Леонид Брежнев и его юмор⁠⁠

Его и при жизни считали персонажем смеховой культуры. Над ним шутили, и он шутил. Ни о ком из правителей России и Советского Союза не сложено столько анекдотов — причём не последнего качества. Кто только не пытался пародировать “нашего дорогого Леонида Ильича” — в любой компании, в любой партийной ячейке находились умельцы. А на официальной эстраде амплуа “комический Брежнев” появилось только через несколько лет после смерти вождя, когда его эпоху объявили “застоем”. И то уже были не острословы, а стервятники.

Брежнев любил шутки

При жизни он и сам постоянно острил — с переменным успехом, но с неизменным задором. Придворный стоматолог Алексей Дойников вспоминал: “Вообще это был весёлый человек. Ко мне в кабинет он ни разу не входил без шутки. Причём они всегда были красивые и остроумные”. И таких свидетельств — море.

Брежнев неплохо знал анекдоты о себе. Они его нисколько не раздражали. Он по собственному опыту знал, что люди любят посмеяться над начальством — и понимал, что обижаться сильным людям не пристало. На эту тему тоже имелась дежурная шутка: “Леонид Ильич, какое у вас хобби?” — “Коллекционирую анекдоты”, — “И много собрали?” — “Два лагеря”.

Генри Киссинджер с интересом замечал в Брежневе южный темперамент и склонность к простецкому, вульгарному юмору. Ведь Брежнев прозвал американского госсекретаря “нашим хитрым Генри” и однажды на кабаньей охоте доверил ему резать колбасу… Хорошо знавший генсека журналист Александр Бовин, напротив, утверждал, что Леонид Ильич любил все анекдоты, кроме скабрезных. Кстати, от него редко можно было услышать слова, которые наши деды так любили вычерчивать на заборах. Разве только в шутку: “Ну вот, отпускной сезон, все разъехались, а ты сиди, дядя Лёня, мудохайся”.

Политик должен обладать “опережающим обаянием”. Чтобы улыбка на несколько шагов опережала своего обладателя. Чтобы каждому казалось, что этот энергичный сановник улыбается именно ему. Молодой Брежнев был именно таким. Его считали отличным оратором — он умел добавлять к формулам газетных передовиц живую эмоцию, широкую улыбку. Во многом именно поэтому ему — единственному в нашей истории — в разное время удалось поруководить двумя союзными республиками. Причём и в Молдавии, и в Казахстане его до сих пор вспоминают добрым словом. В том числе — за оптимизм и юмор.

Правда, к середине 1960-х, когда Брежнев достиг высшей власти, советский политический церемониал стал величественным и деловитым. На пленумах и съездах отныне смеялись редко. Гораздо скупее, чем в ленинские, сталинские и даже хрущёвские времена. Брежнев улыбался и шутил с высоких трибун гораздо чаще, чем два других главных оратора того времени — Алексей Косыгин и Михаил Суслов, вечно хмурые аскеты. Но главным образом его юмор проявлялся не в официальной обстановке. В поездках по стране и миру, в кулуарных беседах.

К власти он пришёл под маской простака. Брежнева не считали идеологом, мудрецом, авгуром. В нём видели простоватого жизнелюба и только. Шолохов многозначительно язвил: “Зато он охотник хороший”. Между тем, осваиваясь на партийном престоле, Брежнев ежедневно обзванивал десятки секретарей ЦК, работавших по всему Советскому Союзу. Беседы он вёл в своей манере — душевно и не без юмора.

Даже в скандальных мемуарах Ельцина “Исповедь на заданную тему” Брежнев появляется, как первоклассный эстрадный конферансье, с шуткой. Бориса Николаевича привёл тогда к генеральному секретарю секретарь ЦК по кадрам Иван Капитонов. Вместе они вошли в кабинет. Брежнев сразу спросил Капитонова, покосившись глазами на Ельцина: “Так это он решил в Свердловской области власть взять?”

Так будущего президента России назначили секретарём важнейшего промышленного обкома.

Остроты, шутливые подначивания собеседников стали для него образом жизни. Иногда трудно определить — где мы имеем дело с анекдотом, а где — с хроникой или мемуарами о Брежневе.

