Smoren

С годами у меня появилась дурацкая стариковская привычка – общаться с пассажирами.

Нет, не приставать с нелепыми предложениями к молоденьким девушкам, не обсуждать здоровье не первой свежести с пенсионерами и вовсе даже не ставить на место резвящихся в салоне детей.

Заговариваю я обычно об идущем за окном вечернем дожде, что настукивает каплями по крыше свои убаюкивающие ритмы под теплый свет старых салонных ламп; обращаю внимание на ледяные узоры на окнах, ненавязчиво обсуждая их чудесную геометрическую природу; или же приглашаю полюбоваться нежно-розовым рассветом заспанных ранних пассажиров, чтобы те набрались чудесного настроения на весь грядущий рабочий день.

Вы спросите – почему дурацкая?.. Да потому, что меня стараются не замечать. Отворачиваются в свои телефоны, отгораживаются наушниками, а то и вовсе никак не реагируют, будто бы и нет меня совсем. От этого становится обидно и неуютно. Все идет наперекосяк: штанги то и дело слетают с проводов, на гололедице начинает заносить, и даже на подрезавшего водилу не сматеришься: не положено по статусу. Наше дело – возить людей, а не ругаться с ними.

Поэтому, прежде чем заговорить, стал я к людям присматриваться, прислушиваться.

Вот едет студент, читает фэнтези про драконов, а я ему ветром через открытое окно – р-раз! – и страницу переверну в нужный момент. И вот он уже любуется крылатым созданием из облаков в вечернем небе. Хорошо... Фотографирует на телефон, улыбается... Не-ет, старым оконным стеклом хорошего дракона не испортишь!

А вот девушка: уснула и проехала свою остановку. И так ее пытался разбудить, и эдак. И на кочке подпрыгну, и лампами моргну... Вижу: не получается, слишком устала. Пришлось затормозить резко, чтобы парня, рядом стоящего, на нее уронить. Тот извиняется, а она и рада – могла и до конечной проспать. Вместе выходят, смотрят друг на друга...

Ну и ладно, думаю, – пусть себе не замечают. Я и так доволен буду, коли польза от меня есть.

А, бывало, и спасать кого приходилось. Едем как-то последним ночным рейсом, сидит парень с длинными волосами один на заднем сидении – больше нет в салоне никого. И тут вваливаются на остановке два пьяных рыла, и давай к нему приставать. Про мелочь спросили, про телефон "позвонить"... Ничего, штангу я сбросил прямо перед полицейской машиной. И водитель молодец: мигом ситуацию оценил и все правильно сделал. Отличный мужик – я б ему с женой помог, если бы она с нами ездила. Но нет, сидит дома с детьми да ездит только ему по мозгам за бутылку пива после работы. Жалко мужика! Когда он на смене, я стараюсь вести себя примерно, не шалить, а то никаких нервов человек не напасется.

...А как-то раз зашла в мои двери Она. Легкое, почти невесомое создание в мягких кедах, приятных затекшему исхоженному полу, рваных джинсах и черной кожаной куртке с заклепками. Она гладила мои поручни, вслушивалась в звуки электромотора, подмигивала моим лампам...

Когда салон начал пустеть, выпуская людей на остановке возле метро, она присела у окна, прислонилась головой к стеклу и долго всматривалась в вечерние огни. Она слушала меня и смотрела в город. А я смотрел и слушал ее. Чувствовал спинкой кресла длинные светло-русые волосы, мелькал лампами в ее больших глазах. Я надеялся доехать с ней до конечной, но она вышла за остановку до нее, на прощание погладив меня по двери. Так состоялось наше знакомство.

Потом были выходные, и я был сам не свой. Думал, встречу ли ее снова. Штанги летали, водитель ругался – вот его никогда не любил. Сплошное сквернословие и никакого уважения к технике!

Когда в понедельник утром она вошла снова, моей радости не было предела! Я ликовал, гнал вперед, упивался радостью новой встречи, чуть было не пропустив ее остановку возле университета. Выходя, она снова погладила мои двери, и это стало нашей традицией.

