Серия «Золотое счастье»

Процедура началась сразу. Включился записыватель, прозвучали стандартные вопросы: имя, звание, номер контракта, дата возвращения с планеты Кель. Яна отвечала монотонно, голосом без интонаций, глядя куда-то в пространство над плечом собеседника.

— Карлова, поясните происхождение инопланетного образца, обнаруженного в скрытом кармане вашего походного рюкзака, модель «Скат-7».

Яна медленно моргнула. Слово «образец» заставило её напрячься, но не из-за страха, а из-за необходимости переключить сознание с внутренней пустоты на внешний запрос.
— Какого образца? — её голос прозвучал хрипло, она давно не говорила.
— Неорганический субстрат, спектральный анализ соответствует грунту планеты Кель, категория А, «мёртвая/непригодная». Нарушение карантинного протокола IC-7.

Она смотрела на него, и в её глазах медленно, как в густом сиропе, всплывало настоящее недоумение.
— У меня… нет образцов. Я не брала образцов. Только нейрокогнитивные данные. Каталог. Это ошибка.
— Образец обнаружен при плановом досмотре багажа вслед за вами. Он был герметично упакован. Карман — скрытый, с магнитным замком. Вы утверждаете, что не знали о его наличии?

Яна провела ладонью по лицу, жестом предельной усталости.
— Не знала. У меня его не было. Это не мой образец.
— Чей же?
— Я не знаю. — Искренность этого ответа была абсолютной и от этого пугающей. — Я не имею к этому отношения.

Офицер вздохнул, не скрывая раздражения. Он склонился к терминалу, вызвал следующий пункт.
— В служебных логах вашего персонального канала обнаружено сообщение, отправленное в период вашего нахождения на Кель. Адресат — Алексей Грачев, монтажник третьей волны. Текст: «Для твоей коллекции». Прокомментируйте.

Теперь недоумение в её глазах сменилось на что-то вроде смутной тревоги, но тревоги скудной, выдохшейся, как будто её эмоциональный резервуар был почти пуст.
— Какое сообщение? Я не отправляла… Я не помню. — Она снова схватилась за голову, будто пытаясь выжать из неё воспоминание, которого там не было.
— Так вы отправляли сообщение или нет?
— Я… не знаю. Возможно, это ошибка системы. Я не имею к этому отношения.

Она повторяла эту фразу как мантру, как единственный якорь в реальности, которая стремительно теряла смысл.

Офицер откинулся. Он вращал стилус в пальцах, глядя на неё с плохо скрытым раздражением. Протокол был прост: есть вещдок — образец. Есть косвенная улика — сообщение. Объяснений от неё нет, только тупое отрицание. Служба не любила загадок.
— Вы утверждаете, что не брали образец и не помните о сообщении. Однако факты свидетельствуют об обратном. Это ставит под сомнение не только ваше соблюдение протоколов, но и вашу… адекватность как специалиста после возвращения из зоны риска.

Он сделал паузу, ожидая реакции, всплеска, хоть чего-то. Но она просто сидела, сгорбившись, глядя сквозь него.
— Вам временно запрещён вылет со станции «Ариадна» и доступ ко всем служебным порталам, кроме базовых коммуникаций. Вы можете разместиться в гостинице станции или в гостевом модуле сектора СБ до завершения проверки и принятия решения. Ваши личные вещи, за исключением образца, будут вам возвращены. В ближайшее время вас вызовут повторно. Вопросы?

Яна покачала головой. Никаких вопросов. Какие могут быть вопросы, если само обвинение не имеет к ней отношения?

Ближайшее время настало уже на следующее утро. Бюрократическая машина была на редкость расторопной.

Второй

На допросе Яне хотелось плакать и смеяться одновременно. "Театр абсурда какой то", — думала она. За три часа она не произнесла ни слова.

...Полковник Зубов не сдерживался — он орал так, будто перекрывал рев двигателей.

— Кого ты там, блядь, расколоть собирался, мудило лесное? Решил показать, какой ты крутой и резкий? Это лучший ксенолингвист в секторе! Она твои слова даже в словарик не запишет, понял? Нихуя удивительного, что она молчит. Еще большой вопрос кто кого допрашивал. Расколоть он хотел… уебок.

Он ткнул пальцем в допросчика.

— Ты бы хоть справки навёл, кого допрашиваешь. Контрабандистка, ага. Сейчас корпорация узнает, как мы тут с ее инструментами обращаемся — и всё, пиздец. Тебя расколят, всех, кто рядом с тобой спал, и меня заодно.

Хлопок по столу.

— Чего стоишь? Съебал отс…

Внезапная трель высокоприоритетного коммуникатора на его запястье заставила его замолчать на полуслове. Он взглянул на экран, и лицо его из багрового стало землисто-серым. Ярость мгновенно сменилась чем-то другим — холодной, сосредоточенной злостью.

— Стой! — рявкнул он цепенеющему следователю. — Не съебал. Иди сюда. Читай. Читай, если, блядь, умеешь.

Он развернул запястье, поднеся его к лицу допросчика. На крошечном экране горели несколько бесстрастных строк:

«Ресурс Карлова Я.К. имеет статус "критически важный актив". Требуется решение, исключающее: а) публичный скандал, б) потерю функциональности ресурса. Формальные процедуры должны быть соблюдены полностью. Приоритет – максимальный. (ДИР-НАУК.7)»

Следователь, ещё секунду назад готовый сгореть от стыда и страха, уставился на текст, медленно осознавая, в какую игру он вляпался, даже не поняв правил.

— Без скандала, — прошипел Зубов, отдергивая руку. — Формальности блюсти, а ресурс не потерять. Понимаешь теперь, какого хрена ты натворил? Ну, молодец. А теперь — иди.

На этот раз следователь вышел, почти не чувствуя под собой ног.

Зубов тяжко опустился в кресло, провёл рукой по лицу. Потом ткнул кнопку на столе.

— Коваленко ко мне. Мне его отпуск по... - без скандалов, мелькнула мысль, - ....попросите его прервать отпуск. Директива «Скальпель», как раз для его инструмента. Он поймёт.

Третий

Этот кабинет был стерилен и беззвучен. Звук поглощался мягкими панелями стен, оставляя только приглушённый гул систем жизнеобеспечения станции «Ариадна». Яна сидела напротив пустого стеклянного стола, её руки лежали на коленях, неподвижные, ладони вверх — пустые. Она смотрела сквозь следователя Коваленко на герб Корпорации на стене. Её взгляд был остекленевшим, уставшим от блуждания в пробоине собственной памяти.

Коваленко не торопился. Он поправил идеально отутюженный манжет, дал персональному ИИ «Горгоне» зафиксировать начало допроса. В его правом ухе, почти неразличимо, тихо щёлкал и жужжал микроимплант. На внутренней стороне линзы левого глаза мелькали полупрозрачные строки: «Объект: Карлова. Состояние: глубокая диссоциация. Рекомендованная стратегия: установление раппорта через демонстрацию системного превосходства и неизбежности».

Он обернулся к ней с лёгкой, отработанной улыбкой, подождав, пока «Горгона» закончит анализ её позы и микродвижений.

— Прежде всего, я должен принести вам извинения за моего коллегу, — начал он, и в его голосе звучала лёгкое, деловое сожаление, лишённое личного сочувствия.

Яна едва повела бровью.

— Его методы были… непрофессиональны. Использовать грубый нажим там, где требуется точная калибровка — всё равно что пытаться настроить хронометр кувалдой. Это только загнало проблему глубже. Моя задача — не ломать, а найти то единственное равновесие, при котором уникальный механизм продолжит работать. Вы молчите. Я задаю вопросы как в эхо-камеру. И знаете, что самое забавное? — Он сделал театральную паузу, давая ИИ подготовить следующий блок. — Я вас абсолютно понимаю. Зачем говорить, если всё уже решено? Но, видите ли, есть небольшая бюрократическая загвоздка. — Он наклонился чуть вперёв, понизив голос до конфиденциального тона, повторяя построение фразы, которая горела перед его глазами. — Мне нужен ваш голос. Пусть даже один кивок. Без него этот… прекрасный механизм правосудия не может щёлкнуть на следующую шестерёнку. А без этого щелчка вас, моя дорогая, отправят, будут судить и, возможно, посадят. И что бы у вас не было иллюзий по поводу "справедливости", лично я думаю, что вас и вашего Алексея подставил Волков.