Портсигар Брежнева и другие анекдоты

Кажется, этот анекдот появился ещё во времена Чичерина. Но про Брежнева его рассказывали чаще. Помните? Встречаются Жискар Д’Эстен, Никсон и Брежнев. Закуривают. Француз достаёт серебряный портсигар с надписью “Дорогому Валери от Жаннет”. Никсон — золотой портсигар “Уважаемому Ричарду от соратников по партии”. А Брежнев — золотой с алмазами, с гравировкой “Александру Пушкину от князя Вяземского”.

Как ни странно, нечто похожее бывало и с настоящим Брежневым! Вспомним лишь один сюжет. Во Франции он хвастался волшебным портсигаром. Мол, его генеральному подарили товарищи, чтобы он меньше курил. Открыть этот портсигар невозможно — и только раз в час оттуда автоматически вылетает сигарета. Брежнев с наслаждением закурил её. А потом из другого кармана достал пачку любимой “Новости” и снова закурил. Так и продолжалось весь вечер: каждый час он закуривал положенную сигарету из портсигара, а потом снова и снова смолил “Новость” из пачки. Но в 70 лет Леонид Ильич внял просьбам врачей и бросил курить. С тех пор он просил курящих спутников дымить ему прямо в лицо. Удивляя иностранных переговорщиков, этим занимался даже изысканный дипломат и переводчик Виктор Суходрев.

Как-то в Париже на приёме к Брежневу подошёл Робер Эрсан — газетный магнат правой ориентации, в изданиях которого появлялись пасквили на Брежнева. “Кто это?” — спросил Брежнев у посла. — “Это наш враг. В его газетах вас деспотом называют!” Брежнев нахмурился: “Это правда? А почему вы меня так называете?” Эрсан принялся разъяснять: “Деспот по-гречески значит повелитель, хозяин в своём доме. Сильный руководитель, настоящий мужчина”. Брежнев приосанился: “Вообще-то да, я деспот”. И приобнял Эрсана.

И таких “самодельных” анекдотов в брежневском обиходе было вдоволь. Вот премудрые пескари-советники готовят для него очередное историческое выступление часа на три. А там — традиционные для того времени цитаты из “классиков”. Брежнев, пробежав текст, высказал единственное пожелание: “Маркса уберите. Всё равно никто не поверит, что Лёня Брежнев читал Маркса”. Самоирония, право, первый признак остроумия.

Звездой этой группы советников был Бовин. Как-то он попался Брежневу на глаза в длинном коридоре какого-то учреждения. Леонид Ильич остановил его: “Откуда я вас знаю?” — “Леонид Ильич, а я обозреватель “Известий”. Недавно на телевидении о международном положении рассказывал”. — “Но вы выглядели как-то иначе. Без усов!” — “Да, Леонид Ильич, я их недавно отпустил” — “А зачем?” — “Бабам нравится, Леонид Ильич”, — нашёлся Бовин. Брежнев усмехнулся, помощники подхватили его — и он исчез. А несколько дней спустя попросил включить Бовина в круг своих советников: “Остроумный товарищ. И бабам нравится”. На первой же аудиенции Брежнев спросил его: “Ты знаешь, что такое конфронтация?” Бовин кивнул. “А можешь мне рассказать?” — “Конечно”, — “А знаешь, что такое боровая дичь?” — “Нет”. И тут Брежнев выдал: “Вот так и будем работать. Ты мне будешь рассказывать про конфронтацию, а я тебе — про боровую дичь”.

Есть и такой известный анекдот. Попросил как-то Брежнев своего водителя дать ему порулить. И сразу превысил скорость. Останавливает его гаишник, подходит к лимузину, видит — Брежнев за рулём. Отдаёт честь и отходит в сторонку. Другой гаишник спрашивает его: “Что, важная шишка?” — “Не знаю, что за шишка, но водителем у него сам Брежнев”. Это, конечно, выдумка. Но возникла она, скорее всего, из вполне реального казуса. Леонид Ильич любил погонять с ветерком — и в Москве, и возле дачи, и в Крыму… Водил уверенно, авантюрно, с лихаческими замашками, чем приводил в ужас охрану.