Мне удавалось встречать ее не каждый день, и порой я негодовал, думая, что она едет на учебу или домой на другом троллейбусе, а то и вовсе на дублирующем мой маршрут дизельном автобусе! Но, встречая ее снова, я не мог держать обиды, и теперь уже не торопился – растягивал нашу поездку, наслаждаясь дорогой вместе с ней. Пожалуй, нахально было думать, что она относилась ко мне иначе, чем к остальным, как бы ни хотелось в это верить. Поэтому я решил сделать ей сюрприз.

Проблема была в том, что мы никогда не оставались наедине. Водитель не в счет – ему на дорогу смотреть надо. Но, как назло, именно на ее остановке обычно выходили вечером последние пассажиры. А вот до конечной мало кто доезжал. И я стал ждать. Радовать ее летними закатными пейзажами, обдувать прохладным ветром через открытую форточку, однажды даже забытую кем-то книгу подбросил...

И вот как-то раз решил я погасить в салоне свет. Прямо перед ее остановкой. И сразу понял, что попал в точку. Она не поспешила к выходу, когда открылись двери. Она ОСТАЛАСЬ.

...Водителя клонило в сон, и я, обычно внимательный к таким моментам, позволил ему уснуть за рулем: сегодня точно никто не пострадает. Колеса и токоприемники пусть тоже отдохнут, ведь сейчас энергии достаточно, чтобы парить над городом, пронзая облака, лепить из них драконов, осьминогов, сов ­– все, что она любит! Парить над океанами, материками, большими и маленькими городами...

И то ли она спит, то ли я. Не знаю... Но, как бы там ни было, домой она сегодня попадет вовремя. Потому что сегодня можно. Сегодня – пятница.

Он собирал своих героев. Иногда на улице, преодолевая путь от работы до метро под моросящим осенним дождем, вглядываясь в съежившиеся от холода и влажности силуэты случайных прохожих... Иногда дома — из пучков рваных мыслей и впечатлений — каждого по отдельности. Тщательно обрисовывал детали — не в чертах лиц, но в походке, манере говорить, выражении глаз, образе мышления и ворохе чувств...

Он собирал людей — тех, с которыми можно столкнуться в подземном переходе или познакомиться в сети. Каждому он уделял время и предоставлял место — в мыслях, памяти, мечтах. Создавал им точки пересечения, радовался диалогам и объятьям, шумным посиделкам и ночным прогулкам. Впрочем, себе он в этих простых радостях тоже не отказывал.

Он не давал героям имен — ведь так намного проще углядеть их в толпе, и не нужно задумываться об истинности своих определений. Пусть каждый сам рассудит, как себя называть, придумает дом, родных, друзей...

Он писал их. Иногда легко, позволяя самим прорисовывать декорации, иногда судорожно, окуная в омут собственных наболевших проблем. Строки текста плели сеть чудес, сокрытых от него пеленой восприятия — чудес, что происходят где-то рядом — буквально за стеной или в соседнем дворике. Чудеса не торопились проявлять себя, но он верил, что им найдутся свидетели.

Он любил ветер: не важно, нес ли он капли дождя или разгоряченный городской воздух — его форточка всегда была открыта. Нередко он сидел на кухне и за кружкой чая ловил свежие впечатления, проникающие в тесное помещение вместе с гвалтом и гулом машин с улицы. Нет-нет, да и услышит в бесконечном гомоне снаружи что-то важное — то, о чем стоит написать.

Он любил тишину. Сквозь ту же открытую форточку в четвертом часу ночи ее слышно куда четче, чем в запертом помещении — чувствуется ее неоднородность, насыщенность и актуальность. Тишина дарует вдохновение, занимая большие площади. Тишина немертва, пока ее изредка пронизывают звуки. На то она и есть — дарить слушателям паузы. На ее фоне стук клавиш — случайный прохожий, который способен оценить ее по достоинству и замереть в ожидании следующего предложения.

Он любил огонь. Даже тот, что струится из конфорки и призван обслуживать миллионы городских жителей. Огонь не любит быть средством, но и не гнушается помочь тому, кто его не сторонится. Немного внимания к всполохам и шипящему чуть клокочущему звуку — и котлеты не пригорят, а в голову ударит взрывная идея.