Пальцы Яны впились в ткань комбинезона.

— Грубо и эффективно. Но это знание не меняет абсолютно ничего. - Он откинулся, давая ей прочувствовать этот образ. Его лицо выражало лёгкое сожаление. «Подтверждение: дыхательный паттерн изменился. Зафиксирован минимальный когнитивный отклик. Переходите к “фактологии с элегантным выходом”», — прошелестел голос в ухе.

— Давайте отбросим этот грубый, силовой жаргон. Давайте поговорим, как цивилизованные люди, которые понимают ценность вещей. Факт, как говорят французы, fait accompli: в вашем кармане — прах планеты Кель. Протокол нарушен. По букве закона — вам конец карьеры, позор, возможно, решётка. — Он махнул рукой, будто отмахиваясь от назойливой мухи, следуя рекомендуемой жестикуляции. — Но мы же с вами не буквалисты, правда? Мы смотрим в суть. А суть, моя блестящая коллега, в том, что вы — не контрабандист. Вы — шедевр. — Он слегка задержался на слове, которое «Горгона» подчеркнула в тексте как «ключевой эмоциональный якорь». — Уникальный, штучный, невероятно сложный и дорогой в производстве инструмент. И что делает цивилизованный человек, когда у него в руках ломается скрипка Страдивари? Он не бьёт ей об стол. Он зовёт лучшего реставратора. Он находит для неё специальный футляр. Контролируемую среду.

Он провёл пальцем по глянцевой поверхности стола, оставляя невидимый след, как предлагалось в сценарии для «демонстрации абстрактного контроля».

— Система, которой мы служим, в глубине души — большой эстет. Она ненавидит бессмысленные потери. Поэтому она предлагает вам не наказание, а… оптимизацию. Руководство большим проектом на отдельной планете. Где ваш уникальный ум можно будет применять с максимальной пользой и… что немаловажно… с минимальным риском дальнейших… недоразумений.

Яна не шелохнулась, но дыхание её стало чуть глубже. Она слушала. «Уровень вовлечённости: низкий, но стабильный. Переходите к второстепенным фигурам для создания давления: “Винтик и Миф”. Шаблон: сравнение с исторической триадой», — отчеканила «Горгона».

— А теперь, — продолжил он, переходя к следующему пункту с видимым удовольствием, которое частично было искренним — он любил, когда алгоритм попадал в цель, — второй акт нашей маленькой драмы. Алексей Грачев.

Яна потерла пальцами переносицу и спрятала взгляд.

— Прекрасный специалист, я уверен. Честный, работящий. Человек-винтик. И знаете, что происходит с винтиком, в отличие от скрипки.

«Взгляд прямо на нее» — раздался шёпот в ухе.

— Его… заменяют. Профилактически. Чтобы ржавчина не перекинулась. Система в отношении таких винтиков проста, как автомат: один намёк на нестабильность, одна запись в логах, одна неловкая ассоциация — и пффф! — карьера на фронтире растворяется. Его не сломают. Его просто… аккуратно переставят в самый дальний, самый тёмный угол механизма. Ради гигиены. Вы понимаете эту безупречную, почти биологическую логику? Вы ведь не можете с уверенностью сказать, есть ли у Алексея коллекция? И мы пока не знаем. Но искать — тратить силы…

Он выдержал паузу, наслаждаясь напряжённой тишиной. В ухе тихо пищало: «Подготовка к финальному аргументу: “Неприкасаемый”. Использовать метафору “призрак/бог”». Коваленко едва заметно наморщился.

— И наконец, наш deus ex machina. Первопроходец Вячеслав Волков. Человек-загадка. Человек-призрак. Пока мы здесь с вами ведём эту увлекательную беседу, он, по всей вероятности, рисует новые миры на пустом месте. Его правда — единственная правда. Спорить с ним — всё равно что спорить с Богом о форме радуги. Он находится в той точке, где закон ещё не стал Буквой, существование таких мест практически Миф. И система охраняет такие места и процессы идущие там, чтобы Миф не выбрался оттуда и не заменил Букву тут у нас.

Коваленко сложил руки домиком, прикрыв рот указательными пальцами — жест, который «Горгона» в своё время отметила как «эффективный для демонстрации задумчивого превосходства». Его взгляд стал пронзительным.

— Итак, мы имеем головоломку.

Яна подняла взгляд.

— Три фигуры: - продолжал Коваленко, - Шедевр, Винтик и Миф. И один неловкий артефакт — горсть пыли. Система, как хороший режиссёр, ищет гармонию. Равновесие. — Он говорил, почти дословно воспроизводя текст, плывущий перед глазами. — Она готова забыть об артефакте, если Шедевр займёт предназначенное ему место в витрине. Она готова не выкручивать Винтик до конца, если это не нарушит баланс. И она ни при каких обстоятельствах не тронет Миф. Ибо тронуть Миф — рискнуть ходом экспансии. А это императив спущенный... - он многозначительно указал пальцем вверх.

Он медленно опустил руки на стол. «Финальное суммирование. Переход от “неизбежности” к “сделке”. Запросить активный отклик», — проинструктировал ИИ.

— Ваше молчание, дорогая Карлова, в этом раскладе — самый красноречивый ответ. Вы молчите, потому что видите всю картину целиком. Вы понимаете язык, на котором с вами говорят. Это не язык угроз. Это язык… неизбежности. И я здесь лишь для того, чтобы вежливо озвучить ту единственную фразу, которую система от вас ждёт. Ту фразу, что переведёт вас из статуса проблемы в статус… ценного актива. Но для этого мне нужно увидеть в вас не стену, а собеседника. Хотя бы намёк. Игру глазами. Дайте мне знать, что вы всё ещё в игре. Что мы можем перейти к обсуждению… деталей вашего нового амплуа.

— Поскольку мы говорим на языке ролей и амплуа, — продолжил он, сделав небольшой глоток, — позвольте проиллюстрировать нашу ситуацию исторической миниатюрой. — Он замолчал, дожидаясь, пока ИИ подгрузит и отфильтрует заготовленный блок. Внутренний экран ярко вспыхнул. — Старая земная байка. Встречаются трое: Полководец, Трибун и Затворник. Спорят о значимости. Полководец, показывает высшую награду, заявляет: «Таких, как я, в стране — пять!». Трибун парирует: «Таких, как я — один!». Затворник же, помолчав, пожимает плечами и говорит: «А таких, как я… вообще нет».

Коваленко улыбнулся, наблюдая за ней. Он позволил паузе затянуться, как советовала подсказка на линзе: «Дать время на подсознательную обработку аллегории».

— Улавливаете аллюзию, дорогая Карлова? — спросил он, уже зная, что следующий слайд «Горгоны» содержит разгадку и имена.

Тишина. Затем веки Яны дрогнули. Её взгляд, медленно и с трудом, оторвался от стены и упал на его лицо. Губы приоткрылись. Голос был хриплым, но безошибочно точным, как удар скальпеля:
— Саблин. Маяковский. Хлебников.

На лице Коваленко расцвела улыбка искреннего, почти профессионального восторга. «Прорыв. Установлено прямое когнитивное соответствие. Эмоциональный отклик: минимальное удовлетворение у объекта. Переходите к присвоению ролей», — отрапортовал имплант.
— Браво! — воскликнул он тихо, но с чувством. — Абсолютно точно. Теперь примерим эти маски на наших героев. — Он снова обратился к незримому суфлёру. — Ваш Алексей — наш «Саблин». Смелый, нужный… и заменимый. Одно пятно подозрения — и его карьера на передовой превращается в службу в глубоком, тихом тылу. Жена Цезаря, как известно, должна быть выше подозрений. А если нет… её просто меняют на другую, менее подозрительную.

— Вы, — его тон стал почти вкрадчивым, полным мнимого почтения, которое «Горгона» помечала как «эффективное для лести уникальным специалистам», — вы — «Маяковский». Голос, эхо, дешифровщик немого. Вы — единственный экземпляр в своём роде. Вас не выбросят. Для вас построят специальную, прекрасно оборудованную… сцену. Или, если угодно, подиум. С лучшим светом, с идеальной акустикой. Но выходить за кулисы вам, увы, будет нельзя. Ваш долгий бенефис.

