YuriyTrupak

Представляю вашему вниманию отрывок из романа "Манило" в жанре колхозные порноужасы воронежского писателя Трупака.

***

Путь пролегал через огород. На фоне чернеющей почвы выделялся серый каркас парника, с которого мы сняли плёнку на зиму. К нему я и поплёлся по утоптанной тропинке между перекопанными грядками. Они собак не держали, посему я уверенно перемахнул через полутораметровый забор, пропетлял между кустов и достиг веранды.

Свет нигде не горит. Слышно звон капель, разбивающихся о металл. Повременив минуту-другую, приоткрыл заднюю дверь и юркнул в сени. Темно, хоть глаза коли. Я принялся искать переключатель, водя пальцами по стенам и натыкаясь на висевший на гвоздях инструмент, позвякивавший и бренчавший. Серп, коса, двуручная пила, грабли и подобная требуха. Дверь в прихожую оказалась заперта, но, силясь провернуть ручку, я различил шаги, доносившиеся из жилой части дома, и приложил ухо к деревянным тормозам. Туу, туу, туу. Тяжёлая поступь. Затем лязгнул засов, и я тут же отшатнулся. Дверь раскрылась, озаряя помещение тусклым светом, и, переваливаясь с ноги на ногу, на веранду выкатил грузный Семёныч.

– Ауеан ули ада, – молвил он с раздражённой интонацией.

– Семёныч, ты чё? – вопросил я.

Он повернулся на мой голос, сверкнув белыми зенками, и пробормотал:

– Уии ан юх ядь.

Я понял, что он из чепуховской бригады, и вмазал ему обухом по лбу. Семёныч опрокинулся назад себя и с оглушительным грохотом приземлился на металлические вёдра, выставленные вдоль стены. Опасаясь, что устроенный им гвалт поднимет на уши всю семейку, я метнулся к парадному выходу, но угодил во что-то скользкое и упал на спину как куль с мукой. Перевернулся и встал на четвереньки. Ладони разъезжались, не находя сцепления из-за вязкой бардовой жидкости. Я попробовал её на вкус, слизнув кропаль с кончика пальца. Чуть солоновата и отдаёт железом. Похоже, кровь. На полу возле двери её скопилась целая лужа, в которой я и извалялся, замарав джинсы и чёрную кожанку.

В сенях затопали, я со страху бросился наутёк и шмякнулся башкой о дверь. Благо она открылась, и я кубарем свалился по лесенке на дощатую дорожку, отделавшись ушибленной макушкой. Вскочил на ноги и, борясь с головокружением, метнулся к бане и загасился в зарослях пожелтевшей крапивы.

С пустыря, примыкавшего к участку Семёныча с правого фланга, наступали чепуховцы. Я их не видел, но улавливал издаваемые ими безотрадные стоны. Ууу, ооо, эээ. Во дворе ярко вспыхнула лампочка, заставившая тени отступить и занять оборону за срубом.

Заразу следовало уничтожить в зародыше, чтобы она, как раковая опухоль, не пустила метастазы по всему городу. Да что там городу! По всей стране, а потом и миру. Поэтому вместо того, чтобы сматывать удочки, я пополз вдоль бани к забору, отодвинул отвалившуюся от нижней жерди доску и пролез через дырку на пустырь, подсвеченный горевшим во дворе Семёныча фонарём. Кодла чепуховцев топталась у зарослей черёмухи метрах в 20 прямо по курсу. Они мычали, бесцельно бродя около сучьев, приминая пожухлую траву. Штурмовать их, очертя голову, было сродни самоубийству, и я скурковался в ямку, рассчитывая подкараулить отбившегося от стаи монстра.

Но мой план расстроил местный самогонщик дедка Колька, обитавший в хате слева от моей. Он перевалился через изгородь, отделявшую его огород от пустоши, бухнулся на жопу, крякнул, поднялся на карачки, затем на свои культяпки в синих галифе и поплёлся вперёд, колыхаясь, что колосок на ветру. Не сбавляя шага, Колька взялся за висевшую на плече гармонь, отстегнул меха и запиликал, залихватски подпевая:

Я иду во двоор,

И беру топоор,

И колю дроваа,

Вот така хуйнйаа.

Привлечённые шумом чепуховцы числом не меньше восьми пошкандыбали к дедке, подвывая под музыку. Старый самогонщик заприметил их, остановился и, прекратив рвать гармонь и глотку, вынул из-за пазухи бутылку. Присосался к горлышку, занюхал рукавом серой фуфайки и крикнул, протягивая чепуховцам тару:

– Айда бухать, мужики!

Чепуховцы в ответ застонали, а я заорал, желая спасти бедолагу:

– Канай отсюда, дебил!

Колька же в пьяном угаре снова загорланил, но уже а капелла, и вряд ли меня услыхал. Тогда я покинул укрытие и побежал к старику, атакуя чепуховцев с тыла. Поравнявшись с ними, схватился за рукоять топора обеими руками и рубанул по шее крайнее чудище. Оно полетело кубарем и сбило с ног двоих приятелей, плетущихся перед ним.  Однако авангард чепуховцев успел добраться до Кольки и ринулся в бой. Один из монстров вцепился в руку дедки, в которой он держал бутылку, и оторвал её вместе с рукавом телогрейки. Из плеча Кольки брызнула кровища, и он завизжал, как побитая собака. Чепуховцы хоть и медлительны, но обладают недюжинной силищей, и накоротке с ними лучше не драться – растерзают.

Колька заехал гармонью в рыло нападавшему справа чепуховцу, и тот свалился в крапиву. Но его товарищ поймал в клещи вторую культяпку дедки и, потянув за неё, отделил от тела и бросил на землю. Повергнутый чепуховец тотчас же вгрызся в конечность, пытаясь прокусить набитый ватой рукав фуфайки. Колька же от шока или слабости от потери крови шлёпнулся на задницу, и чепуховцы, ступая по распластанному собрату и жалобно тренькавшей гармони, нависли над ним.

Я шандарахнул топором по башке ближайшему монстру, растолкал троих и прорвался к дедке. Просунул рукоять колуна через ворот Колькиной телогрейки, схватил его за шиворот и потащил к забору Семёныча, намереваясь скрыться через проделанный лаз, но споткнулся о корягу и грохнулся. Чепуховцы улучили момент и сграбастали старика за пятки. Четыре пары рук – по две на каждую – дёрнули его за ноги и отодрали их со штанинами. Колька взвизгнул и замолчал. Двое чудищ принялись жевать культяпки, один обгладывал руку, а остальные нацелились на меня.

Я хотел было вжарить по тапкам, однако меня посетила мысль о том, как расквитаться с ублюдками. Встав, долбанул обухом по трапезничавшим чепуховцам, чтобы разозлить их, и, когда все чудища оторвались от еды и недовольно зароптали, неторопливо направился к болотцу, подстёгивая их оплеухами. Шея одного из монстров переломилась от удара и болталась, упираясь подбородком в грудь. Но он непреклонно следовал за своими корешами, ориентируясь на слух.