Союзники на войне (9)⁠⁠

Продолжаем знакомиться с книгой Тима Бувери.
Все части выложены в серии.

Как Франклин наобещал с три короба, а Уинстон раскрыл правду

Коротко для ЛЛ: ценой сотрудничества Сталин назначил новую восточную границу и Второй фронт. Первое не получил (пока), второе пообещали, но не дали (тоже пока).

Сталин наблюдал за войной на Востоке с отстранённым любопытством. Москва подписала пакт о ненападении с Токио 14 апреля 1941 года, и потому во взаимоотношениях с союзниками его интересовали в основном два вопроса: когда откроют второй фронт и как будут выглядеть послевоенные границы СССР. В целях снизить недопонимание, на которое жаловался генсек, в декабре 1941 года в Москву был отправлен Энтони Иден, которому Сталин и высказал свои претензии касательно признания аннексии Прибалтики и востока Польши в лицо. Иден держался молодцом, но по возвращении в Лондон порекомендовал пойти Сталину навстречу по крайней мере в вопросе Прибалтики. Криппс писал Черчиллю:

Если русские победят, они смогут установить эти границы, и мы определённо их не выгоним.

Черчилля это не убедило поначалу, но затем он радикально изменил свою позицию. В результате решили ждать, что ответят американцы. Рузвельт же, как и ожидалось, указал, что предлагаемое Сталиным совершенно не согласуется с Атлантической Хартией. Черчилль было обрадовался, но на фоне сдачи Сингапура и прочих неудач решил всё-таки договориться с русскими. Со временем и Рузвельт стал отходить от идеалов Вудро Вильсона и смеялся в ответ на удивление своих дипломатов. По факту западные союзники продемонстрировали свои разногласия, а также готовность потворствовать собиранию земель Советским Союзом. Сталин сделал выводы и, игнорируя Вашингтон, наращивал давление на Лондон.

20 мая 1942 года для завершения переговоров в Лондон прибыл Молотов. Американцы ему не доверяли, британцы – так вовсе презирали. И всё равно от него было не уйти. Как и было предсказано, в ответ на уступки требования Сталина выросли. Он требовал уже и восточную Польшу, и послевоенные договоры о взаимопомощи с Финляндией и Румынией. На это англичане пойти никак не могли, и для избежания тупика Иден предложил альтернативную версию договора, которая исключала всякое упоминание границ. Молотов в ответ продемонстрировал «всю грацию и умиротворение тотемного столба», а на следующий день взял и принял условия нового договора. Почему Сталин сдал назад? Потому что он знал, что вопрос границ будет решён силой. Так он и сказал в ответ на опасения Молотова, что договор станет пустой бесполезной декларацией. Британцы предполагали, что вмешался американский посол. Но на самом деле причиной сговорчивости Советов было резкое ухудшение ситуации на фронте в результате окружения ударной группировки под Харьковом. Так что они решили фокусироваться на более срочном вопросе: открытии второго фронта.

Из Лондона Молотов прилетел в Вашингтон. Рузвельт был в курсе, что в текущем году ему не хватает сил для высадки не то, что во Франции, но даже в Северной Африке. Самым ранним допустимым сроком был апрель 1943 года. К этому времени можно было снарядить 30 американских и 18 британских дивизий. Альтернативой была высадка девяти дивизий на Шербурском полуострове уже в середине сентября – на случай безнадёжной ситуации на Восточном фронте. Черчилль ответил на это с энтузиазмом, но на деле британцы сомневались насчёт возможности высадки и в 1943 году тоже. Они считали, что немцы могут сбросить их в Ла-Манш без необходимости оттянуть что-то с Восточного фронта. Вот если бы русские побили их у себя... Но если они могут побить без чужой помощи, то зачем тогда им помогать? Но эти размышления они оставили для своих дневников, а на деле согласились с предложениями американцев.

Конечно, никто не сомневался в необходимости высадки во Франции. Но аксиомой британской стратегии было измотать противника сражениями на периферии перед тем, как ударить по их главным силам. Американцам очень не нравилось это скакание по средиземноморским островам. Но и у них был повод благодарить Черчилля: ранняя высадка почти наверняка закончилась бы реками союзнической крови. Автор называет его отказ одним из величайших свершений за всю войну. Молотов вспоминал, что когда он потребовал 29 мая в Вашингтоне открытия Второго фронта, способного оттянуть на себя 40 вражеских дивизий, он понимал, что для них это было полностью невозможная операция. И всё же он продолжал требовать по политическим причинам. И уже 11 июня, после того, как он улетел, Белый Дом опубликовал коммюнике о визите наркома и рассказал о полном взаимопонимании по поводу настоятельной необходимости открыть Второй фронт в 1942 году.

