Нити Морока⁠⁠

Глава 7. Паук на мху

Пустота была тёплой. Удивительно, но это было первое, что я почувствовал. Не ледяной холод снега, а вязкое, обволакивающее тепло, как в материнской утробе. Оно баюкало, обещало покой, шептало, что больше не нужно бороться, не нужно бежать, не нужно помнить. Я с радостью отдавался этому теплу, погружаясь всё глубже в сладкое, белое ничто. Смерть оказалась не такой уж и страшной. Она была... уютной.

Я почти ушёл. Уже видел её, мать, на краю белого поля. Она улыбалась и манила рукой. И я почти шагнул ей навстречу. Но тут что-то изменилось.

В моё тёплое небытие вторгся звук. Резкий, гортанный, как скрип старого дерева, сломанного ветром. «Кхаррр!»

А потом боль. Острая, злая, унизительная. Что-то с силой ткнуло меня прямо в рану на боку. Ткнуло так, что моё умирающее тело взбрыкнуло, как подстреленный лось. Теплое одеяло забвения разорвалось в клочья, и в прореху хлынул ледяной холод реальности, рёв ветра и вонь собственной гниющей плоти.

Я с трудом разлепил ресницы. Снежинки таяли на них, превращаясь в мутные слёзы. Мир был расплывчатым белым пятном. Но в центре этого пятна проступала фигура. Тёмная, неправильная. Не отсюда.

Когда зрение наконец сфокусировалось, я увидел её.

Она не была похожа ни на одну женщину, которую я знал. Не лесная целительница из бабкиных сказок, не румяная деревенская девка. Это было что-то другое. Существо. Часть этого кровоточащего, обезумевшего леса.

На ней были какие-то звериные шкуры, грубо сшитые. Из-под них виднелись босые ноги – на снегу, в лютый мороз. Грязные, загрубевшие, как древесная кора. Волосы, цвета прошлогодней травы, были спутаны, в них застряли хвоя, мелкие веточки и, кажется, чьё-то перо. Она была худой, жилистой, угловатой, как сухая ветка.

Но дело было не в этом. Дело было в её глазах. Светлые, почти бесцветные, как льдинки в зимнем ручье, они смотрели не на меня. Они смотрели сквозь меня. Так смотрят на вскрытую тушу зверя, изучая потроха. Этот взгляд был лишён всего человеческого: жалости, любопытства, злобы, сострадания. Он был древним, как мир. Взгляд паука, разглядывающего попавшую в паутину муху.

На её плече сидел ворон. Огромный, старый, с облезлыми перьями и умным, злым глазом-бусинкой. Это он каркнул. Это она ткнула меня палкой — длинной, сухой палкой, которую держала в руке.

«Знаешь это чувство, когда ты беспомощен? — прошептал умирающий голос у меня в голове. — Когда ты просто кусок мяса, который можно съесть, а можно и пнуть. Не унижение. Нет. Просто осознание своего места в мире. Я был сломанной веткой на её пути. И она решала, переступить или поднять».

Она не спешила. Она медленно обошла меня по кругу. Двигалась бесшумно, ступая босыми ногами по снегу так, словно родилась в нём. Она изучала меня. Нюхала воздух, как волчица. Наклонилась, посмотрела на мои полузанесённые снегом следы, на бурое пятно крови рядом со мной. Потом снова ткнула меня палкой. На этот раз не в рану, а в грудь. Проверяя, есть ли ещё движение.

Наконец, она заговорила. Голос у неё был под стать внешности — низкий, грудной, скрипучий. Словно камни, перекатывающиеся на дне быстрой реки. Она говорила не со мной. Она говорила с вороном. Или с лесом. Или с самой собой. Но говорила достаточно громко, чтобы я, балансирующий на краю, её услышал.

— Мясо почти протухло. Но кость крепкая.

Она сделала паузу, снова принюхалась, склонив голову набок, как птица.

— И воняет от него... не только кровью. Воняет пустотой.

Ворон на её плече встрепенулся и издал свой резкий, утвердительный крик.

— Кхаррр!

Она кивнула, будто птица ответила ей на внятном языке, подтвердив её догадки. Её нечеловеческие глаза снова впились в меня, и на этот раз мне показалось, что она видит не мою рану, не мою кровь, а ту чёрную, ледяную дыру у меня в душе.

— Вижу, старый. От него тянется след. Чёрный. Липкий.

Она замолчала. Воцарилась тишина, которую нарушал лишь свист ветра и стук моих собственных зубов. Я ждал. Ждал, что она уйдёт. Оставит меня умирать в моём тёплом снегу. Это было бы самым милосердным.

