Ты рождаешься очень слабым. Маленький дрожащий розовый комочек, безобидный и беззащитный. Ты слеп, практически глух, совершенно беспомощен и дрожишь от холода при каждом случайном сквозняке. Но маленький мирок вокруг чувствуется безопасным и уютным. Он мягкий, пахнет сухими листьями, мхом и землёй. Рядом копошатся такие же как ты, слепые и мягкие существа, а периодически к вам приходит большая и тёплая мама, чтобы покормить молоком. Ты – ёжик, и это начало твоего пути.

Ты крепнешь не по дням, а по часам. Твоя жизнь – настоящий рай для любого человека-трудяжки. Большую часть дня ты спишь и просыпаешься лишь для того, чтобы мама могла накормить тебя молоком. Впрочем, большего от молодого растущего организма и не требуется. Чем меньше ты тратишь энергии на передвижение, тем быстрее ты растёшь.

На третий день после рождения твоя спинка начинает сильно чесаться – это сквозь кожу прорастают иголки. Пока ещё мягкие и белёсые, но уже через несколько дней они почернеют и обретут жёсткость. А ещё через неделю ты, наконец, откроешь глаза. За столь короткий промежуток времени масса твоего тела увеличится втрое, ты станешь весить около 100 граммов. Самый важный и сложный этап твоего роста подойдёт к концу.

С каждым днём вы с братьями и сёстрами всё меньше спите и всё больше копошитесь. Вы начинаете драться за мамино молоко, ссориться, играть и даже прислушиваться к звукам и запахам, доносящимся снаружи. Вы уже знаете, что мир не ограничивается одной лишь вашей уютной норкой, но всё никак не решаетесь выйти на поверхность – слишком уж там страшно.

А ещё вы узнаёте, что такое смерть. В помёте ежей бывает до 10 детёнышей, но они никогда не доживают до взрослой жизни в полном составе. Болезни, паразиты и недостаток пищи обязательно погубят самых слабых детёнышей. Но остальных это не тревожит, для них такое – норма жизни.

Однажды ваша мама приносит в гнездо неожиданный подарок – жучка. Вы ходите вокруг него, тщательно его осматриваете и обнюхиваете, пока ты не решаешь, наконец, попробовать его на молочный зуб. Вкусно! С этого дня мама-ежиха всё меньше будет кормить вас молоком, и всё больше – насекомыми и червями с поверхности.

Ещё через несколько дней ты услышишь, как у входа в гнездо бегает кто-то маленький. Ты вскакиваешь на свои крохотные лапки и выбираешься из убежища. Перед тобой оказывается малюсенькая многоножка, которая не успевает среагировать и становится твоим обедом. Первым собственноручно пойманным обедом!

К концу первого месяца жизни ты уже каждый день выбираешься в летний лес на охоту. Она нечасто оказывается успешной, но это не беда – мама продолжает подкармливать вас. У тебя полно времени, чтобы освоиться в таком большом и интересном внешнем мире. Однажды тебе даже приходится сворачиваться в клубок, чтобы сохранить себе жизнь. И судя по тому, что не все твои братья и сёстры возвращаются домой, некоторые из них не смогли защитить себя.

А, может быть, они просто решили покинуть материнский дом раньше тебя. На 6 неделю своей жизни и ты прощаешься с мамой, чтобы самому вершить свою судьбу. Несколько ночей ты блуждаешь в поисках своего места в этом мире. Периодически ты натыкаешься на запаховые метки других ежей, но их самих не встречаешь, да и они, похоже, не горят желанием показываться на глаза вчерашнему молокососу.

Однажды ты замечаешь, что вот уже несколько часов бредёшь по лесу, не встречая следов других ежей. Ты, наконец, останавливаешься и объявляешь эту территорию своей. С помощью запаха, конечно. А дальше начинается большая работа. На дворе середина лета, и зима ближе, чем тебе бы хотелось. А участок, при этом, совершенно необустроен. Тебе придётся приложить массу усилий, чтобы создать сеть холостяцких гнёздышек-укрытий, в которых ты будешь прятаться от опасности. Ну и, конечно, тебе жизненно необходимо накопить жирка на зиму.

К счастью, ты уже не подросток, а молодой и сильный ёжик весом грамм в 300-350. Ты достаточно силён, чтобы охотиться на мелких позвоночных и даже на гадюк. Особенно на гадюк. Ведь они привыкли полагаться на свой яд, но в твоих мышцах есть белок эринацин, который нейтрализует действие токсина. В худшем случае тебя ожидает лишь лёгкое недомогание. В трудах и заботах пролетают месяцы. Пролетают настолько быстро, что ты даже не успеваешь заняться личной жизнью. Юному ежу только и остаётся, что утеплить своё главное жилище, да лечь спать месяцев так на пять.

