Вызывает — жена⁠⁠1

Уведомления в телеграме прилетали одно за другим, телефон вибрировал на тумбочке, как припадочный. Я лежал в темноте, пялился в потолок. В горле пересохло. Такое ощущение, будто я нажрался песка.

«Бизнесмен из Екатеринбурга расчленил супругу».

«Части тела найдены в лесополосе под Первоуральском».

«Голова в пакете из "Пятерочки"».

Читаю, а самого трясет. Не от страха даже, а от злости. Какая, к черту, лесополоса? Какой пакет? Я Кристину пальцем не трогал... почти. Ну, орали друг на друга, ну, посуду били. Но чтоб распилить её? Я что, больной?!

Рядом заворочалась какая-то баба. Светка? Ленка? Я даже имени не помню. Стриптизерша из клуба, кажется.

— Ты чего не спишь? — хрипит.

Меня аж передернуло от ярости.

— Вали отсюда, — говорю. — Одевайся и вали. Такси вызову.

— Ты чего, котик...

— Пошла вон! — рявкнул так, что она кубарем слетела с кровати.

Пока она, матерясь, натягивала джинсы, я снова уткнулся в телефон. Звонит Толик. Адвокат мой. «Решала» хренов.

— Ты уже видел? — орет в трубку.

— Видел, Толя. Какого хера происходит? Ты же говорил, все на мази, от меня отстанут. Она же пропала без вести!

— Дим, там резонанс. Сам Бастрыкин дело на контроль взял. Короче, слушай сюда. Завтра к восьми утра дуй в прокуратуру. Сдаваться будем.

— Ты дебил? Какое сдаваться? Я тебе бабки плачу, чтоб я на Канарах сидел, а не на нарах!

— Дима, не ори. Оформим явку с повинной, скостим срок, через пару тройку лет по УДО выйдешь. Или так, или тебя СОБР мордой в пол положит прямо сейчас. Выбор за тобой.

Пошли гудки.

Я швырнул телефон в стену так, что осталась вмятина. Сволочи. Все сволочи!

Пошел в душ. Надо смыть с себя этот мерзкий пот. Встал под струю кипятка, тру мочалкой кожу до красноты, а меня колотит озноб. И вдруг чувствую — это не вода. Холод. Жуткий холод. И запах. Пахнет как на похоронах: увядшими цветами и формалином.

Моргаю.

Я не в душе. Я стою на столе. На старом, обшарпанном советском столе-книжке. Вокруг темнота, только свечи тускло горят. Стены ободранные, старые обои лохмотьями висят. Типичная халабуда, только окна черные, будто за ними космос или они дегтем замазаны.

За столом сидят трое.

Два каких-то мужика синих, с лицами, как черствый заплесневелый хлеб — явно алкаши. И бабка. Страшная, рот провалился, платок на голове грязный.

— Опа, — говорит один алкаш. — Получилось, Петровна!

— Я ж говорила, — шипит бабка. — Крепкая душонка, свежая.

Я хочу заорать: «Вы кто такие, черти?!», но язык к небу прилип. Смотрю в угол, а там тень шевелится. Выходит на свет.

Кристина!

Только не такая, какой я её помню. Голова пришита криво, стежки грубые, черной ниткой. Кожа серая, местами пятна трупные. Рука одна назад вывернута.

Смотрит на меня своими нарощенными ресницами, а глаза пустые. Стеклянные.

— Привет, Дима, — голос у неё неприятно сиплый.

— Кристина... Ты чего... Ты ж мертвая.

— Спасибо, капитан очевидность, — усмехается. Изо рта сукровица потекла. — Ты зачем меня убил, скотина?

— Я не убивал! — хрипя пытаюсь закричать. — Клянусь, Кристюша! Я тебе "Гелик" купил, шубу купил, сиськи эти твои проплатил! Зачем мне тебя валить? У нас же брачный контракт, ты б в случае развода шиш с маслом получила!

Бабка за столом хихикает мерзко так:

— Ишь, заливает как. Все они так говорят, касатики.

Кристина подходит ближе. Воняет от неё жуть. Гнилью сладковатой.