Он любил воду. Иногда тратил часы на то, чтобы постоять под душем в поисках новой мысли. Вода всегда забирала с собой все ненужные слова, оставляя в осадке самую суть, из которой проявлялся новый сюжет. Идеи точились из душа, омывая кожу, окутывали туманной пеленой, отстукивали ритм каплями, падающими с тела.

Иногда герои проникали в его сны. Он всегда осознавал, что спит, заметив кого-либо из своих текстов. Он не вмешивался в происходящее, но с интересом смотрел и запоминал все, что могло помочь сблизиться с ними, понять их чувства и желания...

В одном из снов он увидел две пары: Ветер бесшумно планировал под руку с Тишиной, легкими шагами измеряя асфальт, освещенный Огнем фонарей, что отражался в Воде разлитых дождем луж. Тишина владела звуком, Ветер — воздухом, Огонь — светом, а Вода — землей, сочащейся влажным запахом палой листвы. Вопреки надуманным людьми дихотомиям, на аллее царил мир и порядок: потому что людей там не было. Даже самые заядлые гуляки покинули это место, оставив его на произвол чьей-то фантазии. А фантазия нашлась. Как, впрочем, и ее обладатель.

Просыпаясь, он помнил все до боли ясно, чувствовал каждое создание во всей глубине его существа, — и только тогда он садился за стол, открывал ноутбук и по крупицам того, что мог описать, собирал новую сказку. Иначе холодный зимний ветер станет нещадно дуть в лицо, огонь подпалит полуфабрикаты в сковородке, вода в душе будет ежеминутно менять температуру, а тишина в комнате всегда будет мертвой. В целом — как у остальных.

Если вы вдруг когда-нибудь будете вечером проезжать на электричке станцию "Матвеевская" киевского направления, сидя по ходу поезда в сторону Москвы справа у окна, обязательно обратите внимание на пейзаж за окнами с противоположной стороны. Не пожалеете. Ах да, свет в вагоне может по техническим (ли?) причинам погаснуть – точно не пропустите. Впрочем, вероятно, то, о чем пойдет речь, можно наблюдать и при других обстоятельствах, с другого ракурса, но утверждать не буду. Не пробовал. Попробуйте.

Итак, вы видите дом. Высокий – этажей сорок, – увенчанный двумя башенками, он чарующе мерцает огнями и привлекает внимание, обремененное поиском и смакованием прекрасного.

Не знаю, как к вам, а ко мне мгновения спустя подсел старичок. То ли воображение разыгралось, то ли шестеренки в мозгу переклинило, то ли муза приняла нехарактерный штампам облик. Сверкая полными энтузиазма глазами, несвойственными для человека его лет, он сделал жест рукой, призывающий к диалогу. Я от удивления мгновенно снял наушники, чего, судя по всему, и хотел старик.

– А вы знаете, что это за здание? – спросил он.
Ни "здрасьте", ни "есть копеечка?". Ах да, здание. Надо же! Прям мысли читает.
– А расскажите, – включившись в игру, без обиняков ответил я.
– Это здание принадлежит одному волшебнику, – начал он. Тут я уже начал сомневаться, у меня ли шестеренки заклинило. У меня ли одного?
– Знаете, волшебники не любят ограничивать себя в жилых площадях. А еще любят жить одни. Вот и отстраивают себе такие вот "особнячки".
Я только выдохнул в ответ, не имея ни малейшего представления, как классифицировать такие данные. Собеседник продолжил, не дожидаясь, пока я найду, что ответить:
– Можете не пытаться проверить мои слова на практике. Каждый, кто когда-либо наведывался к этому дому, получал ложную память о входящих внутрь и выходящих из него людях, да и вокруг ничего необычного заметить не удастся. Любому уважающему себя волшебнику не придет в голову демонстрировать широкой публике свое присутствие.
Я слушал (как?) завороженный. Он немного помолчал.
А знаете? – добавил он спустя пару десятков секунд, – волшебникам тоже иногда бывает одиноко... Ладно, я, пожалуй, пойду – и так пропустил свою станцию. Надо бы на обратную электричку успеть – домой пора.
Он улыбнулся, показав идеально белые зубы. Все были на месте. Бодро встав с насиженного места, он направился к дверям тамбура. Я смотрел ему вслед, машинально возвращая наушники на уши.