Проснувшись по весне, ты в первую очередь офигеешь от того, что почти половина твоего тела просто испарилась – это налог на жизнеобеспечение зимой. Придётся тебе срочно добирать биомассу, и только потом ухаживать за привлекательными ежихами. Ты будешь драться с конкурентами и фырчать серенады самкам, пока одна из них не согласится сходить с тобой на свидание. А когда она расскажет о беременности, ты технично сольёшься, сославшись на проблемы в твоём маленьком королевстве. И будешь избегать её, по крайней мере, до следующего сезона размножения!

Источник - https://dzen.ru/a/aOeWMbnh7S2pnweU

Вжух....вжух...вжух...вжух...
"Ох уж эта уборка..." - подумал ёжик и продолжил подметать.
.
.
.
.
.
https://t.me/tusya_land_paint

Проблематично сдвинуть с места слона.
.
.
.
.
https://t.me/tusya_land_paint

Очень безрассудно тыкать палкой в спящего тигра (в неспящего кстати тоже).
.
.
.
.
https://t.me/tusya_land_paint

Где ёжик?

Этот телефон был – единственное, что я взял из родительского дома, уходя.
Авторитетный, массивный, выполненный в две краски (кофе с молоком и шоколад), басовитый, с толстым диском прозрачного пластика, вмещавшим под собой и благородные черные цифры, и соответствующие буквы. Он стоял на столе в отцовском кабинете. Как же это было здорово: набрать по буквам «ГДЕ ЕЖИК» и с подвыванием, замогильным голосом спросить:
- Где ёжиииыыык?
И услышать приятный, с легким прононсом баритон профессора Аршанина:
- Когда же закончится это хулиганство? Какой еще ёжик, молодой человек?
В семидесятый раз это было не менее увлекательно, чем в первый. Были и другие варианты, например «где баба?», или «где елка?», но там быстро бросали трубку, бывало, что и ругались. А профессор был добр и терпелив, у него было двое сыновей и трое внуков. Он жил в соседнем доме.

…Я уходил со скандалом: жить со своей первой женщиной на первой съемной квартире, где была розетка, но аппарата – не было. Попроси я что другое, скорее всего, мне бы просто отказали, или презрительно дали денег (в семнадцать лет я очень нагло заявил о своей самостоятельности), но я просил телефон. И отец – понял: этот кусок дома и детства, отрекшись, я все же хочу сохранить. Не говоря ни слова, он отсоединил провод и вручил мне шоколадно-кофейное чудо советского дизайна.
А аппарат – испортился…
Не сразу, конечно. Просто с годами стал работать все хуже и хуже.
Я заметил, например, что мне совсем перестала звонить зеленоглазая красавица с летящими по ветру рыжими кудрями, в бело-зеленом платье в широкую косую полоску. Она спрашивала:
- Что в школе, сыночка?
- Пятерка по математике, мамуль! – кричал я в шоколадную трубку. – И по географии четыре с плюсом!
- Умничка мой с плюсом, - говорила мама. – Я через час освобожусь – подходи к остановке, съездим в булочную?
И я, конечно, шел. И в очередном синем пузатеньком троллейбусе мелькало белое, рыжее и зеленое, я прыгал в двери и целовал маму, не претендуя на самостоятельность, и мы ехали еще две остановки – до булочной. И однажды, углядев освободившееся местечко, заявил на весь троллейбус:
- Мамуль, садись скорее, ведь тебе уже целых сорок лет!
Все, что не было белым, рыжим и зеленым, сделалось вдруг пунцово-алым. По-моему, это тоже было красиво. И несколько женских голосов тут же подтвердили мою догадку, назвав меня «маленьким рыцарем», и только один хриплый мужской произнес, как мне показалось, с разочарованием:
- Не, ну надо же… никогда бы не подумал…
…Где все это? Нет, и сегодня на мой телефон иногда звонит очень немолодая, не очень здоровая, увлеченная дачным хозяйством женщина. Я люблю ее, она меня – тоже. Но та, зеленоглазая и золотоволосая красавица-мама, чувствую, окончательно запуталась где-то в пропыленных медных кишочках старого телефона. И – не может мне дозвониться…
Вряд ли когда ликующим апрельским утром мой аппарат разразится какой-то особенно торжественной трелью, и я, схватив трубку, услышу веселый и бешеный (успел выпить, что ли?) голос дяди Толи, сослуживца отца:
- Мелкий, ты? Батю свистать к аппарату, живо! С какой еще собакой, куда? Из-под земли достань! Завтра им вручают премию Совета Министров!
Потом трубку перехватил старший брат. И я, изгнанный из кабинета, слушал под дверью вполне невнятные слова о каком-то самолете (разработанным в отцовском КБ), который «расчесочкой» пронесся над каким-то афганским ущельем (с непроизносимым именем) и «снес яичко тютелька в тютельку» туда, куда прежде и за пять километров было не подступиться…
Не позвонит… Нет КБ, и Совета Министров нет, а с Кабулом у нас прочные торговые связи, мы гордимся стабильным ростом товарооборота – одного чистейшего героина в год поставляют до двухсот тонн! А по ущелью с прекрасным именем на фарси, где некогда с советской «расчесочки» упало «яичко», стройными рядами идут к границе драг-караваны, надежно прикрытые с двух сторон и талибскими, и пендосскими штыками – что бы там не брехали по этому поводу СМИ.

