В глазах смотрящего⁠⁠

Настоящий рок-н-ролл — это вера в людей.

Так говорил мой старший брат.

Он любил перечитывать Новый завет, называя его сборником авантюрных рассказов, и всегда доверял незнакомцам, как Юра Гагарин доверял инженерам, собравшим «Восток». Бескомпромиссно надеясь на лучшее.

— Удача улыбается смелым, — повторял Паша при каждом удобном случае и после этого всегда улыбался сам. Говорил, что смелость — это готовность рискнуть, и значит, секрет везения заключается в том, чтобы вновь и вновь обнажать своё сердце, подвергая жизнь смертельной опасности. Раскрываться, верить, любить. Не только своих, но весь мир. В этом фишка.

*  *  * 

На заре мы приехали на аэродром. Розовый свет разгорался над снежным полем и скользил по металлическим крыльям «Аннушек». Было слишком тепло для январского утра в Сибири, хоть и немного ветрено.

На регистрации нам сказали, что прыжки отложили на час, и поэтому мы отправились пить кофе в беседку на поляне у въезда. Мы сидели втроем за деревянным столом — я, Паша Дубенской и Мариша. В разноцветных пуховиках и тоненьких шапочках. Закутанные в голубые шарфы, мы шмыгали носами, дули на кипяток, смотрели в небо и немножко дрожали. Не от холода, а от предчувствия адреналинового фейерверка.

— Ярый, чего колотишься, как заяц? — спросила Мариша, заметив, как я с большим трудом пытаюсь не расплескать кофе в дрожащих ладонях. — Боишься?

— Ага, — кивнул я. — Немного.

— Не бойся, Ярый. Всё под контролем. Если не раскроешься — просто головой вниз лети, чтобы быстро и безболезненно. Мы тебя ругать не будем.

Я хмыкнул и дёрнул плечами. Мариша хихикнула. Она была немного под дымком этим утром и пребывала в состоянии детского наивного блаженства, когда весь мир кажется доброй сказкой. Конечно, это было грубейшим косяком — приезжать на прыжки в таком состоянии. Но для Мариши косяк — брат родной, да и трезвой она не была, наверное, уже года три. В конце концов, каждый отвечает сам за себя. Таково правило Края. Кто я такой, чтобы судить? Тем более, когда рядом её парень.

Дубенской слегка толкнул меня плечом и спросил:

— Ссышь, брат?

— Ссу.

— Это нормально. Второй раз всегда страшнее. А от чего именно ссышь?

В первую секунду этот вопрос показался мне глупым. В смысле, блин от чего? Тебя не смущает, что мы опять собираемся выходить из самолёта? Из летящего, сука, самолёта! Какой нормальный человек вообще будет выходить из самолёта, если он нормально летит себе по небу среди гребаных сахарных облачков?

Потом я, правда, закурил, чуть-чуть устаканил мысли, спокойно подумал и ответил:

— Наверное, дело в укладке. Если б мы собирали парашюты сами, возможно, я переживал бы меньше. Вопрос контроля.

Паша усмехнулся и сказал:

— Давай честно, Лин. Если б ты со своим опытом укладывал купол сам, то повесился бы на стропах. Просто доверься людям. Они ведь профи.

— Если б не доверял, не приехал.

— И всё же ты боишься.

— Ну да. А разве не в этом смысл? Чтобы шагать через страх?

Паша хмыкнул. Кивнул. Мариша одобрительно подмигнула.

— Ты прав, — сказал Паша после того, как мы допили кофе и зашли в гостевой домик греться. — Смысл в том, чтобы переступать сомнения. Согласен. И всё же… я думаю, нужно идти ещё дальше.

— В плане?

— В плане, что нужно верить людям, как можно сильнее. Безоговорочно верить в людей. Даже в тех, с которыми ты незнаком.

— Типа презумпция добросовестности?

— Это сейчас что-то на юридическом пизданул, да?