Флэт располагался в дряхленьком пятиэтажном доме, планировка была классической: крохотная кухня соединялась с длинной узкой комнатой неким подобием коридора, уставленного многочисленной обувью. В целом, атмосфера привычная. Мне не раз приходилось находить ночлег на посещаемых вписках, но сегодня случай был несколько особенный: хозяин хаты праздновал днюху, а я умудрился приехать в его родной город в тот самый день.

Впрочем, ранее мы и не были знакомы. Можно сказать, что познакомил нас его кот. Заранее оговоренная вписка обломилась: телефон кормил меня предложениями перезвонить позже, так как абонент не торопился появляться в сети. Без особой надежды на удачу я шел по дворам в направлении дома, что ранее был указан тем чуваком, как вдруг услышал веселый гогот с балкона на третьем этаже. Пол минуты спустя он сменился криками "кудабля?!", за которыми последовал хруст веток и глухой удар об землю. Резво оценив ситуацию, я бросился под окна, где обнаружил прифигевшего от собственной смелости кота. Судя по всему, падение с третьего этажа не причинило ему вреда, но напуган он был конкретно.

Сверху послышались крики:
- Эй, чувак! Держи его!.. Погодь нас! Спасибо тебе!
Вышедшая пол минуты спустя компания была весьма пьяна, но дружелюбна. Из нее тут же выделился хозяин, который принял из моих рук животное и с благодарностями предложил подняться к ним. Я, понятное дело, согласился. Некоторое время мне пришлось наблюдать эпичную сцену выговора гостям, что умудрились выпустить кота на балкон, но вскоре внимание компании сконцентрировалось на мне. Узнав, что я из Питера, народ стал расспрашивать меня наперебой о местных тусовках, клубах, вписках и знаменитых местах. Рассказав пару баек о Ротонде, тусовках на Невском и упомнянув несколько известных клубов, я попросил гитару, надеясь на то, что пара малоизвестных песен поможет мне исчерпать внимание народа и позволит, наконец, придаться сну. Песня Олега Медведева «Корабельный кот» чуть не испортила мой план, так как впечатлила пару сидящих на кухне девушек. Но Башня Rowan с их Черным Самайном, кажется, исправила ситуацию. Передав гитару очередному желающему, я жестом пригласил хозяина хаты в коридор обговорить условия ночлега.