Батя… Сколько мог, ты защищал страну от этой нечисти. И несколько поколений – отстоял. А тех, кто младше, меня в том числе – уже не смог. И напрасно ты пилишь себя: мол, «где-то мы сблядовали». Тут нет твоей вины, и не нужно раздражаться перед дибилятором, играя в свое стариковское политсру. Ты так и не понял, какая силища стояла против вас? А потом вас бросили одних – и где тебе было, с горсткой друзей, совладать с этой жадной громадой? И я тебе не помог, хуже того – умыкнул телефон…
А брат? Разве позвонит он, не пожалев двушки, из автомата, разве заорет:
- Джоник, бегом во двор за Учколлектором, тут собаки трахаются!!!
И разве будем мы смотреть: я – с немым восторгом первоклашки, а он – со снисходительной ухмылкой четырнадцатилетнего пацана, на чудо природы –  двух дворняг, которые «попами склеились и никак не расклеятся»?
Брат бы, может, и позвонил, да некогда ему, сам трахается как собака: две жены, дети, дом недостроенный, деньги нужны. Я понимаю его: жен-детей-домов у меня хотя и нет, зато есть целый выводок каких-то холодножопых блядей, на согрев которых тоже нужны деньги. Бляди на городской телефон не звонят, предпочитают мобильный – плоский, маленький и безликий «Сименс». Выбирают для звонка моменты, когда я делаю деньги. И «деньги», как сговорившись, звонят – и тоже на мобильный – как правило, в те моменты, кода я развлекаюсь с одной из этих пустопорожних, хихикающих шлюшек, ища в их организмах хоть толику того тепла, которую, по идее, должна давать мужчине женская любовь.
А старый телефон – молчит… И никогда не прозвонится по нему та единственная, от звуков голоса которой, бывало, разом теряли силу законы гравитации… Я очень любил тогда опровергать старые законы, доказывать новые теоремы – для нее, чтобы она улыбнулась. И главная теорема, которую я, взбунтовавшийся кретин, наконец доказал – что не с ней одной Земля бывает невесомой… Почему именно она так и не простила мне этого доказательства? Ведь все, бывшие после нее – прощали, и довольно легко?
А может, и к лучшему… Она в разводе, живет с доктором каким-то, у них симбиоз: когда сердце прихватывает, доктор ее пользует на дому. А ведь у нее и раньше прихватывало частенько, вот только – не страшно. И лучшим средством от этого недуга были – мои руки, мои губы. Я бы и сейчас не сплошал, пожалуй, да вот телефон испортился, барахлит. Не узнать вовремя, не поспеть… так и не рисковать лучше. Пусть все останется, как есть.
И друзья, которые остались, звонят все реже и реже, да и то:
- Привет, старик, чертовски рад слышать, давно не виделись!
- Да, давно.
- Надо бы, черт возьми, встретиться, посидеть, потолковать о том, о сем!
- Да, надо бы. Давай в эти выходные?
- Ой, в эти… боюсь, вряд ли… понимаешь ли, старик…
Я – все понимаю. Раньше вы ничего не боялись – ни в будни, ни в праздники – теперь боитесь… аппарат ли так исказил ваши голоса? Суди вас Бог, не я. Я-то по-прежнему ничего не боюсь, да хуле толку в моем бесстрашии? Ну, тренькнет в кои веки осипший звонок, схватишь трубку цвета залежалого шоколада, услышишь далекий и нежный девичий голос, а он тебе:
- Извините, можно отнять у Вас несколько секунд Вашего времени? Спасибо. Вас беспокоят с телеканала «Пиздопропажа ТV», мы проводим социологический опрос. Скажите, какой телеканал Вы сейчас смотрите?
- Милая, я выкинул свой дибилятор с балкона два года назад, когда на нем вырос слой пыли в палец толщиной, - пытаюсь шутить.
- Благодарим за ответ. Ваше мнение очень важно для нас. Всего Вам…
- Девушка, а мне очень важно ваше мнение: может, выпьем по чашечке кофе сегодня вечером? А после кофе…
…би-ип… би-ип… би-ип… Даже не обиделась, просто разговор исчерпал себя – и повесила трубку. Таких унылых остроумцев, как я, в день ей надо обзвонить пару сотен, с каждым не нашутишься – останешься без колбасы.
Да это б еще ладно, все ж – живая душа. А в последние времена все больше механический мужик звонить повадился. Трубку возьмешь, а он тебе – в час по чайной ложке – втирает: мол, ты, мудак, в прошлом месяце (по запарке) позвонил с городского телефона на чей-то мобильный. И теперь тебе, мудаку этакому, предстоит взять (хуй знает где) новую квитанцию на оплату переговоров (потому что старую ты проебал – выкинул вместе с кучей бумажного спама из почтового ящика), явиться в Сбербанк (до 19.30), и внести на счет Петровского телефонного узла оплату за переговоры в размере 6 рублей 60 копеек. А не то – отключим связь.
Да ебись ты в рот, мразь, мудило электронное – отключай!!! В хуй бы мне не всралась твоя ебаная связь, по которой только блять и слушать, что тебя, пидара крытого. Три дня сроку он мне дает, хуеглот поганый…

