Крокодиловая утопия Елпидифора Парамонова
Глава 1. Зерно и пепел
1915 год. Левый берег Дона в Ростове-на-Дону задымил новыми трубами: московские купцы возвели механизированные элеваторы, перемалывающие зерно быстрее, чем ветер гонит песок по степи. Елпидифор Парамонов, чьи кирпичные склады столетие кормили город, теперь наблюдал, как крысы покидают амбары, а пшеничная пыль на его ладонях превращается в прах. «Прогресс — это чума», — шептал он, закутываясь в енотовую шубу, будто в саван.
В пивной на Боготяновском спуске, где воздух густел от дыма и прокисшего хмеля, Елпидифор впервые встретил Мартироса Сарьяна. Художник, пахнущий кардамоном и сандалом, разливал в стаканы не пиво, а истории: о йогах, спящих на гвоздях, о богах с головами слонов, о реках, где крокодилы — священные стражи. «В Индии говорят: если не можешь остановить колесо времени — прыгни в спицы и измени его ход», — улыбнулся Сарьян, протягивая купцу курительную трубку с благовониями. Дым обжег горло, и Елпидифору привиделось: его склады, залитые водой, где в мутной глубине шевелятся чешуйчатые тени.
Глава 2. Челюсти прогресса
Через год в парамоновских подвалах, под сводами из красного кирпича, плескались десятки крокодилов. Сарьян, ставший «духовным наставником» фермы, учил работников медитировать перед кормлением: «Глаза в глаза — и они вас не съедят». Парамонов, облачившись в халат с вышитыми лотосами, торжественно заявил: «Россия будет обута в мои сапоги!» Тайну хранили пуще государственной: конкуренты шептались, что купец сошел с ума, а в складах прячет золото.
Но в 1917-м прогресс пришел не с элеваторами, а с винтовками. Революция перемолола империю, а к 1920-му Первая Конная армия Будённого ворвалась в Ростов. Парамонов, прихватив чемодан с золотыми часами и шкуру первого забитого крокодила, бежал в Париж, оставив Сарьяна разгребать наследие утопии.
Глава 3. Революция в чешуе
— Товарищ Будённый, — Сарьян распахнул ворота складов, — ваша тачанка устарела! Что скажут капиталисты, если мы запряжем в нее… живой символ борьбы?
Крокодилы, прикованные цепями к железной повозке, шипели, как самовары. Будённый, почесав ус, рассмеялся: «Ленин говорил — надо экспериментировать!»
Тачанка, взрывая мостовую когтистыми лапами, промчалась по Большой Садовой. Горожане, попрятавшиеся за ставнями, крестились: «Антихрист приехал!» На Таганрогском проспекте Будённый и Сарьян, одурманенные славой, зашли за бутербродами, оставив «броневик» под присмотром старого большевика Собино. Тот, мечтая затмить легендарного командарма, вскочил на тачанку: «На Комсомольскую площадь, к триумфу!» Но крокодилы, учуяв запах Дона, рванули к воде. Цепи лопнули, Собино, вцепившийся в сиденье, исчез в волнах вместе с повозкой.
Эпилог. Тени в родниках
После этого Будённый клялся: «Лошадь — друг, а крокодил — провокатор!» Сарьян, сменив трубку на кисть, писал степи и солнце, но в уголке каждой картины прятал маленького крокодила — то ли в память о безумстве, то ли как знак апокалипсиса, который всегда где-то рядом.
Парк имени Собино стал местом пикников, хотя старики клялись, что по ночам там слышен скрежет чешуи о камень. А на парамоновских складах, где из-под земли бьют теплые родники, студенты до сих пор курят благовония и рассказывают, как видели в воде желтые глаза. Говорят, если бросить монетку, можно услышать глухой смех — то ли Елпидифора, то ли Собино, то ли самого Дона, который хранит тайны лучше любых революций.
P.S. Сапоги из ростовских крокодилов так и не вышли в массовое производство. Но легенда гласит, что где-то в Париже до сих пор живет старик, щеголяющий в замшевых ботинках с острыми, как зубы, носками.