Месть сироты.
Моя двоюродная сестра Света вышла замуж двадцать лет назад за курсанта военного ВУЗа. Соответственно, помоталась с ним по всем гарнизонам лет пять, прежде чем вернуться обратно в Москву. Жили они в то время где-то далеко в Сибири, в общежитии для военных, а через дорогу от общежития находился детдом. Светка у меня очень хорошая, жалостливая, детей любит — и привязалась она к одной девочке-сироте. Собственно, девочка была не круглой сиротой — у неё формально имелась родная бабушка, но та отказалась от всех прав на внучку и сама сдала её в детский дом. Девочку звали Надей, и было ей лет пять. В то время у Светки родился сын, но она одинаково ухаживала за обоими детьми. С администрацией детдома она договорилась, что девочка поживёт у неё. А те только и рады: баба с возу — кобыле легче. На сирот компенсация от государства полагалась. А так — Надю неофициально удочерили, а деньги на неё продолжают поступать на счёт детдома...
В общем, прожила Света с мужем и детьми в Омутнинске пять лет, и пришло время возвращаться домой. Надю, естественно, забрали с собой. Муж Светы, Женя, уже занялся официальным удочерением Нади. И надо было такому случиться, что уже в Москве на последнем этапе оформления документов на удочерение, Надю поймали за руку на воровстве из без того скудной семейной казны. Какие там зарплаты у военных-то? Разразился скандал со слезами и криками, и встал вопрос о том, чтобы отправить Надю обратно домой. Мол, если девочка ворует у людей, которые ради неё последний кусок от себя отрывают, то что будет дальше? Светка моя в слёзы. Кричит: «Давай простим на первый раз? Ребёнок ведь! Глупый ещё!». Но Женя твёрдо сказал, что рисковать он не хочет. И отправил девочку обратно в Омутнинск... Светка рассказывала потом со слезами, как она стояла на перроне вокзала, а Надя кричала в окошко: «Мамочка, прости меня!». Переживала Светка страшно. Плакала долго. Женьку простить не могла.
А потом прошли годы, родился второй сынишка, и всё постепенно подзабылось. Но с рождением младшего Даньки в семье у Светки начались проблемы и неприятности. Старший сын, Серёжа, то и дело ломал себе руки-ноги, за полгода — три сотрясения мозга... Вроде, десятилетний мальчишка — понятно, что будут и синяки и шишки и переломы, но не в таком же количестве, и все практически на ровном месте. Младший ребёнок, как из роддома принесли, с больничных не слезал: то аллергия страшная, то астма (это у месячного-то ребёнка), то ещё что похуже... Женьку стала спина мучить. Врач сказал, что это межпозвонковая грыжа. В семье разлад начался. То за десять лет ни одной ссоры крупной, не считая того случая с Надей, то каждый день грызня до развода. На Светке лица не было. На работу не выходила неделями: дети болеют, оставить их не с кем. А работала тогда Светка кассиром в магазине «Арбат Престиж». На неё уж и сослуживцы стали коситься подозрительно: была красивая румяная девка с мужем-майором, а сейчас одна тень осталась. И вот подходит к ней сослуживица (к слову, подруг у Светки на работе не было. Так, здрасьте — до свидания) и говорит: «Света, не знаю, что там у вас стряслось, но дам я тебе совет: съезди к бабке одной. Ты не перебивай, дай я скажу всё. Это в Тамбовской области, ехать туда надо на неделю, не меньше. И всей семьёй. Я сама оттуда родом, у меня и квартирка старая там есть. Я тебе ключи дам, вам же надо будет где-то жить. В общем, ты подумай». Светка отмахнулась, а вечером зачем-то рассказала о разговоре Женьке.