Вот тут-то и начались пироги. С котятами. Вместо того, чтобы остановиться передо мной в коридоре, он прошел в другую комнату, увлекая меня за собой. На стене горел старый советский светильник-бра, чуть высветляя комнату - ровно до такой степени, чтобы тени предметов выглядели призрачными, дрожащими, цепляющими завесу восприятия. Некоторое время я молча стоял посреди комнаты, увлеченный и околдованный вроде бы обыденным зрелищем. Когда глаза привыкли к полумраку - лампочка была на редкость слабая - я обнаружил, что тени постепенно начали складываться в очертания, которые опоясывали свободные от шкафов стены. Линии явно были начерчены углем, рисовка пугала, создавая щекочущее до мурашек ощущение присутствия. Комната будто искажалась в пространстве под неустанным взглядом сотен глаз, обладатели которых неимоверно рознились по облику и размеру, но составляли остро ощущаемое на коже единое целое, от пристального внимания которого бросало в дрожь. Я поежился.
- Кто это? - пытаясь отойти от смятения, я задал вопрос хозяину квартиры.
- "Я и система". Так я назвал эту работу. Сегодня она доживает последний день.
- В смысле? - вопросов было много, но этот как нельзя лучше отражал спутанность впечатлений и желание привести сознание в порядок.
- Я глазами системы. Глазами родителей, друзей, знакомых, случайных попутчиков в забитом утреннем автобусе... Такое вот своеобразное зеркало, отражающее все многообразие общества в одном взгляде. Честно говоря, оно меня уже задолбало. Завтра все закрашу и нарисую что-нибудь другое. Или, может быть, даже сегодня.
- Хм... - я не сразу нашелся, что ответить, - и часто ты так меняешь интерьер?
- Ну, это прожило почти месяц. С него хватит. А ты?
Он перевел взгляд на меня. Словно капля, упавшая в море, его глаза дополнили застывшую за миг до обрушения волну, нависшую надо мной с этих стен. Это были те же самые глаза. Пристальные, ожидающие, цепкие, словно когти хищного зверя.
- Честно говоря, я редко провожу в одной комнате больше ночи подряд, - будто бы оправдываясь, ответил я, - путешествия вошли у меня в привычку.
- Путешествия, говоришь? Я могу устроить тебе весьма интересное путешествие, - он сказал это вполне непринужденно, но в голове его слова отдались, будто смертный приговор.
- В плане?
Не ответив, он подошел к шкафу, встал на цыпочки и достал небольшой матерчатый мешочек. Залез в ящик стола, достал оттуда фильтры и специальную бумагу, после чего кропотливо принялся за сооружение самокруток. Почему-то мне не захотелось спрашивать, что за дрянь он собирается мне предложить. Без всяких там закономерных опасений и вопросов я принял из его рук аккуратно скрученный косяк и почувствовал себя готовым ко всему. Едкий, щекочущий дым заставил закашляться. На траву было непохоже. Вторая тяга пошла легче, а третья затерялась в подступающей к горлу тягостной волне впечатлений...

В комнату властным шагом вошел кот. Ну, или мне так показалось. Некоторое время он не обращал на меня внимания, и мне захотелось его привлечь. Я с характерным звуком почесал джинсу на правой ноге, и мгновение спустя был буквально ослеплен пронзительным фосфоресцирующим взглядом его больших круглых глаз, на фоне которого в миг померкли и затем вовсе исчезли взгляды, буравивишие меня до этого со стен. Когда кот позволил себе прервать наш зрительный контакт и отвернулся, я со странным ощущением обнаружил, что стены комнаты девственно чисты. Я был немыслимо благодарен ему за избавление от надзора системы... Где-то далеко творилась очередная затяжка. Кот растворился в ней, проникнув в мой затуманенный мозг сквозь легкие. Я чувствовал его мягкую шерсть где-то внутри себя, и этот факт порождал чувство неизмеримого умиления вкупе со свободой от стимулов и пристрастий. Разница между мной и ним пугающе быстро стиралась, и вот я уже чувствовал страх перед прыжком с балкона в собственных(!) воспоминаниях. Подготовка к прыжку длилась целую вечность, сам же прыжок превзошел эту длительность многократно. И тут я ощутил себя в своих же руках... Да, пожалуй, было самое время взять себя в руки. Я воспользовался моментом и улегся на кровать, практически мгновенно отрубившись...

Утро ознаменовало весьма легкое и приятное пробуждение, чему я был несказанно рад, вспоминая подробности вчерашней ночи. Обратив взгляд на противоположную стену, я увидел свои глаза. Почти как в зеркале. Вот только вокруг них была вполне себе кошачья морда. Ощупав лицо, я не без страха удостоверился в художественном назначении этого изображения.

Спустя ряд мгновений, ушедших на переосмысление произошедшего за последние сутки, я обнаружил заходящего в комнату хозяина квартиры. Забавно, что он так и не представился.
- "Котосвобода" - гордо продекламировал он. Это моя новая работа, и ты помог мне ее написать.
Это было странно, но море вопросов в моей голове сохраняло состояние штиля и умиротворенности, так что я просто встал, поправил спутавшиеся волосы и последовал к выходу. Кажется, больше мы не говорили...

Попутка нашлась с первым поднятым пальцем, и на вопрос о пункте назначения я ответил: "Куда угодно". Предстояла интересная беседа.