— Меня на куски порубили, Дим. Топором. Прямо в ванной нашей. Кто, если не ты?

— Да не я это! Меня дома не было! Я в сауне был с пацанами!

Она молчит. Смотрит. Потом кивает бабке:

— Ладно. Вроде не врет. Ссыкло он, конечно, мокрушничать у таких — кишка тонка.

— Тогда возвращаем? — спрашивает алкаш, ковыряя в зубах грязным ногтем.

— Возвращаем. Но с условием. Дима, найди тех, кто меня заказал. Найди, иначе я тебя каждую ночь сюда выдергивать буду. А тут время по-другому течет. Тут вечность, как один миг. Понял?

— Понял! — визжу. — Найду!

Бабка дунула на свечу.

Резкая темнота. И такой же резки удар.

Я поскальзываюсь в ванной, бьюсь башкой о плитку. Вода хлещет из душа, уже холодная. Выползаю на карачках, хватаю полотенце.

Смотрю на часы. Десять утра.

Десять?!

Я же в душ зашел в семь! Три часа прошло.

Стук в дверь. Не стук даже — кто-то отчаянно долбится.

— Открывай, полиция! Ломай дверь, лейтенант!

Я даже трусы надеть не успел. Вломились, скрутили, наручники застегнули так, что кисти онемели.

***

СИЗО воняло куревом и хлоркой. Следак — молодой, наглый, смотрел на меня, как на говно.

— Чистосердечное писать будешь, Семенов? Или в "пресс-хату" тебя кинуть?

— Адвоката зови, — хриплю.

Пришел Толик. Выглядит довольным, костюмчик с иголочки, часики блестят.

— Ну что, Димыч, влип ты. Улик на тебя целая гора. В багажнике твоем кровь нашли.

— Какая кровь? Я машину на мойке пидорил всего три дня назад!

— Значит, плохо пидорил. Слушай, есть вариант. Признаешь аффект, я договариваюсь с судьей, дадут лет восемь, через четыре выйдешь.

— Толя, ты охренел? Я не убивал!

— Дим, не упирайся. Имущество пока на меня перепиши, по доверенности. Чтобы не арестовали. Фирму, счета, коттедж. Я все сохраню, потом верну.

— Переписать? — я смотрю на него, и что-то в мозгу щелкает. — Да ты же меня разводишь, гнида?

Толик вздохнул, снял очки, протер платочком.

— Ты сейчас не в том положении, чтобы торговаться. Подписывай.

И тут меня снова уносит.

Стены камеры поплыли, серый бетон сменился обоями в цветочек. Опять этот стол. Опять бабка и Кристина.

— Опять ты? — Кристина сидит на столе, болтает ногами. Одна нога держится на честном слове. — Нашел?

— Кристин, я в тюрьме! Как я тебе найду?

— Плохо стараешься, — шипит бабка. — Её душа не может упокоится.

— Да дайте время! — ору я. — Толик, адвокат мой, мутит что-то. Пытается бизнес отжать!

Кристина прищурилась (жуткое зрелище, учитывая, что одно веко у неё надорвано).

— Толик? Этот слизняк? Он же всегда мне комплименты делал, глазки строил.

— Ага, а теперь меня подставляет. Крися, клянусь, это он! Или он знает, кто!

— Проверим, — говорит Кристина. — Валя, отправляй его обратно. Пусть дальше ищет.

Щелчок пальцами.

Я открываю глаза. Но не в камере.

Я привязан к кровати. Ремни врезаются в запястья и лодыжки. Свет бьет в глаза, лампа дневного света противно гудит.

Белый потолок. Запах лекарств. Но явно не больница. Это что-то другое.

Заходит мужик в халате. Рожа лощеная, улыбка будто клеем приклеена.

— Очнулись, Дмитрий Сергеевич? Прекрасно!

— Где я? — язык еле ворочается. Во рту привкус металла.

— Это частная клиника. У вас был психотический срыв в зале суда. Вы кричали, кидались на адвоката, бредили о преследовании мертвой женой. Пришлось вас госпитализировать.

— Суда? Какой суд? Я же в СИЗО был!

