План-капкан. Глава 1⁠⁠

Василий Солёный
План-капкан.

Предупреждение.

Оно больше для тех, кто знает меня лично. Они могут справедливо сказать, что что-то было не так, но это художественная литература, а не мемуары. Здесь много вымысла, и я сделал это умышленно — мне так проще было передать собственные состояния и чувства.

Первая глава.

Лично для меня, лето двадцать первого года началось со звонка в час ночи. Облокотившись на матрас, я нехотя приподнялся и зажмурил левый глаз, чтобы спросонья разглядеть номер: 76-29 — последние цифры Димки Ветрова.

Телефон вибрировал в руке. Я медлил, догадывался, что не к добру. Зацикленный рингтон прокрутился ещё три раза и прервался на середине. Через пару секунд звонок повторился.

Скорее всего, Ветров уже слишком много выпил, и на всякий случай лучше ответить. Иначе через полчаса или даже раньше весь мой двор рискует проснуться от припева песни Jane Air «Junk», которую мы любили орать пьяными, срывая голос: «Что ты знал о джанке-е-е — джаз-фанк?! Джанк — это я! Я — ЭТО ДЖАНК!»

— Са-ань, спи-ишь что-о ли-и?! Приходи-и пить! — с пьяной усмешкой в голосе, зазывал Дима, легонько растягивая слова.
— Ага, сплю, давай не сего…
— Саш, мне это нужно. — внезапно перебил он, сказав серьёзно и коротко, не потянув и звука.
— Что-то случилось?
— Мой друг повесился.

Вот сон был и вот его не стало.

Я вскочил с кровати, в потёмках надел джинсы, схватил из шкафа первую попавшуюся рубашку и быстрым шагом прошёл в коридор. У двери наугад ударил по стене, попал в выключатель. Свет новой лампочки неприятно резанул по глазам.
— Сука! — выругался шёпотом, когда увидел, что забыл надеть носки.
Метнулся в комнату, потом обратно в коридор. Долго не мог влезть в кроссовки, пытался напялить их с завязанными шнурками — хотел сэкономить время, но ложка лишь гнулась под пятками.

Словил себя на мысли, что нервная спешка сильно мешает, но уже ничего не мог с собой поделать. Застегнул рубашку, мельком глянул в зеркало, поправил ворот, и только тогда ощутил, как же сильно пересохло в горле.

Вбежал на кухню, жадно приложился к графину, опорожнил его почти полностью. На лбу выступила испарина. Огляделся по сторонам, несколько раз прошёлся в обуви по всей квартире — никак не мог отбрыкаться от чувства, будто что-то забыл.

На крыльце подъезда вытащил пачку сигарет, сразу убрал обратно — успею ещё. Шёл, нервничал, пару раз импульсивно сорвался на бег. Торопился, но не мог поспеть за хаотичными мыслями в голове: абсолютно не представлял, как себя вести, что говорить?

Такое чувство, что я уже испытывал этот давящий ужас ещё неизвестного, но уже неминуемого.

В памяти вспыхнул предновогодний декабрь четырнадцатого года. Вспыхнул и замигал событиями, будто гирлянда. Моя первая зима в Санкт-Петербурге, которая запомнилась влажностью, слякотью и зелёным газоном во время сессии.

Нет! Вру, точнее не договариваю, нет, точно вру, ведь первая ассоциация с тем декабрём — это поступок Миши.

В тот день мы с соседом-сокурсником скинулись на подарочный набор «Бакарди» — повелись на скидку и два халявных бокала. Толик пошёл к станции метро за табаком для самокруток и согласился на обратном пути купить ром.

Я остался один, листал скаченную с флибусты «А. П. Чехов Сочинения». Наш мастер настойчиво советовал прочесть за первый семестр пьесы: «Чайка», «Дядя Ваня», «Три Сестры», «Вишнёвый сад» и повесть «Моя жизнь».

