Ростовский Куш. Глеб Диберин. Глава 22⁠⁠

ГЛАВА 22. КОДЕКС КАЗАКА

Василий спал в комнате для гостей. Если это, конечно, можно было назвать комнатой — четыре стены, облезлый линолеум, штора с петлями на гвоздях и пыльная лампа, мерцающая от любого колебания напряжения. Он храпел так, будто во сне пилил лес. Дыхание срывалось, свистело, хлюпало. В комнате пахло перегаром, потом, старым подсолнечным маслом — и чем-то ещё,
какой-то тоской, которая прилипала к обоям.

Он спал на раскладушке, укрытый одеялом с ромашками, как будто лежал в поле, а не в квартире беглеца. Рядом на табуретке стоял жестяной чайник с тёплой водой — на случай, если проснётся с сушняком. Я поставил его сам. Почему — не знаю.

Гриша, брат моей жены, стоял в дверях, опершись плечом о косяк. Его лицо, как всегда, не выражало ничего — либо потому что не умел, либо потому что давно не находил в этом смысла.
На нём была старая куртка с пятнами от моторного масла, а в руках он крутил пачку сигарет, будто выбирал, курить или убивать.

— Его пора решать, — сказал он.
Голос — ровный. Тон — деловой.
— Я всё могу устроить. Есть место, есть люди, всё чисто.

Я повернулся к нему.

— Ты говоришь, как будто мы утиль сдаём.

— А что? Разница какая? Ты — Василий, он — Василий.
Чистая математика. Один минус — и система не сбоит.

— Это не математика, Гриша. Это — человек.

Он посмотрел на меня как санитар на больного. С сочувствием. Но без надежды.

— Ты слабый, Жень. Ты был сильный, пока воровал. А теперь — хочешь в святого сыграть? Поздно.

Я не спорил. В нём не было злобы. Он был не злым. Он был функциональным. Таким и делают «решал». Не из злости. Из отсутствия эмоций.

Я остался на кухне один. Заварил чай в старой эмалированной кружке с трещиной по ободку.
Пар поднимался тонкими струйками, а за окном март рвал остатки снега в слякоть. На стекле медленно полз конденсат. Пыльные капли рисовали дороги, которыми я больше не пойду.

И вдруг я вспомнил деда. Старого, с руками, как корень дуба, с глазами, в которых всегда был ветер из степей, и голосом, который не поднимался — но резал лучше сабли.

— Запомни, внук, — сказал он как-то, сидя у печки, — казак — это не тот, у кого сабля. Казак — это тот, кто не предал. Ни живого. Ни мёртвого. Всё остальное — фигня с фуражкой.

Тогда мне было 12. Я кивнул, но не понял. А сегодня — понял. Если я убью Василия… Я убью последнего, кто ещё не виноват. Я убью ту часть себя, которая не ушла в схему.

Я встал. Прошёл в комнату. Василий лежал, повернувшись к стене. Изо рта тихо вылетал храп.
Под щекой — пустая пачка сигарет. Одна — смятая — прилипла к подбородку. Из-под одеяла торчала пятка в дырявом носке.

Я подошёл. Посмотрел на него. Долго. Медленно. И тихо… накинул на него второе одеяло.
С ромбами. Старое. Мамино. Он всхрапнул, дёрнулся, но не проснулся.

Я сел рядом, на край табурета, и смотрел на него, как на брата, которого не выбрал, но который оказался рядом, в момент, когда никого больше не было.

Утром Гриша вернулся. Зашёл в кухню. Снял куртку. Поставил на стол пластиковый пакет с пирожками.

— Ну? — спросил он.
— Решился?

Я поставил чашку. Посмотрел прямо в его тёмные глаза.

— Отбой.

— Что?

— Василий — живёт.

Он молчал секунду. Потом выдохнул, как будто я только что предложил ему выйти в окно.

— Ты спятил.

— Нет, — ответил я.
— Я просто ещё не умер.
В отличие от тебя.

Он ушёл. Без крика. Без кулаков. Просто открыл дверь и закрыл. Медленно. С достоинством. А я остался. С Василием. С тем, что называлось выбор. С грузом. С зеркалом, в которое теперь можно было смотреть, не плевать, не отворачиваться, не разбивать.

Я не герой. Не святой. Я — беглец, вор, фиктивный гражданин. Но я не предал живого. И значит, остался человеком. Пусть даже — временно.

3.9K поста11.4K подписчика

Добавить пост

Правила сообщества

Есть правила поведения на Пикабу. Придумывать что то новое смысла администрация сообщества не видит, во всяком случае пока.

Сообщество нуждается в создателях контента, но с рядом требований:

-Соблюдение тематики

-Приемлимое , воспринимаемое и читаемое оформление контента

Ну и главное: все посты,тексты в сообществе не являются рекламой преступной жизни и прославлением "Блатной романтики",а носят сугубо информативный характер.

Ибо "Вор должен сидеть в тюрьме".