Врач уставился на свое запястье. На них часы... мои часы! "Ролексы" золотые, которые я дома в сейфе хранил.

— Суд был два месяца назад, голубчик. Вас признали невменяемым. Теперь вы у нас надолго. Лечение дорогое, но ваш опекун, Анатолий Борисович, все оплатил. Счетов вашей компании как раз хватит лет на пять содержания.

Меня прошиб озноб. Два месяца? Опекун? Толик...

— Ты... Ты мои часы носишь, тварь?!

Врач ехидно улыбнулся, погладил браслет.

— Подарок от пациента. В счет погашения долга. Вы же буйный, Дмитрий. Санитарам доплачивать приходится.

Он достал шприц.

— Время витаминок. Чтобы спалось крепче.

Я дергаюсь, ремни противно скрипят.

— Я тебя урою! Я Толика урою! Выпустите, суки!!!

Игла вошла в вену. Тепло разлилось по телу, мышцы обмякли. Сознание поплыло, как масло на тёплой сковородке.

Но вместо темноты я снова увидел этот чертов стол. И свечи.

Бабка Валя смотрит на меня с жалостью. Кристина нервно ходит по комнате (шлеп-шлеп, шлеп-шлеп — звук такой, будто мокрое мясо падает на пол).

— Ты опять здесь? — спрашивает жена. — Ты в какой-то пижаме.

— В дурке я! — ору (хотя в реальности сейчас, наверное, пускаю слюни). — Толик меня упек! Он все забрал! Фирму, дом, бабки! Он меня подставил, Крися! Это он тебя заказал, чтоб к моим активам подобраться! Он же знал, что я на тебя завещание не писал!

Кристина резко остановилась. Поправила оторванное ухо.

— Толик, значит... Из-за бабок? Меня — топором, из-за твоих проклятых активов?

— Да! Врач, вон, с моими часами на руке щеголяет! Они все в сговоре!

Кристина повернулась к бабке и алкашам.

— Ребят, у нас есть адрес этого Толика? И клиники этой?

— Найдем, — прохрипел алкаш. — Для хороших людей чего ж не найти.

Жена повернулась ко мне. Улыбнулась. Господи, лучше б она не улыбалась. Зубов половины нет, десны черные.

— Ты, Димка, конечно, козёл редкостный. Изменял мне, бухал как сапожник, поколачивал иногда. Но ты никогда не был крысой. Сиди там в своей дурке, отдыхай. А мы пойдем с Толиком... поговорим.

— И с врачом! — кричу. — С врачом тоже поговорите!

— И с врачом, — кивает она. — Баб Валь, а мы можем им устроить... ну, полное погружение?

— Можем, деточка, — бабка потерла сухие ладошки. — Мы к ним прямо сейчас и пойдем. Прямо в гости.

— А я? — спрашиваю. — Меня верните!

— Не, Дим. Тебе там сейчас делать нечего. Ты сейчас как овощ, галоперидолом накачали. Посиди тут пока, у нас водочка есть, огурчики. Посмотришь "реалити-шоу" отсюда.

Бабка махнула рукой в сторону стены. Обои раздвинулись, как шторы.

Я увидел кабинет Толика. Он сидит в моем кресле, ноги на стол закинул, коньяк цедит. Смеётся, говорит с кем-то по телефону.

— Да, все чисто. Овощ овощем. Уже не выйдет никогда. Бабки переводим в офшор...

И тут свет в его кабинете резко мигнул.

Толик замер.

В углу кабинета сгустилась смолянистая тень. Я сразу почувствовал — снова запахло увядшими цветами и формалином. Пусть теперь и он вкусит этот аромат.

На плечо Толику легла серая, сшитая грубыми нитками рука.

— Привет, Толик, — раздался хриплый, как будто из старого динамика "Горизонта", голос. — Давно не виделись.

Толик тут же выронил бокал. Коньяк растекся по ковру, как кровь.

А я уже сидел за столом в призрачной хрущевке, взял у алкаша стакан с мутной сивухой, чокнулся с пустотой и сказал:

— Ну, за справедливость. Давай, Кристюша. Покажи им класс.

Истошный вопль Толика был слаще любой музыки.