Ветер нарушил тишину, всколыхнув ветви деревьев на ее вечернем платье. Одетый во фрак ночного неба, он спорхнул вниз и замер у земли, чуть слышно перебирая травинки, шепча приветствие.
– Здравствуй, ветер, – промолчала тишина, – ты пришел поиграть?
Легкий порыв, освежая опушку, утвердительно кивнул кронами молодых отпрысков леса, не вторгаясь в ночные владения подруги.
Тишина не возражала, и ветер, разгулявшись, поднял и закружил ворох палой листвы, постепенно придавая ему форму.
– А у меня будет форма? – спросила тишина, шурша подолом.
В ответ взметнулся второй поток, поднимая листья уже на ее территории.
Спустя мгновение, они вновь пали на землю, оставляя после себя постепенно проявляющийся человеческий силуэт. Проступало обрамленное светло-русыми волосами девичье лицо, венчающее тонкую фигуру в мерцающем длинном платье. Босые ноги чуть проглядывали из-под его подола, чувствуя под собой влажную землю.
– Я тоже хочу проявиться, – встрепенулся ветер и осел, позволяя тишине сплести из безмолвного воздуха силуэт, ранее очерченный взметнувшимся потоком листьев. У него были взъерошенные темные волосы, приподнятый нос и немного пухлые губы. На спине висела гитара в черном клеенчатом чехле. Потертые джинсы, косуха и берцы дополняли образ.
– И где ты такого нахватался? – с улыбкой спросила тишина, прервав неподвижность лица девушки, сверкая луной в белках ее глаз.
– Где налетаюсь, там и нахватаюсь, – ответил ветер, чуть разведя руки в стороны, и задорно улыбнулся своим новообретенным лицом.
Она подошла к нему и прикоснулась тонкими пальцами к плечу, чуть царапая его ногтями:
– Что за странная материя? Никогда не встречала ничего подобного!
– Кожа молодой клеенки, – ухмыльнулся он, – натуральный продукт нынче дорог, а это выглядит не хуже.
Они звонко рассмеялись. Он провел рукой по ее талии:
– А ты вся в шелках. Как в старые добрые!
– Ну я же девочка – мне положено! – в шутку возмутилась она.
– Прогуляемся? – предложил ветер, и тишина в безмолвном согласии двинулась вслед за его легким шелестом.

Вдали виднелись огни ночного города. Ковер из листьев вскоре сменился тропинкой, петляющей меж редких деревьев перелеска, выводя идущих на заасфальтированную дорогу, освещенную лишь далекими мерцающими огнями. Несколько минут они шли молча.
– О чем нынче говорят люди? – обратилась тишина к ветру, прерывая... саму себя? – Раз уж мы приняли такой облик, надо, пожалуй, соответствовать, а ты чаще заглядываешь в их жилища. Так что рассказывай.
– Говорят? О разном. Одни философски сотрясают воздух, пуская меня сквозь открытую форточку в накуренную кухню, другие и вовсе не замечают того, что говорят, закрутившись в ежедневной кутерьме забот и дел. Третьи поют.
– Они до сих пор не разучились? Когда так мало тишины в их городах, кому захочется петь?
– Все просто: некоторые умудряются перестать обращать внимание на гул голосов внутри и снаружи, и у них начинается голод по настоящим звукам – звукам, которые имеют значение. Такие люди начинают писать стихи. А где слов уже не хватает, помогает гитара.
– И много ты таких видел?
– За ними мне больше всего нравится наблюдать, так что немало, хотя найти их бывает непросто, иногда приходится долго кружить по паркам и подземным переходам, да и не все они оказываются такими, каковыми пытаются казаться.
– Мне так интересно! Может быть, мы тоже попробуем петь?
– Боялся уже, что ты не предложишь! Конечно, попробуем! Но место сегодня выбираю я.
– Согласна, – ответила она, жизнерадостно улыбнувшись.

Двое неторопливо приближались к городу, окунувшись в свои мечты. Негромко распевались, пробуя свежий воздух приближающегося утра на вкус.
Светало. Тишина и ветер с улыбкой смотрели им вслед, зная, что теперь они не пропадут.

