UJilly

Я – монстр. Можно сказать иначе: урод, отступник, ренегат, предатель, извращенец, генетический дегенерат. Для меня это особого значения иметь не будет, для осуждающих – тоже, и причины, побудившие меня взяться за перо, в полной мере не ясны даже мне самому. Просто события нескольких последних недель показали невероятную глубину пропасти между мной и Лишёнными Тени, а перейти на другую сторону баррикад не удавалось пока никому. Я имею в виду, что человеку довольно легко стать вампиром, но ещё ни один вампир не сумел вернуться к обратному, а именно – к недосягаемому счастью человеческого бытия. Привлекательного, как ни парадоксально, самой своей недолговечностью…
Иногда я люблю чуть завышенный слог, сказывается результат хорошего образования в Мельбурне, Реймсе, Риме и Петербурге. Охотно продолжал бы беседу с вами в том же неторопливо-повествовательном тоне, но увы – слышу знакомый цокот каблучков на лестнице. Сейчас дверь откроется, войдёт Сабрина и… я в очередной раз получу по морде.
– Ты – мерзавец! – без предисловий и объяснений выносит она вердикт, и моя левая щека вспыхивает от хлёсткой пощёчины. Сопротивляться бессмысленно и лень, это уже почти ежедневная традиция, и я отлично знаю, что будет дальше.
– Как я только могла полюбить такого урода?! – Её прохладные пальцы певуче-порхающими мазками превращают жгучую боль в садняще-сладостную негу.
Урод – относится к определённым особенностям физиологии моего организма, но никак не к внешним данным. В силу своей специфики я просто обязан поддерживать себя в спортивной форме, выглядеть предельно обаятельно и уметь доставить довольствие практически любой женщине… Сабрина знает это лучше всех, она моя бессменная подруга уже более восьмидесяти лет. Мы встречаемся, расстаёмся, ссоримся, миримся, бывает, не видим друг друга годами, и всё-таки – мы вместе. Хотя Сабрина – умница, красавица, интеллектуалка – и есть… настоящий вампир! То самое, ни живое ни мёртвое, существо, питающееся человеческой кровью. Горький юмор в том, что я, например, её кровь пить не могу…
– Дэн, почему ты не брал трубку? Я звоню тебе уже больше часа и схожу с ума от любви!
У неё длинные чёрные волосы, восхитительно белая кожа и восточный овал лица. Глаза матовые, без блеска, оттенка густого красного вина, чуть припухшие веки и длинные маньчжурские ресницы. Она действительно меня любит, что является редкостью в нашей среде, а зачастую и непростительной роскошью. Я хочу сказать, что это одна из самых высоких причин моего конфликта с остальными – они не способны любить…
– Я хочу тебя. Сегодня вечером выступала в каминном зале «Линты», там все буквально помешались на средневековой музыке, и вдруг неожиданно остро поняла, как же я тебя хочу…
Сабрина – виолончелистка. На мой взгляд, это один из самых сексуальных инструментов в руках женщины. Последние тридцать лет она буквально не расстаётся со своей виолончелью, а в прошлом у неё были великие учителя. Не хочется бросаться титулованными именами – моя подруга очарует кого угодно. Она уверяет, что они не были её любовниками. Охотно верю: обычно те, кто пытается затащить её в постель, редко доживают до рассвета… Я тоже её люблю. Если, конечно, мы способны на такие чувства, а не пытаемся питать иллюзии. В моих объятиях она плачет. Я знаю множество женских реакций на оргазм, но плачет только она, и только от любви…

-----
Отрывок из книги Андрея Белянина "Вкус вампира". Очень рекомендую к прочтению, особенно любителям юмористической прозы