— А Волков… — тихо произнес Яна, и в её голосе прозвучала не вопрос, а холодное осознание.

— Волков, — Коваленко произнёс это имя с лёгким театральным вздохом, глядя на заключительные тезисы, — наш «Хлебников». «Таких нет». И это не поэтическая метафора, а суровая реальность гиперпространства. Он — тень, отбрасываемая в будущее. Призрак, который является лишь для того, чтобы дать системе новый мир, и растворяется. Судить его? Это всё равно что судить сокола за превышение скорости. Система оберегает таких призраков, ибо они — её пограничье, её raison d'être. Он получит похвалу в приказе и отправится рисовать новые горизонты. Потому что он — вне игры. Вне досягаемости и вне правил. На фронтире он сам — правило.

Следователь откинулся, его роль рассказчика была сыграна. На внутреннем экране замигала заголовком «Финальное предложение: три исхода».

— Таким образом, мы приходим к трём финалам. — Он начал зачитывать, лишь слегка импровизируя. — Финал первый, трагический, наказание: мы калечим шедевр, ломаем винтик и безуспешно плюём в призрака. Все проигрывают. Безвкусица.
Финал второй, анархический: мы делаем вид, что ничего не было. Система теряет лицо, контроль и саму идею порядка. А вы получаете индульгенцию на будущий, ещё более гротескный хаос, а если расскажете о событиях Алексею... зачем нам столько людей, считающих что система безобидна? Неэстетично.
И есть… финал третий. Финал гармоничный. — Он выпрямился, и в его глазах, следящих за последними строками, исчезла последняя тень игры. Осталась только сталь. — Вы становитесь «Маяковским», создаете исследовательскую станцию и руководите ею на планете Кель. Ваш «Саблин» тихо и без скандала отзывается с работ на фронте экспансии — в профилактических целях, но остаётся цел и невредим. А «Хлебников» благополучно продолжает не существовать в правовом поле. Дело о пыли… исчезает. Рассыпается, как мираж. Все механизмы тикают, видимость порядка безупречна.

Он сделал последнюю паузу, вкладывая в неё весь вес предлагаемой сделки, которую «Горгона» уже оформила в виде краткого меморандума.

— Это не справедливость. Справедливость — понятие для мелких драм. Это — высшее управление. Бюрократическая поэзия. Ultima ratio империи. Но и это ещё не всё. — «Упоминание о контролируемых связях. Это важно», — напомнил шёпот в ухе. — Поскольку вы оба остаётесь в системе, полный разрыв был бы… нерациональным. Система предпочитает контролируемые связи. Поэтому: личные визиты господина Грачева на Кель формально не запрещены. Если у него найдётся время, деньги и желание, а ваше поведение не будет деструктивным… администрация не станет чинить препятствий. Раз в полгода, год, вряд ли он сможет чаще вас посещать. Связь — через служебные каналы, с задержкой и… лёгким editorial touch.

Он замолчал, давая ей прочувствовать каждый элемент этой клетки.

— Я предлагаю вам не оправдание и не кару. Я предлагаю единственную роль, которую система готова вам дать. Вы согласны играть? От вас, как от человека слова — во всех смыслах, человека слова — нужно простое устное согласие. Все уверены в вашей договороспособности.

Яна долго смотрела на него. В её глазах не было ни страха, ни покорности. Был холодный, безошибочный расчёт учёного, нашедшего последнюю переменную в уравнении, которое кто-то другой составил за него. Она видела весь узор, его уродливую, безупречную логику. Её взгляд скользнул на герб — планету в сетях.

Затем её голова совершила одно короткое, отчётливое движение вниз и вверх.

— Согласна.

В ухе Коваленко тихо пропищал одобрительный сигнал. «Цель достигнута. Согласие получено. Рекомендуется завершить сеанс. Протокол “Золотая клетка” активирован.» Он позволил себе едва заметно расслабить плечи. Работа была сделана. И сделана хорошо, хоть и не без помощи. Он был лишь умелым оператором. Но в этой системе именно операторы и выживали.

Она вжала ладони в виски, будто пытаясь сдавить бушующий внутри шторм.

"Молчи, молчи, молчи...", - бился пульс в голове Яны. - "Ничего не говори ему, иначе все сбудется, молчи..."

— Есть ещё план, — продолжал он, сам не зная, зачем говорит это, просто чтобы заполнить гулкую, давящую тишину. — Заведи...

"Нетнетнетнет, не произноси...". Воспоминание о золотом счастье ударило из всех сил, Архив показал ее не только со своим любимым, их было там трое, был маленький теплый комочек с ее глазами и его улыбкой. Самая сладкая и чудовищная ложь из всех возможных. "Я не могу..."

— ...ребёнка. Тогда, если с Лехой что и случится, будет ради кого жить. Якорь.

Стеклянная струна внутри Яны удерживающая ее звенела и дрожала.

— Я не могу... — её голос сорвался.

— Всё ты можешь.

Дзынь. Струна разлетелась, Яна потеряла опору и полетела в темноту.

— Сейчас улетишь, и всё это будет как страшный сон.

Эти слова Яна уже не слышала.

Она сорвалась с ящика и заходила по кругу: к терминалу, чтобы в очередной раз увидеть безжалостный обратный отсчёт, к столу с инструментами, где её взгляд скользнул по блестящим металлическим стержням, и снова назад. Движения были резкими, птичьими.

— Я не могу иметь детей, — выпалила она в пол, и тут же, будто прорвав плотину, добавила, поднимая на него взгляд, полный чистого, дикого ужаса: — И я не сказала тебе… я видела... перед тем, как улететь, я видела… я тебя убью.

И в её руке, схватившей что-то со стола, блеснул стальной клинок отвёртки.

Реакция Славы была лишена мысли, чиста и точна, как удар пружины. Стул, на котором он сидел, взлетел и врезался в её голову с правой стороны.

"Хоть это не сбудется" - успела промелькнуть мысль в голове Яны.

В следующее мгновение его кулак, без размаха, с короткой страшной силой, прилетел ей в челюсть слева. Хруст, больше похожий на щелчок. Мир Яны погас.

Она осела, как подкошенная. Он успел подхватить её, смягчив падение, и бережно уложил на холодный пол. «Против лома...», — беззвучно прошептал он себе, глядя на её обмякшее тело и синяк, уже наливающийся на скуле.

Потом его взгляд медленно поднялся к порталу, ведущему на орбиту, к чёрному сердцу Архива.

— Это уже перебор, — тихо сказал он в пустоту, и в его словах не было вопроса, только констатация, обращённая к невидимому собеседнику.

Он действовал быстро, методично, заглушая холодной ясностью действий дрожь, подступавшую к рукам. Связал её не туго — верёвка лишь символически обозначала плен, давая шанс освободиться самой. Подсунул под голову свою засаленную куртку, от которой пахло машинным маслом и дымом. Перед её лицом, на ящике, поставил таймер, заведённый на два часа. Цифры замерли, готовые к отсчёту.

Затем — три прыжка через портал, адреналин, сжигающий остатки сомнений. В гулкой тишине дока «Абсорбера» он сгреб всю доступную взрывчатку в один чудовищный букет, аккуратно вставил в него детонатор и выставил на том же отсчёте — два часа. Лента красных светодиодов замигала, словно ядовитые глаза.

Он надел нейрогарнитуру. На этот раз без страха, только с ледяным расчетом.

Калейдоскоп обрушился на него. Миллиарды холодных, чужих искр. Он не всматривался, не искал. Он собрал всю свою волю в один сгусток и протолкнул в этот вихрь не образ, а намерение. Картину. Ультиматум.

"Я делаю предложение, от которого вы не захотите отказаться."

Мысль была тяжёлой и чёрной,как свинец. За ней потянулись образы: связанный с доком портал, разверзающийся прямо в раскалённое нутро звезды. Река плазмы, сжигающая чёрный кристалл. Затем — взрыв, раскалывающий монолит изнутри. И тикающий таймер, неумолимый и простой, как сердцебиение.

"Если мы не договоримся — вы умрёте. Если я отсюда не выйду через два часа — вы умрёте."