Промелькнувшие яркой вспышкой огни туннеля в окнах дверей поезда отвлекли его внимание от пространных, безразличных к происходящему раздумий, коим он любил отдаваться в метро за отсутствием более привлекательной деятельности. Невольно взгляд переместился чуть правее и обнаружил прислонившуюся к этим самым дверям девушку – ее внешность с первого взгляда не страдала недостатками, хотя в его понимании она была несколько дистрофична. Еще одна вспышка промелькнувших в окнах огней на мгновенье обдала ее волной света, что лишний раз заставило его задержать на ней взгляд. На ее руках оказалось несложно заметить первые признаки неумолимо подступающего возраста, а в глазах и манерах наблюдался опостылевший ей самой опыт эдакой привлекательной светской женщины в полном расцвете сил. Взгляды встретились и остановились, создав таким образом беззвучный диалог: каждый думал про себя – понимали оба.

- А он ничего – подумала она и чуть приподняла брови в знак немой симпатии.
- Ты тоже – подумал он, ни единой чертой лица не показав свои эмоции, – но тебе ведь нужен человек, молодой не только телом. Я вижу – ты устала от богатых опытных мужчин, которые знают, чего хотят, и знают, как этого добиться. Ты хочешь пылкого юнца с розой в зубах, хочешь банальной, но ненаигранной романтики, хочешь пачку нескладных стихов в нервно мятых автором конвертах – ты хочешь насладиться смертью чистых эмоций, дав им прогореть дотла, сделав этого юнца таким же опытным и циничным как ты – таким же, как те, кто тебе так надоели.
- Кто же ты? – ее брови поднялись чуть выше, а руки чуть заметно провели по талии в последней попытке овеять его своими женскими чарами.
- Я? Я знаю, как добиваться того, что мне нужно. Я тоже устал. Я не знаю, что нужно именно мне. Бесконечная череда серых дней навеяла свою романтику – состояние скучающего, прожигающего жизнь человека, в каждой, с первого взгляда, скучной и непримечательной ее детали умеющего видеть свою красоту. Сейчас эта деталь ты – через пол часа – хаотичные узоры штукатурки на стенах лестничной клетки, прорисовывающиеся сквозь дым сигареты. И мне не жалко потерять любую из этих деталей, потому что обязательно найдутся новые - они повсюду. Именно поэтому я сейчас не подойду и не спрошу твоего телефона.

Поезд остановился на станции – свет ее ламп сквозь окна и открывшиеся двери чуть сильнее высветлил вагон. Он встал и вышел, ни на секунду более не задержав на ней взгляд. Она села на его место и крепко вжалась телом в спинку, ощутив на ней остатки тепла его тела.

Я с детства страдал слуховыми галлюцинациями. Не знаю уж, в том ли причина, что еще ребенком мать отдала меня в музыкальную школу по классу скрипки, или проблемы с психикой крылись за куда более неведомыми дремучими лесами подсознания; и кто знает, может быть, именно они и стали подоплекой моего таланта, о котором без перерыва твердили учителя и гремели аплодисменты на концертах в слишком больших залах для еще маленького ребенка. Мне прочили большое будущее, но я вовсе не горел им.

Мне нравилось играть. Наличие публики меня никогда не беспокоило: с равным упоением я эмоционально выкладывался в своей комнате, в кабинете преподавателя и на концерте. Никогда не волновался, стоя перед полным залом слушателей - и все потому, что главная битва с самим собой дожидалась меня еще несколько часов после очередного грохота человеческих рук. Впрочем, она ожидала меня каждый вечер, когда я, приготовившись ко сну, ложился в кровать и закрывал глаза. Уже и не припомню, что в моей жизни появилось раньше - скрипка или ее звук, заполняющий тлеющее в преддверии сна сознание. Стоило пошевелиться, открыть глаза или просто сосредоточить внимание - и звук пропадал. Но вновь расслабившись и почти засыпая, я вновь начинал его слышать. В детстве меня это пугало - я неоднократно прибегал в комнату к родителям и рассказывал о своих переживаниях, но они все списывали на богатое воображение и не торопились вести меня к психологу.

