Стабильность
Отцы и матери, братья и сестры. Но были еще и мужья, жены, возлюбленные. Было еще единобрачие и романтическая любовь.
-- Впрочем, вам эти слова, вероятно, ничего не говорят, -- сказал Мустафа Монд.
-- "Ничего", -- помотали головами студенты. Семья, единобрачие, любовная романтика. Повсюду исключительность и замкнутость, сосредоточенность влечения на одном предмете; порыв и энергия направлены в узкое русло.
-- А ведь каждый принадлежит всем остальным, -- привел Мустафа гипнопедическую пословицу. Студенты кивнули в знак полного согласия с утверждением, которое от шестидесяти двух с лишним тысяч повторений в сумраке спальни сделалось не просто справедливым, а стало истиной бесспорной, самоочевидной и не требующей доказательств.
-- Представьте себе воду в трубе под напором -- Студенты представили себе такую трубу. -- Пробейте в металле отверстие, -- продолжал Главноуправитель. -- Какой ударит фонтан! Если же проделать не одно отверстие, а двадцать, получим два десятка слабых струек. То же и с эмоциями. "Моя детка. Моя крохотка!.. Мама!" -- Безумие чувств заразительно. -- "Любимый, единственный мой, дорогой и бесценный..." Материнство, единобрачие, романтика любви. Ввысь бьет фонтан; неистово ярится пенная струя. У чувства одна узенькая отдушина. Мой любимый. Моя детка. Немудрено, что эти горемыки, люди дофордовских времен, были безумны, порочны и несчастны. Мир, окружавший их, не позволял жить беспечально, не давал им быть здоровыми, добродетельными, счастливыми. Материнство и влюбленность, на каждом шагу запрет (а рефлекс повиновения запрету не сформирован), соблазн и одинокое потом раскаяние, всевозможные болезни, нескончаемая боль, отгораживающая от людей, шаткое будущее, нищета -- все это обрекало их на сильные переживания. А при сильных переживаниях -- притом в одиночестве, в безнадежной разобщенности и обособленности -- какая уж могла быть речь о стабильности? (с) Олдос Хаксли. О дивный новый мир
-- Впрочем, вам эти слова, вероятно, ничего не говорят, -- сказал Мустафа Монд.
-- "Ничего", -- помотали головами студенты. Семья, единобрачие, любовная романтика. Повсюду исключительность и замкнутость, сосредоточенность влечения на одном предмете; порыв и энергия направлены в узкое русло.
-- А ведь каждый принадлежит всем остальным, -- привел Мустафа гипнопедическую пословицу. Студенты кивнули в знак полного согласия с утверждением, которое от шестидесяти двух с лишним тысяч повторений в сумраке спальни сделалось не просто справедливым, а стало истиной бесспорной, самоочевидной и не требующей доказательств.
-- Представьте себе воду в трубе под напором -- Студенты представили себе такую трубу. -- Пробейте в металле отверстие, -- продолжал Главноуправитель. -- Какой ударит фонтан! Если же проделать не одно отверстие, а двадцать, получим два десятка слабых струек. То же и с эмоциями. "Моя детка. Моя крохотка!.. Мама!" -- Безумие чувств заразительно. -- "Любимый, единственный мой, дорогой и бесценный..." Материнство, единобрачие, романтика любви. Ввысь бьет фонтан; неистово ярится пенная струя. У чувства одна узенькая отдушина. Мой любимый. Моя детка. Немудрено, что эти горемыки, люди дофордовских времен, были безумны, порочны и несчастны. Мир, окружавший их, не позволял жить беспечально, не давал им быть здоровыми, добродетельными, счастливыми. Материнство и влюбленность, на каждом шагу запрет (а рефлекс повиновения запрету не сформирован), соблазн и одинокое потом раскаяние, всевозможные болезни, нескончаемая боль, отгораживающая от людей, шаткое будущее, нищета -- все это обрекало их на сильные переживания. А при сильных переживаниях -- притом в одиночестве, в безнадежной разобщенности и обособленности -- какая уж могла быть речь о стабильности? (с) Олдос Хаксли. О дивный новый мир