Калейдоскоп замер, а затем рассыпался, будто его ткнули пальцем. Осталось несколько десятков искр, расположенных по кругу. Они не мерцали — они смотрели. И от них исходило волнами нечто поразительно знакомое: обида. Детская, капризная, глубокая обида на то, что с ними так грубо и несправедливо.

«Услышали. Прекрасно, — мысленно провёл черту Слава. — У меня условия. Первое: вы вычищаете из её разума весь этот прогноз, весь этот яд о будущем и больше не пытаетесь залезть. Второе: вы гарантируете, что этот несчастный Леха останется жив. Третье: кто вы, чёрт вас побери, и что вам надо?»

Перед его внутренним взором вспыхнула картинка. Сначала он сам, окружённый примитивным, но узнаваемым контуром Архива. Потом вокруг Архива возник новый круг, и в нём — силуэт ящера Кель. Затем ещё круг, с каким-то членистоногим существом. Ещё, и ещё. Круги множились, накладывались, уходя в бесконечность. На десятом Слава перестал различать детали. «Хватит! Понял. Собиратели. Коллекционеры».

Картинка сменилась. Он увидел местную звёздную систему. «Абсорбер», висящий на её краю, накрыл её золотистой, едва заметной сферой. Масштаб поплыл, сфера сжалась в крошечную светящуюся точку, а вокруг неё загорелись другие точки — знакомые сектора, освоенные человечеством. «Делаете вид, что не достаёте до нас. Ну ладно, Леха как нибудь сам».

Третье изображение было простым и жутким: голова Яны. Из её глаз, ушей, ноздрей и слегка приоткрытого рта струился серый, прозрачный дымок, медленно растворяясь в воздухе. Чувство, которое шло с этим образом, было чистым, почти хирургическим объяснением: изъятие.

«Ммм, доходчиво. Рад, что хоть с этим согласились», — мысленно кивнул Слава, ощущая, как потная дрожь наконец отпускает его спину. "У меня ещё пара вопросов"...

Он сбросил гарнитуру. На таймере прошло всего восемнадцать минут. Взрывчатку он разобрал с облегчённой тщательностью, как сапёр, которому повезло. Вывез всё обратно, на планету. Потом развязал верёвки на запястьях Яны, бережно перенёс её в её модуль и уложил на койку.

Очнулась она с тяжелой головой и мутным взглядом.

— Наконец-то, — произнёс он, и в его голосе была усталая, но искренняя радость.

—Что… что случилось? — она попыталась приподняться, поморщилась от боли в челюсти.

—Мой телепорт сыграл в злую шутку, — Слава врал спокойно, глядя ей прямо в глаза, отработанным, ровным тоном. — Ты попала аккурат в начало перекалибровки сетки. Такие случаи бывают: тело переносится, а нейронный слепок — сознание — застревает в буфере. Ты вывалилась из портала как подстреленная птица, прямо лицом в пол. Несколько дней была… не в себе. Дёргалась, мычала, пыталась куда-то идти. Жуткое зрелище. Помощи ждать неоткуда, отправить тебя в таком состоянии — невозможно. Пришлось идти на крайние меры: связывать, колоть успокоительное. Но как только сетка стабилизировалась — разум догнал тело. Всё.

— Ты бредишь, — слабо протестовала она, пальцами осторожно ощупывая синяк.

—Это цена дешёвых полевых порталов первого контакта, Ян. Быстро, дёшево, небезопасно. Тебе ещё повезло.

Прошли часы, прежде чем к ней вернулась ясность. Она ничего не помнила — ни отвёртки, ни своего предсказания, ни разговора в модуле. Провал памяти был абсолютным.

Тогда Слава, выбрав момент, рассказал ей про Архив. Не про свои переговоры, конечно. Дал доступ каталогу. Наблюдал, как она впервые после всего погружается в интерфейс, и затаив дыхание ждал.

— Ну? Что видишь?

—Калейдоскоп… нейрослепков. Их чудовищно много, — её голос звучал сосредоточенно, без прежней одержимости. — Выделить один можно, но это чистая лотерея. Никакой навигации.

—Многовато для одного исследователя?

—Определённо. Пару раз ещё поныряю для проформы, набросаю предварительный отчёт — и счастливо оставаться. Тут нужна не я, а целый институт. Лет на двести. Я могу только констатировать факт находки и рекомендовать в будущем создать здесь постоянную станцию. Но не сейчас.

Он наблюдал за Яной в модуле — за тем, как она осторожно трогала синяк, как морщилась, пытаясь вспомнить то, чего не могла вспомнить.
В ней не было ни ярости, ни тревоги, ни золотой одержимости.
Только усталость.

Когда она впервые провалилась в Архив, Слава ещё верил, что сможет вернуть её прежней.
Теперь — видел: прежней не будет.

Архив вырезал из неё кусок, аккуратно и чисто.
Но пустота от вырезанного оставалась.

И всё вернётся. И Яна вернётся в составе команды. И будет искать рыжий проблеск.

Слава понял это ещё там, в калейдоскопе, когда искры смотрели на него, как дети, у которых забрали игрушку.
Не отстанут.
Не отпустят.
Не простят.

Он стоял у окна её модуля, наблюдая, как она пьёт кофе дрожащими пальцами. И решение пришло без вспышки, без гнева — тихое, логичное, бесчестное.

Слава кивал, подавал ей кофе, был тихой и невероятно профессиональной тенью. Он не отпускал своих едких шуточек, не нарушал её пространство двусмысленными взглядами. Он был просто… службой обеспечения. Это было настолько непривычно, что в день её отлёта, уже стоя перед сияющим контуром портала, она обернулась и пристально его разглядела.

— Слушай, Волков… Ты какой-то не такой. Совсем притих. Ни одной твоей мерзкой шуточки за все дни — это уже тревожно. Стареешь, что ли? — В её голосе не было насмешки, скорее — неловкая, сбивчивая забота.

Слава лишь пожал плечами, глядя куда-то мимо неё, в серое небо над руинами.

— Место такое. Давит. Руины, тишина, этот чёрный кулак там наверху. Не самое вдохновляющее окружение для остроумия.

—Ну… спасибо. За помощь. И за то, что не мешал.

—Не за что, — отозвался он просто.

Она сделала шаг в сияние и исчезла.

Только тогда Слава позволил себе улыбнуться. Широко, по-волчьи. Он смотрел в чужое небо, где висел его молчаливый, побеждённый соперник, и наслаждался абсолютной, тихой властью. Хорошо быть хозяином своей аппаратуры. Знать всё. Видеть всё. Контролировать всё. Исправлять исходящие.

«Для твоей коллекции я привезу сувенир. Кусочек этой мёртвой планеты». Сообщение удалено и отправителя и получателя, но висит в логах.

Он навёл справки. Алексей Грачев. Монтажник сверхпроводящих магистралей, третья волна освоения. Слава знал этот расклад: первые — как он, первопроходцы, расчищают путь и ставят ворота и площадку. Вторые — геологоразведчики и ксенолингвисты вроде Яны, оценивают экономический и культурный потенциал. Третьи, если планета перспективна, — энергетики и строители. Они приходят, когда атмосфера за пределами площадки ещё не пригодна, гравитация чужая, а техника ломается от непонятной пыли. Среда враждебная. Несчастные случаи — статистика, а не трагедия.

Кусочек грунта с планеты Кель он прожигал в спектрометре и автоклаве целые сутки, пока от него не осталась лишь стерильная, инертная пыль. Без нанороботов, без экзотических бактерий, без следов органики или чужеродных сигнатур. Совершенно безопасный прах. Этот прах он аккуратно поместил в скрытый карман её походной сумки.

А затем, как старший и единственный офицер миссии первичного контакта, составил рапорт. Сухую, чёткую, неумолимую ложь.

«Докладываю о факте нарушения карантинного протокола IC-7, совершённого ксенолингвистом Я.К. Была предпринята попытка вывезти неучтённый образец биосферы планеты Кель (кат. А, "непригодна/мёртва"). Образец изъят. Досмотр личных вещей не производился. По факту нарушения необходимо провести служебное расследование по прибытии сотрудника на станцию "Ариадна".»