Но она не ушла. Она воткнула свою палку в сугроб. Потом присела на корточки рядом с моим лицом. От неё пахло мхом, дымом и чем-то ещё – диким, животным, незнакомым. Она протянула свою грязную, исцарапанную руку и грубо откинула с моего лба слипшиеся волосы. Её пальцы были холодными и твёрдыми, как камни. Она посмотрела в мои глаза. Долго. Целую вечность.

А потом сказала, на этот раз уже мне:

— Плохая вышла охота, мальчик. Кажется, зверь выследил тебя первым. Ну что ж... Посмотрим, какая из тебя выйдет приманка.

После этих слов она бесцеремонно схватила меня за ворот тулупа и с силой, которой я никак не мог ожидать от такого худого тела, потащила меня по снегу, как мешок с требухой. Моя голова моталась из стороны в сторону и билась о корни деревьев. А я не мог даже застонать. Я просто смотрел в серое небо, на котором кружил одинокий чёрный ворон, и понимал, что моя уютная, тёплая смерть откладывается.

И, кажется, то, что ждало меня впереди, было куда страшнее.

Глава 8. Корень и клык

Она тащила меня, и мир для меня превратился в череду рваных, бессмысленных образов. Серое небо, чёрные стволы, белая земля. Хруст снега под её ногами и скрип моей одежды. Боль. Тупая, всепоглощающая боль, которая стала единственной реальностью. Я несколько раз терял сознание, но каждый раз грубый рывок возвращал меня обратно.

Наконец, рывки прекратились. Я лежал на чём-то жёстком. Вокруг пахло землёй, прелой листвой, сухими травами и дымом. Густым, едким дымом, от которого слезились глаза. Я с трудом разлепил веки.

Я был внутри. Но это была не изба. Это была нора. Вросшее в землю, присыпанное снегом жилище, где потолком служили переплетённые корни огромной, старой ели, а стенами — утрамбованная земля, укреплённая камнями. Посреди норы горел очаг без трубы, и дым, прежде чем найти себе щель в крыше, заполнял всё пространство. Было темно, тесно и душно.

«Так, наверное, чувствует себя лиса в своей норе, — промелькнула слабая мысль. — Или мертвец в могиле».

Заряна стояла ко мне спиной у огня. Её силуэт плясал в свете пламени, казался огромным, кривым, неправильным. Она что-то делала. Что-то варила в глиняном горшке. Из горшка шёл пар и тошнотворный, горький запах. Ворон сидел на одном из корней-стропил под потолком и молча наблюдал за ней, склонив голову набок. Он был похож на судью.

Она обернулась. В её руке была деревянная плошка, полная тёмного, дымящегося варева. Она подошла ко мне. Её бесцветные глаза были пусты, как у хирурга, который собирается резать. Ни жалости, ни сомнения. Только дело.

— Пей, — сказала она. Это был не вопрос и не просьба. Это был приказ, такой же естественный, как приказ волка своей стае.

Я попытался мотнуть головой. Всё моё нутро вопило, что эта отрава убьёт меня. Но сил не было даже на это. Она присела рядом, бесцеремонно зажала мне нос своими каменными пальцами. Когда я инстинктивно открыл рот, чтобы глотнуть воздуха, она влила мне в глотку всё содержимое плошки.

Жидкость была горячей и отвратительной на вкус. Словно смесь желчи, сосновой смолы и гнилой земли. Она обожгла горло, пищевод и огненным комом рухнула в желудок. На секунду я перестал дышать. А потом моё тело взбунтовалось. Меня вывернуло наизнанку. Сухой, судорожный спазм вытряхнул из меня всё, что там ещё оставалось. Но она была к этому готова. Она просто держала мою голову, пока меня рвало чёрной горечью на земляной пол.

— Хорошо, — сказала она с каким-то странным удовлетворением, глядя на то, что из меня вышло. — Гниль выходит.

Не успел я перевести дух, как она взялась за рану. Она просто разорвала на мне тулуп и рубаху, оголив бок. Я увидел свою рану. Она была страшной. Края почернели, кожа вокруг опухла и налилась багровым цветом. От неё шёл жар и слабый сладковатый запах разложения. Я начал умирать ещё в лесу, просто не знал об этом.

Заряна, не говоря ни слова, сунула в огонь широкий нож с почерневшим от времени лезвием. Я смотрел, как металл сначала краснеет, потом начинает светиться оранжевым, а потом почти белым. Я понял, что она собирается делать. Животный ужас парализовал меня. Я попытался отползти, закричать.