Почему они сделали это? Рузвельту хотелось как-то подбодрить Советы в критический момент.

Весь вопрос того, победим ли мы или проиграем, зависит от русских. Если русские смогут выстоять этим летом и удержать 3,5 миллиона немцев в войне, мы определённо сможем победить.

Сделав невыполнимое обещание, он пошёл по следам британцев, которые обещали русским то две дивизии, то помощь на Кавказе, и ничего из обещанного не выполнили.

Вернувшись в Лондон, Молотов мог быть ободрён тем фактом, что британское общественное мнение было на его стороне. Лондонцы зачитывались «Войной и миром». Он сказал Черчиллю, что Рузвельт допустил рискнуть вторым Дюнкерком и пожертвовать на это дело 100-120 тысяч солдат. Черчилль же ответил, что ни при каких обстоятельствах он не согласится на такое тщетное кровопролитие. Гарантий на 1942 год он не давал, в то время как 1943 год ему представлялся реальной целью. В то же время он обратил внимание на то , что Запад помогает материально, и на то, что девять дивизий Роммеля воюют в Африке и ещё 33 дивизии сидят в Западной Европе.

Правда, на Восточном фронте сражалось 217 дивизий. 28 июня вермахт начал свою летнюю кампанию на юге с целью захватить кавказские нефтепромыслы. 27 июля пал Ростов, и Гитлер сделал катастрофическое решение расширить масштаб операции и разделить силы наступавших. Группа А пошла на Кавказ, а группа В – на Сталинград. 4 августа Паулюс стоял в 60 милях от города.

В это же время Черчиллю удалось убедить Рузвельта не лезть во Францию и приступить к реализации операции Факел. Это решение в комбинации с приостановкой арктических конвоев после потерь конвоя PQ-17 побудило Черчилля принять решение съездить в Москву. Он надеялся успокоить диктатора.

Он прилетел 4 августа с юга через Кавказ и сразу сообщил Сталину про то, что Второго фронта в 1942 году не будет, но в 1943 году готовится большая операция. Тот презрительно ответил, что кто не рискует, тот не выиграет войну. Что не нужно так бояться немцев. И что опыт показывает, что войска должны быть обагрены кровью в бою. Это была нелёгкая беседа. В ходе её деспот и бывший семинарист попросил бога благословить операцию Факел. Но на следующий день он объявил эту операцию не имеющей отношения к СССР. Он жаловался на недостаток снабжения и ставил под сомнение доблесть британской армии. Черчилль держался поначалу, но потом разразился ответной речью, в которой выражал своё огорчение недружелюбием Сталина.

Британцы удивлялись вечером столь разительной перемене в поведении Сталина, предполагая вмешательство Совнаркома. На деле же он подвергся действию стандартной советской техники ведения переговоров: радушный приём, затем жёсткий торг, после чего соглашение.

На следующий день был назначен большой банкет. На нём Черчилль ещё побеседовал немного со Сталиным, после чего отказался от предложения посмотреть кинофильм и ушёл. Он собирался свалить по-быстрому, но другие члены делегации убедили его вернуться. Сталин пригласил его поужинать к себе на квартиру. Беседа там приобрела неформальный характер. Черчилль говорил о своих предках и спрашивал Сталина о коллективизации. Сталин объяснил, что тогда пришлось экспериментировать ещё больше, чем в эту войну, но механизация сельского хозяйства должна была случиться. И что есть одно поколение, в конце концов? За беседой согласовали коммюнике. Вернувшись к себе на госдачу номер семь сильно подшофе, Черчилль изменил своё мнение о советском руководстве и пришёл к выводу, что его «приняли в семью». Расстались друзьями.

Что и требовалось доказать. Не стали высаживаться, боясь потерь. Пусть другие льют кровь, а мы пока отсидимся за морем. А потом ещё возмущались захватом Сталиным Восточной Европы.