Он отправил его, представив цепную реакцию. Не счастливое возвращение в объятия, а допросы. Не радость встречи, а подозрительные взгляды и запрет на полевую работу. А из-за найденного в её вещах «сувенира» и сообщения "...для твоей коллекции..." те же проблемы коснутся и Алексея. Карантинный скандал. Отстранение от работ на новых планетах, как минимум, но если повезёт, то и как максимум. Никакого золотого тихого счастья.

Слава смотрел в небо.

- Конечно грубо, - ответил он незримому собеседнику.

-...

- А пытаться меня убить ее руками не грубо?

-...

- Да, ты ее уже никогда не получишь. Яну теперь дальше библиотеки не выпустят.

- ...

- Это уже будет не мое дело.

Там, где не сбылось одно предсказание, могли рухнуть и все остальные. Слава смотрел на зажигающиеся в небе чужие звёзды и чувствовал себя не пешкой в чужой игре, а тем, кто только что перевернул доску.

— Они прислали специалиста, — парировала Яна, подходя ближе. Её взгляд скользнул по его засаленной униформе, тени под глазами. — А я, увидев в задании твой позывной, очень хотела отказаться. Где объект?
— Там, — он махнул рукой куда-то вверх, не отрываясь от терминала. — На орбите шестой планеты. Устройство. Примерные размеры — двадцать на сорок километров. Форма — кристаллический неправильный многогранник. Поверхность — абсолютно чёрное вещество, нулевое альбедо. Я назвал его «Абсорбер».

Он наконец оторвался от экрана и посмотрел на неё. В его глазах горел неприятный, сухой огонь человека, который упёрся в стену.
— А это, — он пнул ботинком обломок чужой керамики, — дом тех, кто его нашёл. Цивилизация «Кель». Следы их технологического расцвета и следы полного, тотального вымирания сходятся в одной точке во времени. Примерно тогда, когда они впервые смогли дотянуться до края своей системы и, соответственно, до того, что на там висит.
— Вывод? — спросила Яна, хотя ответ был очевиден.
— Вывод, что первопроходец ставит порталы, а не играет в детектива, — огрызнулся Слава. — Моя задача — оценка, первичный контакт и установка инфраструктуры. Что я и сделал. В том модуле местный портал — Он показал типовую стальную конструкцию. — Он ведёт прямо в доки «Абсорбера». Открывай и лети. Всё. Но.

Он сделал паузу, и его лицо исказила гримаса глубокого, почти физиологического неприятия.

— Я слетал. Один раз. Чтобы взять образцы поверхности и снять первичные показания. И там, внутри этого… угольного булыжника… сидит информационная чёрная дыра. Мы запустили зонды для предварительного сканирования. Они вернулись с каталогом. Не с самими данными — а с оглавлением. — Он заломил пальцы, будто пытаясь сжать невидимый шар. — Десятки триллионов отдельных записей. Каждая — предположительно, полный нейроконтурный слепок разумного существа. Не текст, не видео. Карта личности. И это только то, что удалось считать с самых верхних, самых доступных «полок». Глубже — тишина. Возможно, ещё больше. Объёмы, которые не просто невозможно обработать. Они… они бессмысленны. Они обесценивают саму идею исследования.

"Вот оно что. Не страх, не мистический ужас. Профессиональная фрустрация, доведённая до предела. Первопроходец, чья работа — покорять новое, столкнулся с чем-то, что нельзя покорить, можно лишь бесконечно тонуть в этом" - думала Яна.

— У меня от этого всё упало, Ян. Всё, — произнёс он с редкой прямотой, без бравады. — Я могу проложить маршрут через гравитационный шторм. Могу поставить портал на астероиде, летящем в гиперсвете. Но я не могу… переварить это. Это не горизонт. Это — стена из сплошных горизонтов. И за ней ещё стена. И так до бесконечности.

Он отвернулся, снова уткнувшись в терминал, будто ища в нём спасения от собственного бессилия.
— Так что вот твой полигон, лингвист. Вся радость — твоя. Модуль «Дедал», там серверная стойка с тем самым каталогом. Триллионы сигнатур. Ищи свои закономерности, строй свои грамматики мёртвых душ. Моя часть работы сделана. Я проложил путь. А копаться в том, что найдёшь в конце пути… это уже не ко мне. Это ниже. Или выше. Не знаю. Не мое.

Яна смотрела на него, на его сведённые плечи. Её обычное раздражение на его тон сменилось холодным, почти клиническим интересом. Он был сломлен не опасностью, а масштабом. Его инструменты — карты, двигатели, взрывчатка — оказались бесполезны против библиотеки.

— Ты не заметил аномалий в структуре каталога? Повторов? — спросила она деловито.
— Повторов? — он фыркнул. — Извини, не успел сравнить триллион записей. Удачи. Тебе понадобится тонна кофе и, возможно, психолог, хотя психолог тебе нужен всегда.

Он выключил терминал и, наконец, посмотрел на неё прямо. Взгляд был тяжёлым, уставшим, но без тени былой дразнящей игривости.
— Ладно. Я здесь ещё на три дня — ставлю дублирующие системы. Потом улетаю. Новые точки на карте не ждут. А ты… — он сделал паузу, и в его глазах мелькнуло что-то почти человеческое, — просто не теряй связь с реальностью. Не геройствуй. Я не хочу потом объяснять комиссии, почему лучший ксенолингвист сектора сошла с ума в одиночной экспедиции. Отчёты писать — тоже не моя работа.

И он пошёл прочь, к лагерю, к своим ящикам и схемам, к миру, который он понимал и которым мог управлять.

Яна осталась стоять на ветру. Она посмотрела на чужой, мёртвый город, затем подняла глаза к небу, где расстоянии многих миллионов километров висела невидимая, чёрная глыба, набитая душами. Не страх, а тихий, чистый трепет охватил её. Слава видел хаос. Она видела возможность.

Яна повернулась и твёрдым шагом направилась к модулю «Дедал». В её голове уже строились первые алгоритмы фильтрации, корреляционного анализа. Его «всё упало» было для неё всего лишь точкой отсчёта. Настоящая работа только начиналась.

Семь часов. Семь часов её лучшие крипто-анализаторы и искатели молотили сырой массив каталога. И семь часов они выдавали одно и то же: шум. Не просто случайность — ослепительное, оглушающее разнообразие.

Каждая запись, каждый «ключ» доступа к слепку сознания в недрах «Абсорбера» был уникален. Как сугроб, сложенный из снежинок, среди которых не было одинаковых. Алгоритмы, настроенные искать повторы, сходства, кластеры, давали нулевой результат. Масштаб был не просто большим. Он был оскорбительным для разума, привыкшего к упорядочиванию.

Яна откинулась в кресле, чувствуя сухость в глазах и лёгкую тошноту от перенапряжения. Она смотрела не на экраны, а в стену модуля «Дедал», будто пытаясь взглядом прожечь путь к ответу. Каталог был дверью, но все ручки на ней были разными, и ни за одну нельзя было ухватиться.

Раздался стук в шлюз — не запрос на вход, а наглый, физический удар костяшками по металлу. Прежде чем она успела ответить, дверь со шипением отъехала, впуская струю холодного воздуха и Славу. Он держал два термокружки.

— Думал, ты уже или сошла с ума, или построила новую теорию всего, — сказал он, ставя одну кружку на край её стола. — Принёс подкрепление. Самый дерьмовый кофе в секторе. Как раз для такого дерьмового дня.

Яна проигнорировала кружку и его тон.
— Ты говорил с теми, кто делал предварительный антропологический анализ «Кель»? — спросила она, не отрывая взгляда от него. — Не общие выводы, а детали. Их мотивацию. Их… психологию.

Слава присел на угол стола, загородив ей обзор на главный экран. Он взял глоток из своей кружки, изучая её.
— Рептилоиды. Теплокровные, яйцекладущие. Социальная структура — что-то между матриархальным кланом и культом предков. Строили города-ульи, пахали землю (ну, свою местную слизь), резали друг друга за ресурсы, потом торговали, потом объединились, потом полезли в космос. Стандартный путь. Почти как у людей, только с хвостами и без сантиментов. Зачем тебе?