— Нет… не надо…

Она даже не посмотрела на меня. Просто поставила своё босое колено мне на грудь, придавливая к лавке, и с силой, которой я бы не ожидал от стаи волков, прижала раскалённый нож к моей ране.

Боль была неземной. Запредельной. Такой, для которой нет слов. Она была белой, как лезвие ножа, и чёрной, как сама Навь. Мир взорвался ослепительной вспышкой. Я заорал. Заорал так, как не орал никогда в жизни, — долго, пронзительно, безгласно, потому что звук застрял где-то в пережжённых лёгких. Я почувствовал запах собственного горящего мяса. И отключился.

Но это не было спасением. Я провалился из одного ада в другой. В лихорадочный бред.

Я снова был в Волосово. Ночь. Пожар. Кровь на снегу. Всё было как тогда. Но теперь она была там. Заряна. Она ходила среди мёртвых тел. Она не спасала. Не убивала. Она… разговаривала с ними. Наклонялась к остывающим трупам, что-то шептала им, и мне казалось, что их синие губы шевелятся в ответ. Она собирала их последние вздохи в маленький кожаный мешочек у себя на поясе. Старый Рогдай сидел на крыльце с ножом в боку и почтительно кланялся ей. Кузнец Микула протягивал ей свой молот, как дар. Она была не гостем в этом кошмаре. Она была его хозяйкой.

Потом картина сменилась. Я лежал на алтаре в лесу, и она стояла надо мной с ножом, собираясь принести меня в жертву. А вокруг стояли все мои мертвецы и одобрительно кивали. Их лица были не злыми. Они были… спокойными. Они ждали меня. А она была жрицей, которая должна была отправить меня к ним.

Я пытался вырваться, бежать. Я кричал, но голоса не было. Я дёргался всем телом, но что-то держало меня. Морок отступал на мгновение, и я осознавал, что лежу на лавке в её норе. И я действительно связан. Мои запястья и лодыжки были прикручены к лавке тугими, жёсткими сыромятными ремнями.

Спасительница и мучительница. Хозяйка кошмара, которая вытащила меня из него, чтобы погрузить в свой собственный, ещё более древний и страшный.

Я метался между бредом и реальностью. Иногда я открывал глаза и видел её лицо над своим. Она вливала мне в рот то воду, то какие-то горькие отвары. Иногда она сидела в углу и что-то пела себе под нос — тихую, тягучую, нечеловеческую песню без слов. Эта песня, казалось, проникала мне прямо в мозг, и от неё образы в моей голове становились ещё ярче и страшнее.

В один из таких моментов, в полузабытьи, я увидел, как она склонилась над моей раной. И она не просто меняла повязку из мха. Она… лизала её. Как волчица зализывает раны своему щенку. И в её бесцветных глазах не было ничего, кроме животной, первобытной сосредоточенности.

В тот момент я окончательно понял. Эта женщина, или кто она там, не лечит меня. Она меня… присваивает. Заново перекраивает. Клеймит, как свой скот. И кем я стану, когда этот жар спадёт, если вообще спадёт, я не знал. Но я точно знал, что тем охотником Всеволодом из Волосово я не буду уже никогда.

Глава 9. Разговор с бурей

Бред отступил не сразу. Он уходил медленно, неохотно, как уходит ночной туман, цепляясь рваными клочьями за деревья. Ему на смену приходила тупая, ноющая боль во всём теле и оглушающая слабость. Первое, что я осознал с полной ясностью — я лежу. И я не связан. Ремней на запястьях и лодыжках не было. Этот простой факт ощущался как огромная победа.

Я медленно открыл глаза. Дым в норе уже не казался таким едким. В очаге тлели угли, давая ровно столько света, чтобы различать очертания. Моя рана в боку была закрыта толстой лепёшкой из какого-то зелёного мха и листьев, перевязанной полоской из оленьей кожи. Она всё ещё болела, но теперь это была чистая, понятная боль заживающей плоти, а не гнилостный жар заражения.

В углу, на куче старых шкур, сидела Заряна.

Она что-то плела из сухих, душистых трав, ловко перебирая тонкими, грязными пальцами. Пучки трав висели повсюду, свисая с корней на потолке, как волосы убитых великанов. Ворон дремал на её плече, засунув голову под крыло. Она была абсолютно спокойна, поглощена своим занятием, и, казалось, не замечала, что я очнулся. Будто я был просто частью обстановки. Как камень или полено.

