был абсолютно точно донесён до неё соседкой.

— Таша обвинила меня в том, что я бросил её ради другой.

— Это так?

— Отчасти.

— И всё-таки, разве не женщина стала причиной вашего разрыва?

Вот ведь змея пятнистая, дотошная какая.

— Женщина.

— Хорошо. — Удовлетворённо протянула Оксана, блин, Владимировна.

Следачка, порывшись в папке, достала какую-то бумагу, и, бегло просмотрев её, спросила:

— У вас и алиби есть?

— Я не знаю времени смерти. — Устало сказал я.

Детский лепет какой-то. Неужели она думает, что на такой дешёвый трюк меня можно поймать? Тем более что я и в самом деле не знал, когда умерла Таша.

— Ах да, я же не сказала. Предположительное время смерти...

Она снова заглянула в бумаги, будто и так не знала:

— Смерть наступила в промежуток между 22.00 и 24.00 первого августа. Но с учётом того, в каком состоянии было тело, можно с уверенностью сказать, что убийца пришёл раньше.

— Как её убили?

Следачка отложила бумаги и устало посмотрела на меня.

— Разрезали живот, отделили голову, а тело распяли на стене, вверх ногами.

Значит, в новостях не врали.

— Когда её нашли?

— Второго августа, днём. Позвонила соседка, Ольга Викторовна Смекалина, она заглянула через балконную перегородку, увидела, что комната забрызгана чем-то красным, и позвонила в полицию.

Я так и думал. Перед тем как уйти, я заглянул к соседке и попросил её присматривать за Ташей.

— Вы хотите сказать, что Ташу прибивали к стене, бетонной замете, и никто этого не слышал? В двенадцать ночи? И это при полном отсутствии звукоизоляции?

— Я разве сказала, что её прибили? Нет. Тело было приклеено к стене клеем. Знаете, как в рекламе.

Это был абсолютный бред, такое могло произойти в голливудском триллере, но не в реальной жизни.

— И что криков тоже никто не слышал?

— Нет.

— Как такое возможно?

— Она могла быть без сознания, под воздействием наркотиков, да многое чего. Мы сейчас выясняем. И всё-таки где вы находились, в промежуток между восьмью и двенадцатью ночи?

— На даче.

— И кто это может подтвердить?

— Моя девушка. Соседка по даче и её внуки.

— Поподробнее, пожалуйста.

— Пожалуйста. С часу до пяти мы были на озере. Я и... моя девушка.

— Её имя.

— Зачем?

— Не притворяйтесь дураком. Нам придётся проверить ваши показания.

— Ника Трубина.

— На озере вдвоём были?

— Нет, вчетвером. С нами пошли соседские дети. Даша, десяти лет, и Серёжа двенадцати. Вернувшись с озера, мы поужинали. Вдвоём с Никой, потом играли в монополию с Дашей и Серёжей. Потом дети ушли к себе. Мы с Никой посидели пару часов и легли спать.

— Когда закончилась игра?

Я пожал плечами:

— Точно не скажу, — я, конечно, мог обратиться к своей новоприобретённой способности и сказать ей время вплоть до секунд, но это могло вызвать ненужное подозрение, обычно такие мелочи люди не помнят. — Но, думаю, около половины восьмого.

— Во сколько легли спать?

— Около десяти.

— Куда-нибудь отлучались в этот промежуток времени?

— Только за водой. На родник ходил.

— Сколько отсутствовали?

— Не больше часа.

— Вас ещё кто-нибудь, кроме вашей подруги, видел?

— Из знакомых никто.

— Значит, — довольно подытожила следачка, — мы имеем промежуток времени между половиной восьмого и полуночью, когда, кроме вашей подруги, лица заинтересованного, — рыжая подняла указательный палец вверх, как бы указывая на важность сказанного, — вас никто не видел.

Она торжественно улыбнулась, и, откинувшись на спинку кресла, забросила ногу на ногу. Синяя юбка плотно обтянула бёдра, а сквозь ткань рубашки вновь проступили очертания сосков.