... В августе 1944 года маленький пароходик "Митя", натужно дымя трубой, как обычно, оттащил от пристани губернского городка перегруженный паром в сторону слободы Дымково. Но только между пристанью и паромом образовалась полоска быстробегущей воды, как на берегу появились люди в форме НКВД и стали палить в воздух из наганов, приказывая парому вернуться. В перерывах между выстрелами хрипло лаяла милицейская овчарка. Испуганный капитан быстро завертел штурвал обратно.
Из всей пестрой толпы на пароме милиционеров интересовала только одна женщина, растрепанная, со злобным перекошенным лицом и потухшими глазами. Как только служебная собака, выделив из испуганной массы народа, ухватила ее зубами за подол, баба повернулась и молча пошла с патрулем...
Через несколько дней во внутренней тюрьме УНКВД случилось происшествие. Испуганный дежурный вызвал коменданта во двор, где бесновалась толпа арестантов. Когда охранники смогли разогнать зеков, на пыльной окровавленной земле лежали два трупа, буквально растерзанные в клочья. По останкам можно было определить, что растоптаны две женщины.

- Кто вывел людоедов на прогулку? - закричал начальник тюрьмы. Однако постоял, сплюнул, выматерился и добавил - А, впрочем, туда им и дорога...

Тела завернули в брезент, и подземным ходом вынесли в тюремный морг, неприглядное деревянное здание напротив. Так закончила свой жизненный путь кровавая семейка - старуха Пелагея Андреевна Клюкина и ее дочь, Августа Васильевна Абатурова. Можно считать, что за все содеянное их постигла слишком легкая кара. Жаль, что дважды казнить нельзя.

Потом еще долго в городке прохожие обходили стороной старинный двухэтажный особняк, где жили Клюкина и Абатурова, а старухи крестились и поминали бога. Еще в шестидесятые годы люди проходя мимо, падали здесь в обморок.

- Что с вами? - спросили, приведя одну женщину в чувство, жильцы, въехавшие сюда после войны.

- Ой, горе-то какое! Ведь моего ребенка в этом подвале съели...

Откуда они взялись, эти Абатуровы?

...Шел второй год войны, и тыловой городок голодал. Умирали на улицах и у станков эвакуированные рабочие - у них, в отличие от местных, не было клочка земли, чтобы посадить картошку. Обессилевших людей прямо из цехов свозили в "профилакторий" – церковь пригородного села, где лечили одним средством - овсяным отваром. Но когда у бедолаг начиналась пеллагра, выпадали зубы и тело опухало, их просто переставали "лечить" и выносили в холодный коридор - помирать. Люди "доходили" там неделями.

В эвакогоспиталях некоторые врачи, чтобы не свалиться от голода на операциях, пили донорскую кровь. Каждый день по городу ходили подводы с синюшними скелетообразными трупами, закрытыми мешковиной. Ежедневно люди умирали на улицах, в банях, в домах и на работе. А в это время молодая краснорожая баба Августа Абатурова торговала на рынке котлетами и пирожками с мясом. Кроме того, работая на гармонной фабрике, она часто приносила с собой обед в котелке.

- Что, Ава, приготовила? - спрашивали худющие комсомолки-напарницы, глотая слюни от раздражающе-вкусного запаха.
- Мясо, - сыто рыгнув и вытирая сальные губы, бурчала Абатурова.
- Да где взяла-то?
- Человеческое!
- Ха-ха, ну и шутница, - ржали комсомолки, по простоте душевной не позволяя себе поверить в наглую правду. Вот уж пародоксы времени: доносили на соседа за потрет Сталина в сортире, не видя под носом настоящего криминала.

Тем временем по городу поползли слухи, что пропадают дети. Ребята не возвращались, уйдя на рынок менять пожитки родителей на съестное. В военном бардаке значения этому не придали. А местные власти факты не афишировали, так как еще помнили партийные установки, запрещающие распространяться о людоедстве во время голода на Украине в тридцатые годы. Все это считалось выдумками врагов советской
власти.