К декабрю я осилил лишь «Три сестры», да «Чайку» и то, только из-за того, что на драматургическом мастерстве их уже обсуждали. Сейчас же зачем-то читал по диагонали «Смерть чиновника», хотя практически наизусть знал все диалоги — мои друзья ещё в прошлом году ставили этот рассказ в любительском драмкружке.

Неожиданно в контакте пришло сообщение от Миши, близкого друга, который остался в моём родном городе:

«Сегодня с утра пытался повеситься, начал терять сознание, но моё тело всё ещё тяготело к жизни. Уже который день пью, не спрашивай, ещё литр остался. Просто хочется затусить с тобой, как раньше. Зайди в скайп, хочу видеть тебя и слышать.»

«Вот и попили Бакарди» — единственная мысль-сарказм, которая успела мелькнуть в голове, перед тем, как я впал в ступор.

Сидел, глядел под ноги, невидящими глазами. В сознании пустота, лишь на периферии назойливо зудело понимание, что не время тупить — вот-вот вернётся Толя. И переброситься парой слов с Мишей НЕОБХОДИМО СЕЙЧАС.

Запустил скайп, заходил по комнате, пока слушал гудки.
— Привет! — рассмеялся взлохмаченный Миша — Где ты есть-то?
— Привет! — я бросился из конца комнаты с нервной улыбкой.
— Сейчас покажу тебе её!
Миша поднял ноутбук со стола и понёс. Теперь было видно лишь его плечо и часть удаляющейся комнаты: на полу валялись пакеты из-под дешёвого вина, пачки сигарет, стол заставлен грязными тарелками.
Он прошёл по тёмному коридору, скрипнула дверь, включился свет, камера резко повернулась на сто восемьдесят градусов: на батарее, между стиральной машиной и унитазом висела петля из шерстяного шарфа, который связала ему Надя.
— Вот она, смотри! — пьяным голосом засмеялся Миша, и через пару секунд пошёл обратно.

От череды неприятных воспоминаний меня передёрнуло, будто защемил нерв, ударившись локтем. Хорошо, что впереди замаячила пятиэтажка Ветрова.

Только успел ткнуть кнопки домофона, как Дима открыл, ничего не спрашивая. Я вбежал на четвёртый этаж. Запыхался.

Внутри квартиры не продохнуть. С порога в нос шибануло резкими запахами перегара и блевоты. В прихожей сох тазик, прислонённый к стене. Капли воды стекали с него и чуть слышно бились об пол, тревожно и невпопад отмеряя время.

Я вошёл в комнату: из колонок тихонько бубнила группа «Многоточие», на столе стояли три бутылки красного вина, одна пустая. Окно распахнуто настежь.
— Ну ты даёшь. — нервно усмехнулся я.
— Да не я это! Никита нажрался водки и пытался из окна выйти — драная истеричка — раздражённо ответил Ветров.
Только сейчас понял, что Дима почти трезв.
— Как отреагирует твоя матушка, когда вернётся с работы?
— Да никак — предупредил, что поминаем — отмахнулся он и пошёл на кухню за штопором.

Вернулся и завозился с пробкой. Для меня эта минута показалась неловкой, захотелось хоть что-то сказать, чтобы сгладить напряжённую тишину.

В голове по-прежнему пустота, нет, не так, скорее от нервов мысли так быстро сменяли друг друга, что не получалось схватить хотя бы одну.
— Не припомню, чтобы ты любил русский реп, а тут аж «Многоточие» — сказал первое, что попалось.
— Покойник любил — Дима напрягся и вытащил пробку — Пей давай, харэ расспрашивать.

Первый стакан опрокинули залпом. За час выпили почти всё вино.

Ветров старался держать себя в руках, пытался шутить, но каждый раз соскальзывал на тему произошедшего, осекался и замолкал. Единственное, что я узнал о самоубийце: «он на чём-то торчал»; и «последний год для Витьки оказался слишком тяжёлый».