— И... — Я не обратил внимания на её игру. Смотрел прямо в зелёные глаза, гадая – она и впрямь думает, что Ташу убил я, или играет в какую-то игру. Если да, то в какую, и зачем?

— И вы вполне могли успеть съездить в город и вернуться на дачу.

— Угу, а Ника, значит, покрывает меня? Знает всё и покрывает?

Следачка пожала плечами:

— В этом мире всё возможно.

Я опять начал закипать.

— Ладно, допустим. Два вопроса. Зачем мне это надо, мотив, так сказать, и зачем это надо Нике?

Следачка наклонилась ко мне:

— Начнём со второго. Любовь зла, полюбишь и козла. Ну а насчёт первого... Она тебе мешала...

Вот как, уже и на ты, всё антиресние и антиресние. Чем всё-таки я не угодил рыжей? Причём так сильно, что она готова повесить на меня зверское убийство. Или ей просто работать неохота? А тут так удобно – вот он, самый лучший подозреваемый, всем известно – первейшие кандидаты в убийцы, это бывший муж и бывший любовник.

— Чем она мне мешала? — Я решил пропустить обращение на ты мимо ушей.

— Всем! Скандалы, требования вернутся, возможно, угрозы. Тебе или твоей новой пассии. Или вот! Шантаж. Она могла шантажировать тебя. Не зря ты ей квартиру оплачивал, продукты покупал. А в последний разговор она потребовать большего, тебе это надоело, и ты, раз, — следачка рубанула рукой по воздуху, — решил покончить со всем этим разом.

Она всё ближе наклонялась ко мне.

Я вскипел, как чайник на конфорке, не заметив, что тоже перешёл на ты:

— Ты понимаешь, что это бред?

Я подался ей навстречу, ловя запах её дыхания. Смесь из кофе, сдобы и мятной жвачки.

— Какие скандалы, угрозы, шантаж? Ты мыльных опер пересмотрела или перегрелась? Очнись. Я не убивал Ташу, и даже не думал об этом. Да, я чувствовал перед ней вину, за то, что бросил. Но, избавляться от этого чувства с помощью убийства – это, это... Это нонсенс. Я не убийца.

— Не убийца значит? А кто, программист? Ты себя видел? Ха! — Она тряхнула головой, волосы, и так находившиеся в беспорядке, упали на лицо.

— И чем тебе моя внешность не понравилась? Или ты думаешь, программисты – это патлатые задроты, не мывшиеся неделю? Ты хоть раз видела программеров, или опять по просмотренным фильмам судишь?

Мой запал иссяк, и я отодвинулся от следачки. Она нервно поправила волосы, провела ладонями по раскрасневшемуся лицу и уже спокойно добавила:

— Тем не менее у те... вас в алиби огромная дыра.

— Нет там никакой дыры. — Я чертовски устал от этого разговора, пора было его заканчивать. — Вчера была пятница – будний день, значит, последняя электричка в город уходила в 22.45, а предпоследняя в 18.40. Добраться на автобусе я не успевал. В это время они практически не ходят. Машины у меня нет. Так что, я не мог убить Ташу.

— Мы проверим.

— Проверьте. — Я кивнул. — Если ко мне больше нет вопросов, я, пожалуй, пойду.

Я протянул ей пропуск и поднялся:

— Подпишите, будьте любезны.

Следачка приняла у меня бумажку, быстро расписалась и демонстративно положила её на стол.

— Последний вопрос. Кто, по-вашему, мог её убить?

Хороший вопрос, не дававший мне покоя. Я пожал плечами и сказал наугад:

— Поищите среди клиентов сайта, на котором она консультировала. Уродов там много.

продолжение следует...

7 The Only Thing Worth Fighting For - Lerra Lynn.

[1] Единственное, ради чего стоит бороться - Лера Линн (перевод - Я).

[2] The Only Thing Worth Fighting For - Lerra Lynn.

[3] Единственное, ради чего стоит бороться - Лера Линн (перевод - Я)

[4] Моя вина.