В это время обнаглевшая Абатурова, продав на рынке свою продукцию, купив и выпив самогону, шла по улице, весело горланя песни. А завидев сумрачные взгляды голодных и нищих соседей, в лица им орала: "Чего уставились, твари? Всех вас под нож, на котлеты пущу!" Дома, в полуподвале, ее ждала мать - седая и неопрятная старуха Пелагея, и отец, плюгавый и забитый мужичонка, настолько неприметный, что его имени соседи не запомнили - хотя семейка вселилась сюда в еще в 41 году. У Августы было двое детей, но они болели дистрофией и лежали в больнице. Оставшаяся семья ежедневно устраивала семейный ужин, воняя на весь дом мясными запахами, но жильцы видели, что старик уныло сидел, повернувшись спиной к столу.

- Чего отца-то не кормите? - бросали на ходу сердобольные соседки, слыша в ответ, что он "не хочет"... Ах, нравы коммунальные!

... По слухам, которыми обросло это дело в послевоенные годы, кровопийц разоблачили, найдя в проданном пирожке детский ноготок. Это не совсем так. Хотя, в принципе, фарш в то время делали не на мясорубке, а измельчая мясо сечкой в корытце, и кое-что могло там остаться. Разоблачение пришло случайно, хотя семейка действовала внаглую, оставляя в доме вещи убитых.

Однажды днем после смены в проходной комнате, через которую ходила в свой подвал Абатурова, спала усталая Тася Морозова, санитарка сортировочного госпиталя с пристани. Еще не заснув, она увидела, как, не стесняясь соседей, Августа вместе с Пелагеей провели по коридору маленькую голодную и оборванную девочку, обещая ей хлеба и еды. Дверь за собой закрыли. Внезапно тишину дома прорезал истошный детский крик: " Тетенька, не режь меня! Не трогай, не надо ножик!"

Обалдевшая санитарка прямо в нижнем белье ломанулась в дверь. Заперто! Ключи у Таси были, так как это комната до уплотнения принадлежала ей. Трясущимися руками замок был открыт, и соседка оцепенела: возле печки лежала девочка. Горло ее было перерезано от уха до уха. Руки и ноги еще чуть-чуть шевелились.

Первой пришла в чувство молодая людоедка, которая держала в руках окровавленный нож. Этим ножом она прополоснула соседку по щеке, оставив шрам на всю жизнь. Тасе удалось вырваться, и она, неодетая, побежала в отделение милиции, которое располагалось неподалеку.
Августа поняла, что ей конец. Выпрыгнув в окно, она рванула вниз на пристань. Старуха сидела на кровати молча, сжимая в руке нож.

Возле дома собралась огромная толпа. За волосы выволокли из подвала Пелагею, плевали в нее, били руками и камнями. Привели Августу. Милиция еле спасла людоедов от самосуда. Из-за печки вынесли тело девочки, а потом еще долго поднимали наверх вещи: детскую одежонку, ботинки, и даже форму какого-то солдатика. Впоследствии, после милицейского обыска, жильцы нашли в подвале дома около дюжины черепов и кучу зарытых костей. Все это они похоронили во дворе, под огромным старым тополем. Все до сих пор там.

Последний раз Тася видела Августу на очной ставке в милиции. Та вначале кричала: "Задавлю тебя, сука! Все равно жить не будешь!", а потом, успокоившись, только тупо кивала головой и отвечала на вопросы следователя - да, мол, признаюсь, совершала... Остальное известно.

С жильцов взяли подписку о неразглашении. А уголовное дело в милицейских архивах попросту "потеряли". "Нехороший" дом стоит до сих пор, в подвале Абатуровой когда-то, при советах, располагалась телемастерская.

Были ли эти людоеды психически больными? Да в этом ли суть. Сейчас трудно кого-то удивить: подобные монстры в нашей стране плодятся каждый год. В принципе, на Украине или в голодающем Поволжье матери, съевшие своих детей, были доведены до людоедства (а, стало быть, до сумасшествия) властями.

(с) http://hunter-f.livejournal.com/15197.html