Шалости Брежнева надолго запоминались зарубежным переговорщикам. Дипломат Анатолий Добрынин вспоминал:

“Надо сказать, что Брежнев любил пошутить, когда встречался с Киссинджером и его советниками. Вспоминаю такой эпизод. Как-то во время краткого отдыха зашёл разговор о часах. Сонненфелдт, советник Киссинджера, похвалился своими швейцарскими часами. Неожиданно Брежнев, закрыв свои наручные часы рукой, предложил Сонненфелдту обменяться — не глядя — часами. Последний сперва заколебался, но затем, видимо, решив, что у Генерального секретаря ЦК КПСС должны быть дорогие часы, согласился на обмен. Сделка состоялась. Оказалось, что Брежнев носил простые советские часы, подаренные ему коллективом какого-то часового завода. Часы были хорошего качества, но со стальным, а не золотым корпусом, как, видимо, ожидал американец. Короче, его часы стоили дороже, чем брежневские, но Сонненфелдту пришлось утешиться тем фактом, что теперь у него были сувенирные часы, которые носил высший советский руководитель”.

Право, без таких проделок жизнь скучна.

На фабрике грёз

Пристрастия Леонида Ильича сложились в годы становления советской массовой культуры — когда “жить стало лучше, жить стало веселее”. Когда появились всесоюзные футбольные состязания. А чуть позже — и первенства по русскому, а затем — и канадскому хоккею. Когда возникла индустрия эстрадных песен. А главное — “из всех искусств для нас важнейшим” стало кино. Острословы иногда добавляли к этой формуле Ленина — “и цирк”. Цирк Брежнев тоже любил самозабвенно. И, как известно, даже был связан со звёздами арены самыми крепкими родственными узами. Словом, он стал и заядлым болельщиком, и любителем кино, и завсегдатаем цирковых представлений.

Не счесть киношных баек о том, как дорогой Леонид Ильич лично спас тот или иной почти крамольный фильм. Фабула такова. Начальство опасается пустить яркую кинокартину в прокат. Критики журят её за пошлость. Но Брежнев неожиданно требует к столу новую комедию или приключенческий фильм, ему на безрыбье демонстрируют забракованную продукцию — и генеральный приходит в восторг. Нечто подобное вспоминают и про “Кавказскую пленницу”, и про “Джентльменов удачи”, и про “Белое солнце пустыни”. “А в соседнем районе украли члена партии!”. Эту реплику Балбеса из “Пленницы” Брежнев и впрямь несколько месяцев частенько повторял в приватных разговорах.

Полюбились Брежневу и “17 мгновений весны”. Он посмотрел эту многосерийку на несколько лет позже миллионов телезрителей. Но крепко полюбил Штирлица и Кэт. И однажды позвонил актрисе Екатерине Градовой, которая сыграла роль радистки, которая спасалась от Гестапо с двумя грудными младенцами на руках… Он задал ей один вопрос: “Как маленькие?” Услышав знакомый урчащий голос, Градова подумала, что это куражится кто-то из друзей-актёров — и с ругательствами бросила трубку. Но Генеральный секретарь был настойчив и с третьего раза всё-таки убедил актрису, что это действительно Брежнев. И снова поинтересовался: “Как маленькие?”, имея в виду тех самых младенцев из фильма. Тут можно подумать, что старик уже не видел разницу между киношной и бытовой реальностью. А он просто развлекался и шутил с прекрасной дамой.

А про “Иронию судьбы” Леонид Ильич даже порассуждал в своём отчётном докладе на самом представительном партийном форуме — XXVI съезде КПСС, который стал лебединой песней генерального секретаря:

“Не надо объяснять, как важно, чтобы всё окружающее нас несло на себе печать красоты, хорошего вкуса. Олимпийские объекты и некоторые жилые кварталы Москвы, возрождённые жемчужины прошлого и новые архитектурные ансамбли Ленинграда, Алма-Аты, Вильнюса, других городов — это наша гордость. И всё же градостроительство в целом нуждается в большей художественной выразительности и разнообразии. Чтобы не получалось, как в истории с героем фильма, который, попав по иронии судьбы в другой город, не сумел там отличить ни дом, ни квартиру от своей собственной”.