Я лежал и смотрел на неё, собираясь с силами. Горечь и злость поднимались в груди, вытесняя слабость. Эта женщина, это существо, вытащила меня с того света, но сделала это так, что сам процесс был хуже смерти. Она истязала меня, держала в плену моего собственного разума, и я не знал, зачем. Из милосердия? Не похоже. У неё не было глаз милосердного человека.

Горло было сухим, как пустыня. Я откашлялся. Звук получился хриплым и жалким.

Ворон на её плече встрепенулся, недовольно каркнув. Она же не шелохнулась. Только её пальцы на мгновение замерли, а потом продолжили своё плетение.

— Кто ты, ведьма? — наконец выдавил я. Голос был чужим, слабым. — Что тебе от меня надо?

Она не сразу ответила. Закончила завязывать узелок, отложила плетёнку. И только потом медленно подняла на меня свои бесцветные глаза. В её взгляде по-прежнему не было ничего человеческого.

— Я — та, кто слушает, — её голос, казалось, шёл не из горла, а откуда-то из-под земли, низкий и рокочущий. — А ты — тот, кто кричит.

Я нахмурился, не понимая. Это был ответ не на мой вопрос, а на какой-то свой собственный.

— Что за бред ты несёшь? Я задал простой вопрос.

— А я дала простой ответ, — она чуть склонила голову. — Ты кричал так, что мёртвые в земле зашевелились. Твой крик порвал узор мира в вашем городище. Мне нужно было увидеть, кто так громко вопит.

Я молча смотрел на неё, пытаясь осознать сказанное. Мой предсмертный хрип... порвал узор мира? Что это за безумие? Она сумасшедшая. Точно. Лесная отшельница, тронувшаяся умом от одиночества. От этой мысли стало ещё хуже. Я умирал, а спасла меня полоумная.

«Отлично, — пронеслось у меня в голове, едко и зло. — Спасён сумасшедшей бабой, которая считает, что мой предсмертный хрип нарушил мировое равновесие. Лучше бы я, блядь, сдох в снегу».

Я попытался сесть, но тело пронзила острая боль. Я рухнул обратно на лавку, шипя от бессилия.

— Мои люди... — прохрипел я, глядя в дымный потолок. Горечь снова подкатила к горлу. — Моя деревня… Их всех убили...

Она резко прервала меня. Её голос не стал громче, но в нём появилась твёрдость камня.

— Твои люди ослепли. И сожрали друг друга.

Она произнесла это буднично, констатируя факт, не отводя взгляда. И эти слова ударили сильнее, чем раскалённый нож. Потому что это была правда. Та правда, которую я пытался загнать поглубже, прикрыть общими словами «убили», «напали».

— Не ври, — продолжила она так же ровно, и теперь её взгляд казался физически тяжёлым, он вдавливал меня в лавку. — Особенно себе. Ты видел всё. Я видела это в твоём крике.

Поединок начался. Она безжалостно срывала с меня все мои жалкие защитные покровы. Я, привыкший язвить и отшучиваться от боли, оказался безоружным.

— Даже если так, — выдавил я, переводя дыхание. — Что с того? Что за тварь это сделала? Почему я выжил?

Она снова отвернулась к своему плетению, будто разговор её утомил.

— На первый вопрос ответа не знает никто. Это старая, голодная пустота. На второй... ты сам знаешь ответ, охотник.

— Я не знаю! — выкрикнул я, и от крика рана снова отозвалась болью.

Её пальцы снова замерли. Она подняла на меня свой пронзительный взгляд, и в нём мелькнуло что-то похожее на тень нетерпения.

— Ты выжил, потому что убил первым. В том доме. И последним. На том крыльце. Ты не жертва. Ты такая же часть бури, как и все остальные. Просто твой зуб оказался острее.

Тишина. Её слова повисли в воздухе. Она назвала вещи своими именами. Без осуждения. Без похвалы. Просто факт. И это было хуже всего. Я — убийца. Я — часть бойни.

Я отвернулся к стене, чувствуя себя раздетым и выпотрошенным. Эта ведьма за несколько минут сделала то, чего не смог сделать ни один кошмар — она заставила меня посмотреть на себя без лжи.

— Уходи, — прошептал я. — Оставь меня.

Она не ответила. Я слышал только тихое шуршание сухих трав в её руках. Она осталась. Она выиграла этот раунд. И я понял, что её лечение только началось. Прижигание раны ножом было самой лёгкой его частью.