Женьку просто надо знать, прежде чем подходить к нему с такого рода разговорами: здоровенный усатый мужик, майор фельдъегерской службы Президента, такому сам чёрт не брат. Видел в своей жизни такое, что здоровый мозг не выдержит. А Женьке хоть бы что. И за разговоры о бабках от Женьки запросто можно было получить лекцию на два часа о вреде наркотиков. Но тут случилось странное — Женька выслушал жену и сказал: «Я возьму на неделю отпуск, поехали к бабке». Тут Светка и опала, как озимые. Но поехали.
Приехали, разместились на квартирке Светкиной коллеги и на следующий день пошли к той бабке. Коллега предупредила, что к бабке надо идти пешком. Никаких машин, автобусов и даже велосипедов. Только пешком, как паломники. Бабка их не пустила дальше порога. Сказала: «Дети что ж, некрещёные? А раз крещёные, то отчего без крестиков? Пойдите в церковь, купите им крестики самые простые и возвращайтесь». Церковь была в той же деревне, недалеко, так что сходили они туда и купили детям простые крестики на освящённой верёвочке. Надели на них и пошли обратно к бабке. Старший сын шёл сам, младшего Светка несла на руках. И вот метров за сто до бабкиного дома младший вдруг начал орать у Светки на руках, извиваться и чесать шейку. Светка отогнула воротник — а по тому месту, где у малыша проходила верёвочка от крестика — волдыри, как от ожогов. У Светки волосы дыбом. Женька тоже бледный, но старается держаться спокойно. Взял у Светки ребёнка и зашагал к бабке в дом. С каждым шагом ребёнок орал всё громче, и вся шея уже покрылась волдырями. Светка даже кинулась снять крестик, но Женька не дал.
В этот раз бабка всех впустила, почитала молитвы, побубнила, пошаманила, ребёнок успокоился, и она всех отпустила домой, наказав прийти к ней ещё завтра.
Ребята ходили к бабке почти неделю. Каждый раз она читала молитвы, но больше ничего необычного не происходило.
На седьмой день они пришли к ней в последний раз. Всё было как обычно: бабка читала молитвы, Светка сидела перед бабкой с малышом на руках, а Женька стоял на улице. Почему-то бабка отчитывала его отдельно. Серёжка сидел у окна и смотрел на улицу. Дальше своими словами не могу передавать, рассказываю Светкиными:
«Бабка читает что-то, я почти уснула уже на стуле, и тут слышу смех. Да такой, что мороз по коже. Люди так не смеются. Гаденько, мерзко и совершенно не по-человечески. С меня сон слетел, мурашки по коже, начинаю смотреть по сторонам, пока до меня не доходит, что это смеётся мой сын Серёжка! Он так и сидел — спиной ко мне, лицом к окну — и страшно смеялся. У меня волосы встали дыбом от этого смеха. Тут бабка поворачивается к Серёжке, смотрит ему в спину, потом поворачивается ко мне и говорит: «Тьфу на вас! Не разглядела я вашего мальчишку-то сразу! Если б увидела сразу — ни за что бы с вами не связалась!». После чего подходит к Серёжке, кладёт ему руку на голову и спрашивает: «Как тебя зовут?». Серёжка оборачивается, и тут я, извини за подробности, натурально сделала лужу: это не был мой сын! У него было синее лицо, глаза полностью закатились под лоб, и видны были только белки, рот оскален, зубы наружу, слюни с них капают, и он смеётся... Тут я закричала. И бабка как гаркнет на меня: «Вон! Пошла вон! Отца зови!». Я Данилу хватаю, на улицу, вся, прости Господи, обмоченная, выскакиваю, кричу Женьке, чтобы