— Чтобы понять, могу ли я понять их, если загляну туда, — тихо сказала Яна, наконец переводя на него взгляд. — Если их базовые драйвы — территория, ресурсы, продолжение рода, иерархия — если это всё было… то, я смогу это распознать в слепках их сознания.

Слава медленно поставил кружку. На его лице исчезла насмешка.
— Сможешь. Если очень захочешь. Страх боли — универсален. Жажда обладания — тоже. Любовь к потомству… у них это могло быть сложнее, но корень тот же. Их искусство, их музыка — будут чужими. Но боль потери, ярость предательства, упрямство учёного, который бьётся над задачей… — он вдруг усмехнулся, но беззлобно. — Это, думаю, ты расшифруешь. Они были достаточно похожи... сломали себе шею, пытаясь дотянуться до того, что не для них предназначено. Очень по-человечески.

Он замолчал, и в тишине модуля было слышно лишь гудение серверов.
— Ты серьёзно собираешься туда лезть? — спросил он наконец, и в его голосе не было ни страха, ни одобрения, только холодная констатация.
— Твои зонды принесли оглавление, — сказала Яна, поднимаясь. — Чтобы понять книгу, нужно читать текст. Мне нужен контекст. Один полный "живой" образец. Одна запись.

— Рискованно. Мозг — не универсальный декодер. Может словить фильтр-пустоту. Или перегореть, пытаясь осознать какую нибудь шестимерную эмоцию рептилоида.
— Это моя работа, Волков. Риск — её часть.
— Да, твоя работа, — он тоже встал, снова становясь между ней и экранами. Его взгляд скользнул по её лицу, задержался на глазах, потом на напряжённой линии губ. — И знаешь, это чертовски раздражает. Потому что ты выглядишь сейчас не как занудный лингвист, а как… первопроходец. Настоящий. Готовый лезть в чёрную дыру без страховки. И это, — он сделал шаг ближе, и Яна почувствовала знакомое желание отступить, но не сделала этого, — это чуть чуть бесит. Потому что я тут ставлю порталы, а вся слава достанется тебе, которая просто прочитает дневники мёртвых ящериц.

В его словах была не ревность, а странная, извращённая форма уважения, выраженная через агрессию.
— Так что лети, — выдохнул он, отходя и давая ей дорогу. — Сходи в гости к призракам. Послушай, о чём они шепчут.

Он вышел, оставив дверь открытой. Холодный воздух потянулся внутрь.

Яна осталась одна. Её раздражение на него было яркой, чёткой точкой в хаосе неопределённости. Он был понятен. Предсказуем. В отличие от того, что ждало её там, на орбите.

Она взяла планшет, отправила на пульт управления порталом запрос на подготовку перехода по заданным координатам. Система запросила подтверждение и код доступа.

Она ввела его не раздумывая. Каталог был стеной. Но за ней должна была быть хоть одна дверь, которая вела внутрь. И она, Яна, должна была найти её.

Решение было принято. Она идёт в Архив.

Яна шагнула из портала на планету, и её ноги подкосились. Она оперлась о холодный камень руины, её лицо было пепельным, глаза — слишком широкими, будто продолжали видеть что-то нездешнее.

— Ну что, принцесса? — раздался голос. Слава вышел из-за угла, вытирая руки тряпкой. — Четыре часа вместо отведенных двенадцати. Что, ящеры показались скучными? Или их коллективный разум только и делал, что обсуждал моду на чешую, и тебе стало неинтересно?

Она молчала, глотая воздух.
— Ладно, признавайся, — он подошёл ближе, изучая её состояние с циничным любопытством. — Нашла свою «мелодию души»? Или они там тебе такой психоделический коктейль в мозг влили, что теперь будешь видеть драконов в каждом шкафу?

— Отстань, — прошептала она, закрывая глаза.
— Ага, значит, влили, — он фыркнул, но в его голосе зазвучала привычная едкая нота. — Знаешь, я тут подумал… Может, это и не архив вовсе. Может, это просто древняя, гипертехнологичная система знакомств для одиноких рептилоидов. Или, что более вероятно, для заумных ксенолингвистов. Скажи честно, он тебе там не предложил «вечную любовь в обмен на нейронную подпись»? Ты же как раз в его вкусе — эмоциональная, сложная, с приятной внешностью… для млекопитающего, конечно.

Яна резко открыла глаза. В них бушевала буря из усталости, шока и нарастающей ярости.
— Заткнись. Я видела себя, — выдохнула она, не глядя на него. Голос был пустым, как эхо в склепе.

Слава замер на секунду, затем его губы растянулись в ухмылке.
— А, понятно. Может, они показали тебе, как будет выглядеть твой будущий брак с каким-нибудь чешуйчатым принцем? Или, что более вероятно, — он наклонился чуть ближе, понизив голос до интимно-язвительного тона, — они просканировали твой мозг и показали тебе все твои самые потаённые, грязные фантазии? И теперь ты в шоке не от архива, а от того, что узнала о себе? Не переживай...

Он не успел закончить. Её ладонь со всей силы ударила его по щеке. Звук был резким, как выстрел.

Слава неожиданно отшатнулся, подняв руки в защитном жесте, больше похожем на капитуляцию, чем на угрозу. Шок отразился на его лице, замещая любую попытку злости.

Яна смотрела на свою дрожащую руку, потом на его лицо. Не гнев был в её глазах, а чистый, леденящий ужас.
— Я… я видела эту пощечину, — выдохнула она, и голос её сорвался. — В своей записи в Архиве. За несколько часов до того, как я её дала. Я видела этот момент. И твоё лицо. И свою руку.

Слава медленно опустил руки. Насмешка окончательно исчезла, сменившись настороженным вниманием. Он больше не трогал свою щёку.
— Какой злой архив, — пробормотал он уже без прежней энергии. — Вынудил тебя напасть на меня.

— Я видела, как я плачу, — продолжила она, слова лились монотонно, как будто она сама не верила в то, что говорит. — Через несколько лет. Я… старше. И у меня… горе. Настоящее. И я знаю отчего. Он погибнет.

— Кто? — спросил Слава тихо, уже не перебивая.
— Леха.
— Парень, что ли, твой? А что случится?
— Не знаю! — её голос снова набрал высоту. — Я не его видела, а себя! И у меня было горе. А потом… потом я растворяюсь в Архиве.
— «Потом» — это когда? — его вопросы теперь были точными, деловыми.
— Достал, да не знаю я! — она схватилась за голову. — Я там старше, может, лет на десять. И всё. И я становлюсь частью этого… этого всего. Моя запись там не просто лежит. Она живая. И она становится одной из триллионов. А потом и я сама становлюсь...

Она замолчала, переводя дух. Стояла тишина, нарушаемая только ветром.

Слава медленно выдохнул.
— Ладно, — сказал он глухо. — Тебя просто считали... все твои страхи, "любовь" ко мне... и показали что может быть. — Он сделал паузу. — Пошли в модуль. Тебе нужен отдых. А мне… мне нужно подумать. И, кажется, отложить свой отлёт на «Водолец».

В его голосе не осталось ни капли насмешки. Была только тяжёлая, мрачная ясность. Шутки кончились.

Они сидели в модуле «Дедал» под гул серверов. Яна пила свой третий стакан воды, пытаясь смыть ком в горле. Слава молча наблюдал за ней, его обычная развязность возвращалась к нему после тяжёлой, сосредоточенной тишины.

— Ладно, Карловна, — наконец сказал он, откидываясь на стуле. — Давай по порядку. Ты говоришь, там триллионы уникальных ключей. Хаос. Как ты вообще нашла себя? Это же как найти иголку в стоге сена размером с галактику, не зная, как выглядит игла.

Яна не сразу ответила. Она смотрела на мерцающие строки данных на экране, но видела не их.
— Я не искала ключ, — тихо сказала она. — Я искала… узор. Паттерн. Это как… плыть в тёмном море, полном чешуи. Сплошная рябь, мерцание, однообразие. А потом… то тут, то там, мелькают проблески рыжего. Нечёткие. Мимоходом. И ты не ищешь их специально, ты просто… тянешься к ним. Потому что они не такие. Потому что они теплее.

Слава слушал, его лицо было непроницаемым. Потом его взгляд медленно, оценивающе проплыл от её рыжих волос, собранных в небрежный пучок, вниз по силуэту в практичном комбинезоне, и снова вверх.
— «То тут, то там», — повторил он, и в его голосе снова зазвучала знакомая, грубая нота. — Интересный выбор слов. Очень… наглядно.