— Да, — кивнул я, — принцип в гражданском праве. Пока не доказано, что участник правоотношений — мудак, предполагается, что он порядочный человек.

— Хороший принцип, — согласился Паша, — но я, скорее, о христианском понимании веры и любви к ближнему. Как у Булгакова, помнишь? Нет мудаков. Есть страдающие.

— Помню.

— Мне кажется, — сказал Дубенской, — вся эта жопа, которая творится вокруг — это в первую очередь результат всеобщего тотального недоверия. Соседи не верят соседям, мужья не верят жёнам, жены мужьям. Народ не верит власти, и поэтому даже редкие хорошие вещи воспринимает в штыки, а власть не верит народу, и поэтому хуячит на своём бешенном принтере запрет за запретом. Всё это проявление слабости. Нищеты веры. Всё должно быть совершенно иначе. Вспомни, наш пиратский кодекс. «Каждый отвечает сам за себя», так ведь мы говорим? И ты прекрасно знаешь: это правило появилось не потому, что нам друг на друга похуй. Нет. Каждый отвечает за себя, потому что верит — остальные такие же сильные, умные и смелые, как он сам. Верит, что окружающие знают, что делают. Они свободные люди, которые держат край, и поэтому можно на них положиться. Не только на своих. А вообще на всех. На всё человечество. Понимаешь принцип?

Паша снял шапку, тряхнул волосами и заключил:

— Короче, Яровой. Мысль в том, что мы сами выбираем, с кем жить. С мудилами-неумехами. Или с яркими, добрыми, порядочными людьми. Фокус здесь в том, что, как правило, это одни и те же люди. Разница лишь в нашем зрении.

— Звучит идеалистично, но очень красиво, — сказала Мариша и поцеловала Дубенского в макушку. — Выбираю жить с самым крутым и добрым парнем в этом мире.

— С Иисусом что ли? — нахмурился Дубенской. — У него своя Мари.

Мариша засмеялась в голос. Я тоже не сдержался и улыбнулся. Затем глянул на Пашу и спросил:

— Значит, вот о чем ты мечтаешь? Чтобы мы все жили в царствии небесном?

Паша махнул рукой и сказал:

— Если честно, просто хочу, чтобы все были немножко смелее. Чтобы позволяли себе доброту. Чтобы выбирали светлую сторону ближнего. Мечтаю жить в месте, где не нужно запирать двери на ночь.

На этих словах дверь гостевого домика открылась и вошёл наш инструктор.

— О, бедолаги, вы здесь?! А чего сидим-пердим? Там парашюты выдают, а вы тут коптитесь.

— Так час же ещё?

— Какой час? Нет, ну вы посмотрите на них. Какой час?!

— Какой?

— Сей! — громко сказал инструктор. — Сей час! Ну-ка быстро, пиздуйте в небо прыгать, воробьи! Жду на улице!

Он уже почти вышел, но в последний момент остановился и с подозрением посмотрел на улыбавшуюся Маришу. Помолчав пару секунд, инструктор хмыкнул и, не сказав больше ни слова, скрылся за дверью.

Мы отправились получать снарягу. Страх всё ещё дрожал в груди, но гораздо слабее.

Уже потом, в самолёте, перед самым прыжком, я услышал, как за спиной смеётся Паша. Обернувшись, увидел, как он пытается отдышаться и вытирает пальцем выступившую слезу.

— Ты чего?

— Да просто… — начал он и хохотнул снова. — Просто я подумал… Будет очень забавно, если после нашего разговора мой парашют не раскроется.

Я покрутил пальцем у виска и отвернулся.

Затем представил. Прыснул смехом.

И услышал голос Мариши:

— Головой вниз, милый. Головой вниз.

С любовью, Лин.
Эта зарисовка и персонажи - элемент большой литературной вселенной, которую создаю прямо сейчас. Больше текстов и рассказов лежит на канале в ТГ: https://t.me/lin_yarovoy