он зашёл, падаю на землю и вою от животного страха. Через минуту слышу бабкин голос: «Мать! Зовите мать!». Я влетаю в избу, а бабка мне кричит: «Молись!», я тоже кричу: «Я не умею!», а бабка мне: «Как умеешь, так и молись! Падай перед иконами!». Я на колени бухнулась, а молитв-то никаких не знаю! И чего говорить, тоже не знаю. Только кричу: «Господи, спаси и помилуй!». Женька мой в угол забился, седой весь... В тридцать лет за минуту поседел! Серёжка, или уже не знаю кто, сидит на стуле и всё так же смеётся, как сумасшедший, и глаза эти белые, зубы оскалены... Бабка кричит: «Как зовут тебя, отвечай?!» — и Серёга даже не сказал, а как выплюнул: «Надя!». И бабка ему: «Что ж ты, Надя, отцу на спину такую дрянь-то посадила, а?», а Серёжка ещё громче ржёт: «Да чтоб вы все тут посдыхали, сволочи! Ненавижу!». Тут я, видимо, сознание и потеряла. Очнулась на улице. Рядом Женька седой и Серёжка мой, совершенно нормальный, только бледный и напуганный. А я и смотреть на него боюсь. Не знаю уже, кто со мной сейчас рядом: мой сынок или неведомая тварь? Женька мне говорит: «Зайди к бабке. Она просила, когда ты очнёшься...». Я захожу. Бабка мне говорит: «Что за Надя такая?». Я честно отвечаю: «Без понятия. У меня ни одной знакомой Нади нет». Бабка опять: «Вспоминай. Была у тебя в жизни какая-то Надя. А у Нади той бабка была нехорошая. Ой, нехорошая». И тут меня как обухом по голове — Надя! Надя с Сибири! Я тут же бабке и рассказала ту давнюю историю. А бабка ругается: «Вы дураки! Хоть бы справки какие о девке навели. У неё ж бабка была — не дай Бог такую на своём пути повстречать. Даже я бы не полезла тягаться. А перед смертью она Наде всё и передала. А у девки на вас большой зуб. Вспоминай: оставляла какие личные свои вещи ей?». Я говорю: «Ну, какие вещи? Подарки она наши с собой забрала, конечно. Что ж я, у ребёнка буду её подарки отбирать? Там были и мои вещи: денег-то особо не было, я для Нади свои юбки-кофточки перешивала. В них она и уехала». Бабка мне: «Ну, с чем вас и поздравляю. Через твои вещи она вам на всю семью заклятие на смерть сделала. Все бы убрались, один за одним». Тут я в слёзы: «А что делать-то?». Бабка помолчала, губы пожевала и говорит: «Отца завтра домой отправляй. И младшего пусть увозит. А вы со старшим тут останетесь. И будете ко мне приходить каждый день».
В общем, прожила Света с мужем и детьми в Омутнинске пять лет, и пришло время возвращаться домой. Надю, естественно, забрали с собой. Муж Светы, Женя, уже занялся официальным удочерением Нади. И надо было такому случиться, что уже в Москве на последнем этапе оформления документов на удочерение, Надю поймали за руку на воровстве из без того скудной семейной казны. Какие там зарплаты у военных-то? Разразился скандал со слезами и криками, и встал вопрос о том, чтобы отправить Надю обратно домой. Мол, если девочка ворует у людей, которые ради неё последний кусок от себя отрывают, то что будет дальше? Светка моя в слёзы. Кричит: «Давай простим на первый раз? Ребёнок ведь! Глупый ещё!». Но Женя твёрдо сказал, что рисковать он не хочет. И отправил девочку обратно в Омутнинск... Светка рассказывала потом со слезами, как она стояла на перроне вокзала, а Надя кричала в окошко: «Мамочка, прости меня!». Переживала Светка страшно. Плакала долго. Женьку простить не могла.