Брежнев понимал, что всенародно популярные фильмы — даже аполитичные — укрепляют суверенитет страны. Иначе молодёжь будет увлекаться только заморскими ковбоями.

Брежнев и хоккей

Уже в солидном возрасте он полюбил канадский хоккей. С азартом Брежнев болел за команду ЦСКА, поддразнивая Константина Черненко и Виктора Гришина, переживавших за “Спартак”, который, как правило, проигрывал армейцам.

На “шайбу” (так тогда частенько называли эту игру болельщики) зимой он ходил не реже, чем раз в неделю. Долгие годы в чемпионском составе ЦСКА выступал защитник Владимир Брежнев. Фамилия не давала ему индульгенции — и защитника частенько удаляли. И диктор Валентин Валентинов (ещё один голос эпохи!) сочным баритоном объявлял: “За опасную игру высоко поднятой клюшкой удалён на две минуты Владимир Брежнев!” В такие моменты дворец спорта “Лужники” сотрясал смех, и многие поглядывали в ложу — посмотреть, как реагирует на такой конфуз державный однофамилец грубияна. Брежнев, как правило, посмеивался или начинал оживлённо переговариваться с соседями. Мол, моего удалили.

Несколько лет костюмы для Брежнева шил молодой модельер Александр Игманд. Это он сочинил для него пиджаки-куртки свободного покроя, которые Брежнев называл тужурками и с наслаждением носил на отдыхе. Брежнев любил поговорить с ловким портным. Но называл его Зигмундом. По ассоциации со знаменитым хоккеистом и теннисистом 1940-х Зденеком Зигмундом. Александр Игманд откликался.

Пышное увядание

Со здоровьем Брежневу не повезло. Уже к сорока годам он пришёл с изношенным сердцем и последствиями контузий. А после 1975 года телекамера неумолимо демонстрировала миллионам зрителей во всём мире безнадёжно больного человека, который, кроме прочего, страдал от хронической бессонницы и неудачных зубных протезов. 7 лет он продержался на честном слове и лекарствах. Маршалу Брежневу всё труднее было говорить. Он почти перестал импровизировать, не отрывался от “бумажки”. Кто только не посмеивался над его болезнями, над особенностями брежневской дикции. Но некоторые анекдоты Брежнев, по обыкновению, создавал сам. Правда, отныне, когда он комиковал, не все догадывались, что это шутка, а не конфуз. От него уже не ждали остроумия. Вот он читает очередной триумфальный доклад об успехах советской промышленности. И вдруг отвлекается от написанного и произносит от себя, в сторону: “И куда это всё девается?”

Однажды зачитал подряд два экземпляра доклада — и с улыбкой объяснил товарищам: “Так мне написали…”. На переговорах, когда иностранные партнёры (например, лидер Чехословакии Густав Гусак) переходили на русский язык — просил переводчика: “Переведите!”. Кому-то это казалось стариковской блажью. Но, будь Брежнев пободрее — сразу стало бы ясно, что он острит. От этих юмористических выходок — полшага до популярного анекдота: “Я вижу, что это Индира Ганди, но написано “Тэтчер”.

Даже на закате заката — стоило ему отвлечься от шпаргалки — Брежнев начинал балагурить. Вот ему вручают саблю. Подарки он любил — и от радости всплеснул руками. А потом произнёс не без артистизма: “Эта сабля займёт достойное место в одной из комнат моей квартиры”. Сказано это было так торжественно и серьёзно, что не сразу можно было понять, что генеральный иронизирует. Но хитрый огонёк блеснул где-то в тени кустистых бровей.

Он продолжал разбрасываться шутками. Брежнев уже был немолод, когда его образ впервые воплотили в большом кино — в фильме “Солдаты свободы”. 1945 год. Брежнев — молодой генерал, один из освободителей Европы. Играл его Евгений Матвеев. Леонид Ильич пришёл на премьеру с супругой. А она возьми и спроси его: “А это тебя снимали или актёра?” — “Какое там меня. Это артист Матвеев”, — ответил Брежнев. Но через несколько минут добавил: “Но брови, кажется, мои”. Это — из воспоминаний вдовы генсека. Вряд ли у неё был резон выдумывать.