А с другой стороны, поставленный срок – это даже неплохо. За эти три дня я успею разобраться: нужен ли мне стационарный телефон в принципе? Не пора ли избавляться от него – так же решительно, как мы избавились от черно-белых телевизоров, катушечных магнитофонов, печатающих машинок, проводных радиоприемников, бумажных книг?..
И самым первым делом, пока еще есть связь – с детством, со всем этим отошедшим, нелепым, но уютным мирком – позвоню-ка я вот куда…
…тррррынц… тррррынц… кряхтит диск старого аппарата, пружину один раз уже меняли… «Г», «Д», «Е»… а голосок-то не заменишь, две пачки сигарет без фильтра в день, не считая всего прочего… «Е», «Ж»… и что-то скажет мне профессор Аршанин, узнает ли он меня? …«И», «К»… ту-уу… ту-уу…
- Алло? Слушаю Вас?
Далекий, милый, нежный девичий голос… Внучка? Невестка?
- Где ёжик?
- Ежик Абдулвахитович сейчас уехал в мэрию на заседание комиссии по малому и среднему предпринимательству. Чем могу быть Вам полезна?
- … … …
- Алло?
- Простите, куда я позвонил?
- Это приемная генерального директора ООО «Мегаказбек Плюс». Ежик Абдулвахитович вернется, ориентировочно, через два часа. Может быть, что-нибудь ему передать?
- Врешь ты, сука, – внезапно срываясь и леденея от ненависти, хриплю я. – Ежик никогда не вернется! Он умер, понимаешь ты это, мразь? И ничего ты ему не сможешь передать, понятно? Его никогда больше не будет! И не пизди о том, чего не знаешь, тварь ты офисная, прошмандовка, - и, не дослушав скрипящих «Что?! Кто говорит?!? Откуда вы..?», с лязгом и дребезгом грохаю трубку на никелированные рычажки.
С протяжным стоном лопается что-то в потрохах телефона и, горестно прошуршав, замирает. Пружина наборного диска – что же еще? Снимаю трубку – гудок пока есть. А диск – заклинил, и позвонить больше нельзя – ни ёжику, никому. И гудок в трубке – как траурная сирена, прощальный салют всему, что не вернется.
Все. Трубит гудок – ровно минуту. Вот теперь уже окончательно – все.
Выдергиваю аппарат из розетки, борюсь с искушением тут же и грохнуть его об пол, изо всех сил, чтобы вдребезги… Нет. Пусть память останется.

Наматываю на уголок аппарата, в несколько витков, телефонный провод. В таком виде, с траурной лентой наискосок, телефон вдруг делается похожим на скромный, но достойный надгробный камень, выдержанный в стиле эпохи – той эпохи, которой и предстоит под ним лежать. В таком виде и ставлю его на шкаф – покрываться пылью и молчать. Отныне – молчать.
Покойся с миром, ёжик.

P.S. Рассказ написан полгода назад. И хотя многое – и даже очень многое – в моей жизни с тех пор изменилось к несказанно лучшему, я публикую его в «первозданном» виде. Дело в том, что сегодня – годовщина нелепой и страшной гибели очень хорошего человечка 20-ти лет от роду, которого его близкие как раз так и звали – Ёжик. Ему и посвящается.
Проявите понимание.

— Sliff_ne_zoSSchitan , 08.04.2015