А потом прошли годы, родился второй сынишка, и всё постепенно подзабылось. Но с рождением младшего Даньки в семье у Светки начались проблемы и неприятности. Старший сын, Серёжа, то и дело ломал себе руки-ноги, за полгода — три сотрясения мозга... Вроде, десятилетний мальчишка — понятно, что будут и синяки и шишки и переломы, но не в таком же количестве, и все практически на ровном месте. Младший ребёнок, как из роддома принесли, с больничных не слезал: то аллергия страшная, то астма (это у месячного-то ребёнка), то ещё что похуже... Женьку стала спина мучить. Врач сказал, что это межпозвонковая грыжа. В семье разлад начался. То за десять лет ни одной ссоры крупной, не считая того случая с Надей, то каждый день грызня до развода. На Светке лица не было. На работу не выходила неделями: дети болеют, оставить их не с кем. А работала тогда Светка кассиром в магазине «Арбат Престиж». На неё уж и сослуживцы стали коситься подозрительно: была красивая румяная девка с мужем-майором, а сейчас одна тень осталась. И вот подходит к ней сослуживица (к слову, подруг у Светки на работе не было. Так, здрасьте — до свидания) и говорит: «Света, не знаю, что там у вас стряслось, но дам я тебе совет: съезди к бабке одной. Ты не перебивай, дай я скажу всё. Это в Тамбовской области, ехать туда надо на неделю, не меньше. И всей семьёй. Я сама оттуда родом, у меня и квартирка старая там есть. Я тебе ключи дам, вам же надо будет где-то жить. В общем, ты подумай». Светка отмахнулась, а вечером зачем-то рассказала о разговоре Женьке.
Женьку просто надо знать, прежде чем подходить к нему с такого рода разговорами: здоровенный усатый мужик, майор фельдъегерской службы Президента, такому сам чёрт не брат. Видел в своей жизни такое, что здоровый мозг не выдержит. А Женьке хоть бы что. И за разговоры о бабках от Женьки запросто можно было получить лекцию на два часа о вреде наркотиков. Но тут случилось странное — Женька выслушал жену и сказал: «Я возьму на неделю отпуск, поехали к бабке». Тут Светка и опала, как озимые. Но поехали.
Приехали, разместились на квартирке Светкиной коллеги и на следующий день пошли к той бабке. Коллега предупредила, что к бабке надо идти пешком. Никаких машин, автобусов и даже велосипедов. Только пешком, как паломники. Бабка их не пустила дальше порога. Сказала: «Дети что ж, некрещёные? А раз крещёные, то отчего без крестиков? Пойдите в церковь, купите им крестики самые простые и возвращайтесь». Церковь была в той же деревне, недалеко, так что сходили они туда и купили детям простые крестики на освящённой верёвочке. Надели на них и пошли обратно к бабке. Старший сын шёл сам, младшего Светка несла на руках. И вот метров за сто до бабкиного дома младший вдруг начал орать у Светки на руках, извиваться и чесать шейку. Светка отогнула воротник — а по тому месту, где у малыша проходила верёвочка от крестика — волдыри, как от ожогов. У Светки волосы дыбом. Женька тоже бледный, но старается держаться спокойно. Взял у Светки ребёнка и зашагал к бабке в дом. С каждым шагом ребёнок орал всё громче, и вся шея уже покрылась волдырями. Светка даже кинулась снять крестик, но Женька не дал.
В этот раз бабка всех впустила, почитала молитвы, побубнила, пошаманила, ребёнок успокоился, и она всех отпустила домой, наказав прийти к ней ещё завтра.
Ребята ходили к бабке почти неделю. Каждый раз она читала молитвы, но больше ничего необычного не происходило.
