Ветер нарушил тишину, всколыхнув ветви деревьев на ее вечернем платье. Одетый во фрак ночного неба, он спорхнул вниз и замер у земли, чуть слышно перебирая травинки, шепча приветствие.
– Здравствуй, ветер, – промолчала тишина, – ты пришел поиграть?
Легкий порыв, освежая опушку, утвердительно кивнул кронами молодых отпрысков леса, не вторгаясь в ночные владения подруги.
Тишина не возражала, и ветер, разгулявшись, поднял и закружил ворох палой листвы, постепенно придавая ему форму.
– А у меня будет форма? – спросила тишина, шурша подолом.
В ответ взметнулся второй поток, поднимая листья уже на ее территории.
Спустя мгновение, они вновь пали на землю, оставляя после себя постепенно проявляющийся человеческий силуэт. Проступало обрамленное светло-русыми волосами девичье лицо, венчающее тонкую фигуру в мерцающем длинном платье. Босые ноги чуть проглядывали из-под его подола, чувствуя под собой влажную землю.
– Я тоже хочу проявиться, – встрепенулся ветер и осел, позволяя тишине сплести из безмолвного воздуха силуэт, ранее очерченный взметнувшимся потоком листьев. У него были взъерошенные темные волосы, приподнятый нос и немного пухлые губы. На спине висела гитара в черном клеенчатом чехле. Потертые джинсы, косуха и берцы дополняли образ.
– И где ты такого нахватался? – с улыбкой спросила тишина, прервав неподвижность лица девушки, сверкая луной в белках ее глаз.
– Где налетаюсь, там и нахватаюсь, – ответил ветер, чуть разведя руки в стороны, и задорно улыбнулся своим новообретенным лицом.
Она подошла к нему и прикоснулась тонкими пальцами к плечу, чуть царапая его ногтями:
– Что за странная материя? Никогда не встречала ничего подобного!
– Кожа молодой клеенки, – ухмыльнулся он, – натуральный продукт нынче дорог, а это выглядит не хуже.
Они звонко рассмеялись. Он провел рукой по ее талии:
– А ты вся в шелках. Как в старые добрые!
– Ну я же девочка – мне положено! – в шутку возмутилась она.
– Прогуляемся? – предложил ветер, и тишина в безмолвном согласии двинулась вслед за его легким шелестом.

Вдали виднелись огни ночного города. Ковер из листьев вскоре сменился тропинкой, петляющей меж редких деревьев перелеска, выводя идущих на заасфальтированную дорогу, освещенную лишь далекими мерцающими огнями. Несколько минут они шли молча.
– О чем нынче говорят люди? – обратилась тишина к ветру, прерывая... саму себя? – Раз уж мы приняли такой облик, надо, пожалуй, соответствовать, а ты чаще заглядываешь в их жилища. Так что рассказывай.
– Говорят? О разном. Одни философски сотрясают воздух, пуская меня сквозь открытую форточку в накуренную кухню, другие и вовсе не замечают того, что говорят, закрутившись в ежедневной кутерьме забот и дел. Третьи поют.
– Они до сих пор не разучились? Когда так мало тишины в их городах, кому захочется петь?
– Все просто: некоторые умудряются перестать обращать внимание на гул голосов внутри и снаружи, и у них начинается голод по настоящим звукам – звукам, которые имеют значение. Такие люди начинают писать стихи. А где слов уже не хватает, помогает гитара.
– И много ты таких видел?
– За ними мне больше всего нравится наблюдать, так что немало, хотя найти их бывает непросто, иногда приходится долго кружить по паркам и подземным переходам, да и не все они оказываются такими, каковыми пытаются казаться.
– Мне так интересно! Может быть, мы тоже попробуем петь?
– Боялся уже, что ты не предложишь! Конечно, попробуем! Но место сегодня выбираю я.
– Согласна, – ответила она, жизнерадостно улыбнувшись.

Двое неторопливо приближались к городу, окунувшись в свои мечты. Негромко распевались, пробуя свежий воздух приближающегося утра на вкус.
Светало. Тишина и ветер с улыбкой смотрели им вслед, зная, что теперь они не пропадут.