Мистическая засада
Лето 1995-го выдалось на редкость знойным. Воздух в городе был густым и тяжелым, пах пылью, асфальтом и неисправными двигателями «девяток». Мы с Сергеем, которого коллеги звали Забиякой за его вспыльчивый, но отходчивый нрав, несли свою нелегкую службу в уголовном розыске. Дни сливались в вереницу разборок, допросов и бумажной волокиты, от которой спасала крутая заварка в литровой кружке да иногда стопка водки.
И вот однажды поступила информация – готовится ограбление. Цель – старинная церковь на окраине города. Не обычный храм, а памятник архитектуры, переживший и революцию, и войну. Говорили, целились бандиты на древние иконы, которые в те смутные времена уходили за границу за бешеные деньги.
Приказ был простым и прямым: нужна засада. Вечером, получив оружие – мне автомат Калашникова, Сергею его верный пистолет Макарова – мы отправились на место.
Церковь встретила нас гробовой тишиной и прохладным, пахнущим ладаном и вековой пылью мраком. Высокие своды терялись в темноте, а слабый отсвет уличного фонаря, пробиваясь через витраж, окрашивал в призрачные цвета каменные плиты пола. Навстречу нам вышла настоятельница монастыря, которому принадлежал храм, мать Антония, хрупкая женщина с усталыми, но необычайно добрыми глазами.
- Дежурьте с Богом, сынки, – сказала она, указывая на массивный стол в трапезной, покрытый потертым зеленым сукном. – Чайник в подсобке, кипяток сможете подогреть на керосинке. Она поставила на стол большую, в два литра, стеклянную бутыль с водой и завернутые в чистую ткань бутерброды с салом и хлебом.
Мы остались одни. Тьма сгущалась, становясь осязаемой. В ушах стояла звенящая тишина, в которой собственное дыхание казалось неприличным шумом. Забияка, закоренелый курильщик, нервно теребил пачку «Балканской звезды».
- Не выдержу, Саня, – прошептал он. – Душа в пятки уходит. Закурю в притворе, а дым в щель под дверью выпущу.
Я рассказал ему о том, что курение в церкви большой грех, но в древнем храме, где шепот отзывался эхом, это нарушение казалось нам сущей ерундой. Мы пристроились у двери, жадно затягиваясь едким дымом, который уносило ночным легким ветерком в щель. Сигарета ненадолго успокоила нервы.
Ровно в полночь, когда последний клуб дыма растворился в темноте, случилось необъяснимое. На том самом большом столе, покрытом зеленым сукном, бутыль с водой вдруг качнулась, словно от невидимой руки, и с оглушительным грохотом рухнула на каменный пол. Стекло разлетелось, и огромная лужа воды растеклась, отражая мерцающий свет ночного неба в окне. Мы оба вздрогнули, будто по нам выстрелили. Сергей схватился за пистолет, я инстинктивно поднял автомат.
- Что за черт? – выдохнул Забияка.
Никого. Сквозняка не было, двери и окна закрыты. От этого становилось еще жутче.
- Спички есть? Давай свечи зажжем, а то с ума сойдешь, – предложил я, чувствуя, как по спине бегут мурашки.
Мы нашли толстые восковые свечи в подсобке и дрожащими руками зажгли их, расставив по всему помещению. Но стало еще страшнее. Огромные, уродливые тени заплясали на стенах и сводах, лики святых на фресках исказились в гримасах, а скрип старого дерева отзывался в душе ледяным уколом.
Мы сидели, прислушиваясь к каждому шороху, вглядываясь в пляшущие тени. И вдруг новый удар по нервам. С громким, скрипучим стоном, словно против своей воли, самопроизвольно распахнулась массивная дверь правого алтаря. Мы вскочили. С зажженными свечами, с оружием наизготовку, осторожно двинулись на проверку. Алтарная часть была пуста. Тихо, торжественно и пусто. Мы, ругаясь шепотом, закрыли тяжелую дверь. Не прошло и получаса, как та же дверь с тем же леденящим душу скрипом медленно и величаво открылась снова.
Сергей, бледный, с широко раскрытыми глазами, обернулся ко мне.
- Саня, а мелок в храме есть?
- Какой мелок? – удивился я.
- Ну, мел обычный. Для записей.
- Зачем он тебе?
Забияка посмотрел на меня с серьезным, озабоченным видом.
- Буду, как философ Хома Брут в «Вие», круг рисовать, чтобы нечистая сила не подошла.
Я хотел было рассмеяться, но смех застрял в горле. В этой обстановке его идея не казалась безумной. Мы не нашли мела, и ему пришлось довольствоваться тем, что он очертил вокруг своего стула условную линию на пыльном полу, бормоча что-то себе под нос.
Остаток ночи мы провели не смыкая глаз, вглядываясь во враждебный мрак, который отступил с первыми лучами солнца. С рассветом храм будто выдохнул. Тени растаяли, скрип дверей прекратился, и воздух вновь наполнился мирным, добрым покоем. Когда утренний колокол возвестил о начале службы и монахини, с матерью Антонией, отворили тяжелые двери, они застали нас бледными, изможденными, но невредимыми. Мы молча собрали вещи.
- Ну что, сынки, спокойной ночь была? – спросила мать Антония, ее глаза смотрели на нас с бездонной, всепонимающей мудростью.
- Матушка, – честно выдохнул Забияка, пряча в кобуру пистолет. – Такая ночь, что никаких грабителей не надо. Мы с самим... с неведомыми силами боролись.
Она перекрестила нас легким движением руки.
- Бог миловал. Он и охраняет сие место. А вам спасибо.
Мы вышли на улицу, где нам ударил в лицо свежий утренний ветер и первый шум просыпающегося города. Никаких грабителей той ночью не появилось. Может, их и не было, а может они тоже почувствовали в древних стенах нечто такое, что заставило их обойти храм стороной. Но я точно знал одно – эту ночь в старинной церкви, с падающими бутылями и скрипящими дверьми, я не забуду до конца своих дней.