Яна резко обернулась к нему, и в её глазах вспыхнул такой чистый, беспримесный гнев, что он невольно откинулся.
— Ты достал, — прошипела она. — Там выбрито, если тебя это так, блять, интересует! Речь не об этом! Речь о том, что это был мой паттерн в четровой куче ящериц! И он был и прошлым и будущим! И оно, мать твою, сбывается!

Слава поднял руки в сдающемся жесте, но в его глазах горел уже не только подкол, а азарт. Азарт охотника, который учуял дичь.

— Ладно, ладно, не кипятись. Значит, твоя рыжая… прости, нейронная сигнатура, сама тебя позвала. Мило. — Он встал и потянулся, кости хрустнули. — А что, если позовут другого?

— Что?
— Я. Что, если я загляну? Может, и для меня найдётся какая-нибудь… уникальная зацепка. Может, не рыжая, а, допустим, с хромым чувством юмора и склонностью к саморазрушению.
— Это безумие, — отрезала Яна. — Ты же сам говорил…
— Я говорил, что у меня от масштабов всё упало, — перебил он. — А теперь у нас есть конкретная цель. Не буриться в триллионы записей. Искать аномалию. Свою аномалию. Ты там была четыре часа и нашла себя. Значит, и мне хватит. Ставлю будильник. Четыре часа — и ты меня вытаскиваешь. Жёсткий дисконнект. Дёргай за… за шнур, если что.

Яна хотела возражать, но в его взгляде была та самая стальная решимость первооткрывателя, которая не терпит возражений. Он уже проиграл Архиву один раз, позволив ему себя запугать. Теперь он бросал вызов.

— И если ты увидишь там… меня… — начала она, но он махнул рукой.

— Увижу — сделаю комплимент твоему цифровому двойнику и выйду. Договорились.

Процедура была той же. Слава вошёл в портал, ведущий на орбиту, к чёрному кулаку «Абсорбера». Яна осталась у пульта, глядя на отсчёт времени. Четыре часа. Три. Два.

Она вытащила его ровно в срок. Активировала принудительный возврат.

Портал вспыхнул, и Слава вывалился из него, как мешок. Он не упал, а осел на колени, упираясь ладонями в пол. Дышал тяжело, прерывисто. Пот стекал с его висков.

— Ну? — спросила Яна, не приближаясь. — Нашёл свою «зацепку»?

Слава медленно поднял голову. Его лицо было серым, глаза пустыми. Не было ни шока, как у неё, ни ужаса. Была… опустошённая, плоская ярость.
— Ничего, — прохрипел он. — Абсолютно нихрена.

Он поднялся, пошатываясь.
— Только чешуя. Сплошная, бесконечная, однообразная чешуя. Миллиарды, триллионы чужих, рептильных сознаний. Их страхи, их амбиции, их детские воспоминания о первой охоте. Ни одного… другого образа. Ни одного проблеска. Ни рыжих волос, — его взгляд скользнул по ней, но без намёка, механически, — ни… гладкой кожи. Только чешуя. Я плыл в этом дерьме четыре часа, и оно не хотело меня знать. Меня там нет!

В его голосе звучало не разочарование, а оскорблённое профессиональное самолюбие. Архив не просто не пустил его — он его проигнорировал. Как пыль.

Яна смотрела на него, и её злость медленно таяла, сменяясь леденящим пониманием.
— Значит, это не просто архив, — тихо сказала она. — Это… фильтр. Или приглашение. Оно выбирает, кого впустить. Меня — впустило. Тебя — нет.

Слава резко вытер лицо рукавом.
— Отлично. Значит, ты — избранная. Золушка, которой туфелька подошла. — Он горько усмехнулся. — Так, Карловна, слушай сюда. Раз уж ты такая особенная, будешь работать. Залезай обратно. Смотри, что там ещё есть. Ищи не себя. Леху своего найди. Ищи причину. Ищи способ это изменить. А я… — он огляделся, будто ища, во что можно ударить. — Я буду здесь. Буду твоим наземным контролем. Буду следить, чтобы эта штука тебя не съела, пока ты играешь в её прятки с будущим.

Он сказал это с таким отвращением к своей новой, пассивной роли, что это было почти смешно. Но в его словах не было выбора. Архив сделал выбор за них. Теперь Яна была тем, кто видел путь в лабиринте. А Слава — тем, кто оставался у входа с факелом и верёвкой, скрежеща зубами от бессилия. Игра изменилась.

Второе погружение было осознанным решением. И потому — в тысячу раз страшнее. Яна уже знала, чего ожидать, и эта знание сжимало сердце ледяными пальцами. Слава молча наблюдал, как она подходит к порталу. Его обычная бравада испарилась, осталась только мрачная сосредоточенность оперативника перед вылазкой.

— Четыре часа, — напомнил он сухо. — Не геройствуй. И если почувствуешь, что-то — рви связь. Мгновенно.

Яна лишь кивнула. Она уже не могла отступить.

Пространство дока на «Абсорбере» встретило её всё той же гнетущей тишиной. Но теперь она знала, куда идти. К невысокому черному пьедесталу в центре — интерфейсу, который боты Славы подключила к своим сканерам. Она надела нейрогарнитуру, ощутив холод прилегающих электродов. Экран перед ней вспыхнул, показав не строки кода, а... бездну.

И затем Архив открылся.

Не хаосом. Калейдоскопом. Бесконечным, вращающимся полем сверкающих осколков. Каждый — не изображение, а сгусток чистого субъективного опыта: эмоции, вспышки памяти, обрывки мыслей. Их было больше, чем звёзд в Галактике. Они мерцали, переливаясь холодными, чужими оттенками — синевой тоски по бескрайним болотам, терпкой желтизной охотничьего азарта, стальной серостью схоластических вычислений. Чешуя. Миллиарды чешуек разумов.

Яна мысленно глубоко вдохнула. Она не искала наугад. Она искала тепло. Тот самый проблеск рыжего в море инопланетной палитры. И он отозвался почти сразу, будто ждал. Её сознание потянулось к знакомому мерцанию, и выбранный осколок резко вырос, поглотив периферию зрения.

Это была она. Не зеркальное отражение, а ощущение себя. Поток: вкус утреннего чая на станции «Ариадна», назойливая мысль о недописанной статье, легкая тревога за Леху, которая всегда тлела на задворках сознания. Это было настоящее. Её настоящее.

Яна заставила себя отстраниться, мысленно «прокрутив» поток вперед. Ощущения сменялись, как кадры ускоренного фильма. Работа. Споры со Славой (его образ вспыхивал, заряженный привычным раздражением). Ее ярость по отношении к нему. Телепортация через четыре дня. Светлая счастливая жизнь. И затем — как нож — дата. Через два года три месяца. Всепоглощающая, серая, беззвучная волна горя. Имя не звучало, оно было выжжено в самой ткани этого переживания. Такого настоящего, что у Яны в реале перехватило дыхание.

Она отшатнулась от этой точки, двинулась дальше. После горя — опустошение. Монотонная работа. И нарастающее, странное притяжение к Архиву. Мысли о нём становились навязчивыми. Затем — решение вернуться сюда, на планету «Кель», уже на постоянную вахту. И наконец... растворение. Плавное, почти добровольное стирание границ. Её сознание медленно расплывалось, сливаясь с калейдоскопическим мерцанием триллионов других огней, теряя «Я», но обретая «Всё». Это происходило менее чем через пять лет от текущего момента.

Ужас сковал её. Она только что прочитала автобиографию собственного конца.

И в этот момент она почувствовала взгляд.

Это было не метафорой. В калейдоскопе чужого разума, в этом пассивном кино чужих жизней, возникло внимание. Направленное. На неё. Кто-то наблюдал не за записью, а за тем, кто в эту запись вглядывается. Панический импульс заставил её дёрнуться, сорвать фокус со своего «слепка». Её сознание метнулось в сторону, скользя по мириадам осколков, выхватывая случайные фрагменты: ритуал восхода солнца, боль от потери кладки, триумф открытия... Все они были статичны, как страницы в книге.

