Приходите ко мне в пятницу⁠⁠

Василий умел говорить не словами, а тем, что остается между ними, — тишиной, прилипшей к смыслу. Он не шутил, а находил в человеке его потерянную боль и возвращал ему её, но уже не болью, а странной улыбкой. После его слов застенчивая женщина начала шутить, потому что он нашел в ней её несмеявшееся детство и отдал его ей, как найденную вещь. Его любили начальники, женщины и кошка Буся, с которой он в пятницы молча делил одиночество, как последний кусок хлеба.

Начальство использовало его дар, как используют сквозняк — для предотвращения духоты на серьезных переговорах. Сегодня предстояло говорить с Инной Геннадьевной, женщиной, чье лицо было похоже на прекрасный, но запертый прибор, назначение которого забыли. Она не улыбалась, а ее зубы, белые и точные, казались частью сложного механизма, а не тела.

Переговоры умирали. Речь Инны Геннадьевны была похожа на падающие гильзы от станкового пулемета — точная, бездушная работа. Все смотрели на Василия, ждали, что он вдохнет в это мертвое тело жизнь. Но Василий вдруг почувствовал необъяснимый страх, будто смотрел не на женщину, а в глубокий колодец, на дне которого лежал он сам. Голос его дрогнул, став чужим.

«Инна Геннадьевна… — начал он, и слова выходили тихо, как будто боялись разбудить что-то спящее. — Ваша душа… она ведь не здесь. Она осталась там, где-то в прошлом, маленькой девочкой, которая до сих пор ждет, когда за ней придут. И мне… мне вдруг захотелось пойти за ней».

В зале замерли. Это была не шутка, а признание, вывернутое наизнанку.

«Приходите ко мне в пятницу, — прошептал он. — У меня есть коньяк. И кошка Буся».

«Вон», — сказала Инна Геннадьевна, и это слово было плоским и окончательным, как крышка гроба.

Василия выгнали. Его талант оказался ненужным, как торт упавший на пол в день рождения.

Наступила пятница. Василий лежал в своем бедном жилище, где пыль мягко ложилась на немытые чашки, соглашаясь с их вечным покоем. Кошка Буся сидела на столе и смотрела на него с молчаливым упреком, словно видела в нем свою жизненную ошибку. Чтобы заглушить стыд, Василий пил и гуглил Инну Геннадьевну. Он нашел ее диссертацию, старые фото с корпоративов, упоминание в статье о слиянии компаний. На одном фото, сделанном лет пятнадцать назад, она смеялась, зажмурившись от солнца. Он смотрел на эту улыбку, не принадлежавшую никому, и его палец, отяжелевший от вины и коньяка, дрогнул и ткнул в экран, оставив под фотографией анонимный, ни к чему не обязывающий лайк-призрак. От этого нелепого жеста стало еще больнее, будто он поманил к себе ту самую девочку из прошлого, а теперь не знал, что ей сказать.

Вдруг, через пару часов— тихий стук. Не в дверь, а будто по его собственному сердцу.

Он открыл. На пороге стояла она. Без макияжа, в простом спортивном костюме, седая. В руках она держала бутылку водки и полиэтиленовый пакет, из которого тупо торчала палка колбасы.

«Ты искал меня… в своем компьютере, — тихо сказала она. — А я… я много думала. Так много, что, кажется, умерла и снова родилась. И теперь я здесь».

Она сделала шаг вперед.

«Я не умею быть счастливой. Но я могу принести тебе водки и колбасы. И посидеть с тобой в тишине».

Василий молча отступил, давая ей войти.

«Я тоже не умею, — сказал он. — Но я могу слушать твое молчание».

«Договорились», — ответила она, и переступила порог, войдя в его внутреннюю вселенную, как тихая и неотвратимая планета, найденная на краю одиночества.