Сократ советской кинодокументалистики Владимир Осьминин рассказывал мне, как на съёмках очередной ленты о Малой Земле они ждали Брежнева в одном из новороссийских скверов. Там кинематографисты собирались запечатлеть прогулку Леонида Ильича, посещающего места своего фронтового прошлого. И вдруг кто-то заметил, что в фонтане плавает валенок. Скандал! И крайне неэстетичное зрелище. Не дай бог, Генеральный заметит и устроит головомойку.

Оператор постарался подцепить валенок палкой, но тут как раз на горизонте появился Брежнев. Он со всеми поздоровался, чинно прошёлся вокруг фонтана. И, конечно, сразу заметил валенок. И… пришёл в восторг! “Как хорошо народ стал жить! В прежние времена такие валенки не выбрасывали. Посмотрите, он же совсем целый!” Весь день Леонид Ильич пребывал в приподнятом настроении.

Подобно миллионам простых советских людей, Брежнев любил телепередачу “Кабачок 13 стульев”. Простенькие шутки, обаятельные женщины, элегантные мужчины. Много песен и танцев. Телевидением в те годы заведовал Лапин — интеллектуал и ханжа. К легкомысленным передачам про прифранченных “панов” он относился скептически. Но Брежнев наставлял его: “Делай что хочешь, но оставь мне “Кабачок”, футбол и хоккей”.

Другая спортивная любовь Брежнева — шахматы. Игра, завоевавшая Советский Союз ещё в 1920-е годы. Награждая молодого чемпиона мира Анатолия Карпова, он иронически наставлял его: “Взял корону — держи! Никому её не отдавай. За корону, знаешь, дерутся. Мы с товарищами уже стали к тебе привыкать. Каждое утро всё следили — как там в Багио…”

Это было откровенное признание. Как истый политик, Леонид Ильич хорошо понимал, что такое драка за корону.

Следил Брежнев и за успехами советских фигуристов. Вообще-то он редко позировал на фоне чьих-либо спортивных побед. Знал меру. Но однажды, в Казахстане, на катке Медео, ему устроили публичную встречу с местными пионерами и знаменитыми чемпионами — Ириной Родниной и Александром Зайцевым. Был там и их тренер — неугомонный новатор фигурного катания Станислав Жук. Брежнев знал, что Роднина сперва стала олимпийской чемпионкой в дуэте с Алексеем Улановым. Потом они поссорились, пришлось искать нового партнёра. И — уникальный случай — вместе с Зайцевым они почти с листа снова выиграли всё, что можно.

В тот день казахское солнце едва не растопило лед, но фигуристы откатали блестяще, хотя и немного обрызгали генерального секретаря: вода из-под коньков летела, как при ливне.

Брежнев, поздравляя их, громко спросил Жука: “Где ты нашёл такого Зайцева?”

Тренер мгновенно ответил: “В капусте”.

Брежнев рассмеялся. “Зайцы, они капусту любят”.

На охоте, в любимом Завидове, иногда он шутил почти непристойно. Сохранились воспоминания о том, как он вводил в краску новую официантку: “Ты что губы-то так ярко намазала? Это чтоб не прикасаться к тебе, что ли? Но я ведь не посмотрю…” Потом, увидев, что она вся смешалась: “На вот, возьми пирожок”.

Но его не оставлял и тонкий юмор. Накануне Олимпиады-80 к Брежневу обратились с предложением использовать его образ в агитационной продукции лёгкой промышленности — на футболках и сумках. Леонид Ильич ответил неожиданным вопросом: “А кто у нас в кино сыграл Д`Артаньяна?” — “Артист Боярский, Леонид Ильич”, — “Вот его и изображайте на сумках, а я буду руководить партией”.

Так и заканчивалась эпоха. Мы вспоминаем о ней с улыбкой, в которой всё больше благодушной ностальгии.

Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала “Историк”

Специально для Fitzroy Magazine