На седьмой день они пришли к ней в последний раз. Всё было как обычно: бабка читала молитвы, Светка сидела перед бабкой с малышом на руках, а Женька стоял на улице. Почему-то бабка отчитывала его отдельно. Серёжка сидел у окна и смотрел на улицу. Дальше своими словами не могу передавать, рассказываю Светкиными:
«Бабка читает что-то, я почти уснула уже на стуле, и тут слышу смех. Да такой, что мороз по коже. Люди так не смеются. Гаденько, мерзко и совершенно не по-человечески. С меня сон слетел, мурашки по коже, начинаю смотреть по сторонам, пока до меня не доходит, что это смеётся мой сын Серёжка! Он так и сидел — спиной ко мне, лицом к окну — и страшно смеялся. У меня волосы встали дыбом от этого смеха. Тут бабка поворачивается к Серёжке, смотрит ему в спину, потом поворачивается ко мне и говорит: «Тьфу на вас! Не разглядела я вашего мальчишку-то сразу! Если б увидела сразу — ни за что бы с вами не связалась!». После чего подходит к Серёжке, кладёт ему руку на голову и спрашивает: «Как тебя зовут?». Серёжка оборачивается, и тут я, извини за подробности, натурально сделала лужу: это не был мой сын! У него было синее лицо, глаза полностью закатились под лоб, и видны были только белки, рот оскален, зубы наружу, слюни с них капают, и он смеётся... Тут я закричала. И бабка как гаркнет на меня: «Вон! Пошла вон! Отца зови!». Я Данилу хватаю, на улицу, вся, прости Господи, обмоченная, выскакиваю, кричу Женьке, чтобы он зашёл, падаю на землю и вою от животного страха. Через минуту слышу бабкин голос: «Мать! Зовите мать!». Я влетаю в избу, а бабка мне кричит: «Молись!», я тоже кричу: «Я не умею!», а бабка мне: «Как умеешь, так и молись! Падай перед иконами!». Я на колени бухнулась, а молитв-то никаких не знаю! И чего говорить, тоже не знаю. Только кричу: «Господи, спаси и помилуй!». Женька мой в угол забился, седой весь... В тридцать лет за минуту поседел! Серёжка, или уже не знаю кто, сидит на стуле и всё так же смеётся, как сумасшедший, и глаза эти белые, зубы оскалены... Бабка кричит: «Как зовут тебя, отвечай?!» — и Серёга даже не сказал, а как выплюнул: «Надя!». И бабка ему: «Что ж ты, Надя, отцу на спину такую дрянь-то посадила, а?», а Серёжка ещё громче ржёт: «Да чтоб вы все тут посдыхали, сволочи! Ненавижу!». Тут я, видимо, сознание и потеряла. Очнулась на улице. Рядом Женька седой и Серёжка мой, совершенно нормальный, только бледный и напуганный. А я и смотреть на него боюсь. Не знаю уже, кто со мной сейчас рядом: мой сынок или неведомая тварь? Женька мне говорит: «Зайди к бабке. Она просила, когда ты очнёшься...». Я захожу. Бабка мне говорит: «Что за Надя такая?». Я честно отвечаю: «Без понятия. У меня ни одной знакомой Нади нет». Бабка опять: «Вспоминай. Была у тебя в жизни какая-то Надя. А у Нади той бабка была нехорошая. Ой, нехорошая». И тут меня как обухом по голове — Надя! Надя с Сибири! Я тут же бабке и рассказала ту давнюю историю. А бабка ругается: «Вы дураки! Хоть бы справки какие о девке навели. У неё ж бабка была — не дай Бог такую на своём пути повстречать. Даже я бы не полезла тягаться. А перед смертью она Наде всё и передала. А у девки на вас большой зуб. Вспоминай: оставляла какие личные свои вещи ей?». Я говорю: «Ну, какие вещи? Подарки она наши с собой забрала, конечно. Что ж я, у ребёнка буду её подарки отбирать? Там были и мои вещи: денег-то особо не было, я для Нади свои юбки-кофточки перешивала. В них она и уехала». Бабка мне: «Ну, с чем вас и поздравляю. Через твои вещи она вам на всю семью заклятие на смерть сделала. Все бы убрались, один за одним». Тут я в слёзы: «А что делать-то?». Бабка помолчала, губы пожевала и говорит: «Отца завтра домой отправляй. И младшего пусть увозит. А вы со старшим тут останетесь. И будете ко мне приходить каждый день».