Однажды (мне тогда было лет шесть) мать не поехала на работу, сказав, что сегодня особенный день, и у нее для меня сюрприз. Мы вышли из дома, сели в машину и куда-то поехали. Спустя некоторое время, что ушло на разглядывание утренних улиц сквозь окно автомобиля, мы остановились у довольно старого трехэтажного здания. Когда мы вышли из машины, я услышал из его окон музыку. Мама открыла багажник и достала оттуда кофр, затем, нарочито протянув, вручила его мне. Я осторожно взял этот странный предмет за ручку и пошел вслед за ней в этот не менее странный музыкальный дом.

Честно говоря, не могу в деталях припомнить дальнейшие события: слишком много новых, необычных и интересных ощущений. Помню, как мать некоторое время разговаривала с какими-то приветливыми женщинами, а я все вслушивался в звуки, раздающиеся из-за высоких дверей комнат этого дома. Отовсюду лилась музыка. Новая атмосфера манила меня, и я буквально утопал в этом мелодичном гомоне. Потом было прослушивание: помню, меня сразу приняли и очень обрадовались новому одаренному ребенку.

Со временем вечерние приступы не изменились, но изменилось мое отношение к ним. Теперь они были интересным, затягивающим переживанием, и день ото дня я все больше тяготел своими мыслями к тому моменту, когда нужно закрыть глаза в преддверии сна. Порой ожидание было таким томительным, что звуки просто отказывались в очередной раз тревожить мое беспокойное сознание, и это меня огорчало.

Спустя некоторое время я все же сумел понять, что мелодия была всегда одна и та же. Иногда возникали какие-то незначительные вариации - но кто знает, может быть это просто мои додумки. Главной проблемой всегда было то, что эту мелодию вне полусонного состояния в упор не удавалось запомнить - не то что воспроизвести. Бывало, я среди ночи резко вставал и брал в руки скрипку, пытаясь сложить крупицы нот, чтобы озвучить услышанное, но они буквально уходили сквозь пальцы, а разбуженные родители хоть и ругались, но между собой потом часто говорили о том, как хорошо, что я так увлечен инструментом.

Я стал усердно заниматься. Думалось, что рано или поздно мастерство позволит мне запомнить и исполнить то, что было внутри меня. Но спустя годы учебы в школе и в музыкальном училище я не смог продвинуться ни на шаг. Это меня удручало. Бывало, я часами терзал скрипку после того, как заканчивал заниматься очередными заданными мне произведениями. Я пытался импровизировать, брать ноты наобум, использовал все известные мне приемы композиции, но они, как ни крути, не складывались в ту извечную мелодию, что я слышал, чувствовал, ощущал каждый вечер перед сном...

***

- Слушай, есть у меня одна история. В жизни не поверишь!

Двое сидели на кухне. Он легко трогал струны видавшей виды гитары, набрасывая на холст помещения, словно краски, звуки умело перебираемых струн. Она курила и выдыхала дым колечками.

- Рассказывай давай! Вечно ты тянешь, нагнетаешь атмосферу!
- Ладно, ладно, - добродушно ответил он, - продолжаю. В общем, гуляю я как-то ночью по Васильевскому острову, никого не трогаю, примус практически починяю, и тут потянуло меня к Тучкову мосту. Подхожу, значит, и начинаю слышать музыку. Тю! Да это же скрипка - вот так новость! Надо же! Смотрю: а на мосту силуэт. Со скрипкой. Играет. Ну я, естественно, ближе подхожу - послушать, посмотреть. А он стоит, играет, ни на кого внимания не обращает, да и нет никого вокруг - один я да Нева - слушаем. Вот уже с десяток метров до него осталось - и тут вижу, что глаза у парня плотно закрыты. Как во сне играет! И как играет - не описать - аж река затихла, замерла, вслушивается... Доиграл, в общем, и ушел - глаза так и не открыл - реально лунатик, и на меня - ноль внимания. А я и сам молодец: заслушался, задумался, за ним не пошел...
- Ты не устаешь меня поражать, - спустя секунды молчания сказала она в ответ, - может быть, наиграешь то, чем он так тебя зацепил?
- Пожалуй, попробую.