Пока она не наткнулась на один — и замерла.

Это тоже был ящер. Сухопарый, с изумрудной, переливчатой чешуей и большими, темными глазами. Но он не переживал прошлое. Он сидел в неком условном пространстве, похожем на пустую белую комнату, и смотрел прямо на неё. В его позе не было ни агрессии, ни страха. Было холодное, аналитическое наблюдение. И в его разуме, к которому она на миг прикоснулась, не было потока личных воспоминаний. Там была лишь одна яркая, четкая мысль-образ: она сама. Её рыжий силуэт на фоне калейдоскопа. И чувство, которое она смогла уловить, было удовлетворённым подтверждением. Как у учёного, увидевшего, что подопытный наконец нашёл нужную кнопку в лабиринте.

Это не была запись. Это был живой зритель по ту сторону экрана.

Панический вопль, который не мог вырваться из её физического горла, вырвался из её сознания. Она рванулась прочь, с силой, которой не знала, разрывая нейронную связь.

Реальность с грохотом обрушилась на неё. Она оторвала гарнитуру и швырнула её, отпрянув от пьедестала, тяжело дыша. Её трясло. В ушах стоял звон, а перед глазами всё ещё плясали пятна — отблески того самого изумрудного, внимательного взгляда.

Возвращение было адом. Если обычно переход через 0-портал напоминал сон, то сейчас это было похоже на выворачивание наизнанку в центрифуге. Яна вывалилась из сияющего контура не на ноги, а на колени, на холодный пол модуля. Её тут же вырвало — судорожно, беззвучно, одним спазмом пустого желудка. В глазах потемнело, в ушах гудело, а образ изумрудной чешуи и чужого, изучающего взгляда въелся в мозг, как клеймо.

— Эй, эй, спокойно!

Голос Славы донёсся будто издалека. Он не бросался к ней, не хватал за плечи. Он просто подошёл и встал рядом, давая ей пространство, но блокируя обзор на портал. Заслоняя от того, откуда она только что вырвалась.

— Дыши, — сказал он резко, но без раздражения. — Медленно. Считай. Раз, два.

Яна пыталась, но дыхание срывалось на икоту. Её трясло.

— Карловна, слушай меня. Тихо. Начинай сначала. Ты нацепила интерфейс и... — он говорил методично, как инструктор на тренажёре для новичков, вытаскивая её сознание за якорь простых фактов.

— ...и нашла себя, — прохрипела она, вытирая рот тыльной стороной ладони. Голос был чужим, разбитым. — И ты меня бесишь там и тут... везде, прям убить хотелось как бесишь. Через четыре дня я переношусь отсюда. Мне хорошо дома. С Лехой. — Она зажмурилась, пытаясь удержать образ того мимолётного счастья из записи, но накатывало другое. — Потом... через два года... я его теряю.

Она замолчала. Горе, ещё не её, а будущее, чужое, но уже принадлежащее ей, накрыло снова тяжёлой, солёной волной. Слёзы потекли сами, тихо и безостановочно.

Слава наблюдал молча, его лицо было каменной маской. Потом он отвернулся, шагнул к своему ящику с инструментами и припасами. Достал не воду, не стандартный энергетик, а плоскую металлическую флягу с неопознаваемыми значками.
— Водой не обойтись, — констатировал он, откручивая крышку. Резкий, терпкий запах ударил в нос — нечто среднее между антисептиком, дымом и спелыми ягодами. Он сунул флягу ей в руку. — Пей. Маленький глоток. Тебя это не убьет.

Яна послушалась. Жидкость обожгла горло, разлилась по грудной клетке грубым теплом, заставив её содрогнуться и на миг перестать трястись. Она сделала ещё один глоток, выдохнула, и мир вокруг немного пришёл в фокус.
— Потом, — продолжила она уже ровнее, монотонно, как зачитывая отчёт, — я доживаю ещё три года. И возвращаюсь сюда. Навсегда. И растворяюсь. Становлюсь частью этого... калейдоскопа.

Она сделала паузу, отдала фляжку Славе. Её взгляд стал остекленевшим, отстранённым. Переключение произошло почти физически — сломанная женщина уступила место учёному, констатирующему аномалию.
— И потом, — произнесла она чётко, глядя куда-то в пространство над плечом Славы, — ящерица стала смотреть на меня.

Слава, подносивший флягу ко рту, замер.
— Что?
— Не запись. Не воспоминание. Она смотрела на меня. Прямо сейчас. Из своего осколка. Видела меня. И я сбежала.

В модуле воцарилась тишина, нарушаемая только гулом систем жизнеобеспечения и её ещё неровным дыханием. Слава медленно опустил флягу. Все его шутки, весь его цинизм испарились, оставив голое, холодное понимание.
— Значит, они не просто записаны, — тихо сказал он. — Они... на дежурстве. Или на наблюдении. И они знали, что ты придёшь. — Он провёл рукой по лицу. — Твоя рыжая метка... это не баг. Это их маяк для тебя.

Яна кивнула, чувствуя, как новая, более трезвая волна страха поднимается внутри, но теперь её сдерживает ледяной каркас исследовательского азарта.
— Они ведут меня по пути. К растворению. Леха... — её голос дрогнул, но она продолжила, — его гибель — часть траектории. Это то, что ломает меня и заставляет вернуться сюда, добровольно. Искать утешения в Архиве. Где меня уже ждут.

Слава резко встал, зашагав по небольшому пространству модуля.
— Ладно. Играем по новым правилам. Они думают, что разложили всё по полочкам. Будущее — предопределено. Ты — на крючке. — Он остановился напротив неё. В его глазах зажёгся тот самый опасный, авантюрный огонь, который заставлял его лететь на край света. — Значит, наша задача — сломать их полки. Устроить в их идеальной библиотеке погром. Начнем и закончим. Через четыре дня, говоришь. Собирайся и вали прямо сейчас.

Яна согласно кивнула. - Собираюсь.

- Твою то мать, - Слава грохнул по терминалу портала кулаком. - параметры портала не в допуске. Перекодировка займет 92 часа. Никаких дальних прыжков.

- Ты охренел?

- Я то что, сама смотри.

На терминале шел отсчёт времени 92:17:28, 92:17:27...

Яна сорвалась

- Ты все подстроил, ты вызвал меня, ты подсунул меня этому архиву...

- Я вызвал лучшего ксенобиолога

- А то ты не знаешь кого считают лучшим. Ненавижу... какого хрена это мне, за что блядь...

Слава ждал. Минут через 10 он предложил

- Успокоительного?

- В жопу твое успокоительное.

- В принципе можно, но лучше в плечо.

Яна послушно закатала рукав.

- Тогда другой план. Сломаем твой якорь. Напиши своему Лехе, что все кончено. И разорви все связи. Не будешь переживать о гибели, не попадешь в депрессию, не захочешь раствориться в Архиве.

- Мне нужно побыть одной, - произнесла Яна тихим голосом и ушла в свой модуль.

Сообщение было написано, но отправить она его не могла. Пощёчина, четыре дня, бесящий до нервных срывов Слава - на короткой дистанции все совпадало с чудовищной точностью. "Я вернусь домой, все будет хорошо, а потом через 2 года я словлю паранойю, она перейдет Лехе, он сотворил какую нибудь хрень и все... Я отправлю сообщение и не вернусь..." Эту мысль дальше думать не хотелось.

"К черту ящериц, я выясню что произошло"

Яна снова отправилась в архив.

Выяснить что либо она не смогла. Краткий миг настоящего и она сразу провалилась в золотое счастье с Алексеем. Погрузилась в эту часть себя и уже не хотела выходить. Незачем уходить из тихого счастья, где любимый человек нежно гладит твои волосы, нелепо шутит, просто лежит рядом и смотрит на звёзды.

Слава вытащил ее через 7 часов.

Контраст оказался слишком сильным.

- Нахрена ты меня вытащил, четыре дня уже прошло?

- А ты решила не ждать 5 лет и раствориться уже сегодня?

- Тебе не насрать? Мне там было хорошо.

- Так хорошо, что температура тела упала до 35 градусов, а ритмы мозга напоминали уже даже не глубокий сон, а кому.

- Ой да похрен, не сдохла бы.

- Успокоительное. Давай плечо.