Ночи ещё холодные, в квартире сквозняк, но меня бросало в пот, будто вместо вина, снюхал пару дорог. Точно, будто обсаженный, даже перекрывшийся, я ходил кругами по комнате, закуривал сигарету за сигаретой. Пепел стряхивал в пустую бутылку из-под вина.

— Сейчас всё будто во сне... говоришь — это де реализацией зовётся? — Дима отстранённым голосом уронил слова в пустоту.
Я кивнул, только через пару секунд поняв, что Ветров не просил ответа.

Песни «Многоточия» раздражали, казалось, каждая неоправданно затянута, но заглянув в телефон — поразился тому, что нахожусь здесь чуть дольше часа. Время замедлилось, застыло, как жуки в янтаре.

Впервые грязные шутки для нас стали не средством провокации, а попыткой успокоиться, уравновеситься. Ещё никогда наш юмор не был настолько чёрным. Нервничая, я лез в мобильник чуть ли не каждые три минуты, будто боялся проворонить подъезжающее такси.

Странно, в декабре 14-го было наоборот. Я не замечал хода времени и неожиданно быстро захмелел, пусть и успели выпить только чуть больше половины бутылки рома на двоих с Толей.

Помню, как Миша танцевал под «Joy Division», пародируя эпилептический танец Йена Кёртиса, а Толя пытался изобразить что-то более странное: схватил табуретку и танцевал с нею.

Сейчас же я давился вином, силился допить последний стакан. Надеялся опьянеть, расслабиться, но во мне зажевало непонятное, пугающее ощущение — впервые почувствовал присутствие смерти.

Не её существование как факт, не её неотвратимость, а почувствовал смерть здесь. В квартире, где ничего не произошло.

— Сашка, ты-то чего загнался? — усмехнулся Ветров и снисходительно посмотрел, как взрослый глядит на ребёнка, скорчившего серьёзное лицо, подражая родителям.
— Все побежали, и я побежал! — натянуто улыбнулся, пытаясь отшутиться.
— За это я тебя и люблю. — он долго не отводил взгляд, давая понять, что говорит искренне.

На Диму подействовал алкоголь, ему становилось хуже и хуже. На него было больно смотреть, потому что он пытался удержать все эмоции в себе. Хотелось его подбодрить, сказать что-то наподобие: «Я тебя понимаю», но это ложь.

Я не мог понять, как он до сих пор держится, крепится, а главное — зачем? Никогда бы не подумал, что Ветров может так страдать.

Балкон продувало влажным, хлёстким ветром, наверное, только в Питере середина декабря — это дождь, лужи, слякоть. Меня пробил озноб, застегнул толстовку до подбородка, протёр рукавом влажные перила и поставил на них ноутбук.
— Давай вернёмся, в компании было веселее – попросил Миша.
— Я хочу с тобой поговорить.
— Ладно. – нехотя согласился он.
— Почему ты решил повеситься?
— Сложно ответить...

Во время неудобной паузы завывал ветер, а я чувствовал, как всё сильнее промокают тапки, но продолжал нервно топтаться в слякоти.

— Я просто не могу принять, что от меня что-то требуют, когда я этого не хочу. Я начинаю замыкаться в себе от этого... — прервал молчание Миша — Сейчас играю в доту, а в промежутках пью и курю, потому что невозможно всё делать одновременно. — закончил он мысль, слегка усмехнувшись.
— Но как же твой экзистенциализм? Человек — это тревога, потому, что выбирая себя, он выбирает всё человечество. Так там было?
— Типа того.
— Так тут месседж-то про ответственность, а у тебя только тревога.
— Ну да, подловил, походу я гедонист — впервые за разговор на балконе искренне улыбнулся Миша.
— Ну, всё же, что собираешься делать?
— А у вас в Питере как относятся к бомжам? Один знакомый сказал мне, что я мог бы там мыть самолёты.
Дверь балкона открылась, сосед хотел выйти покурить, но я жестом попросил не мешать. Тот меня понял и закрыл дверь обратно.
— Ну а если без шуток, что дальше?
— Думаю, перевестись от KFC в Питер или в Макдональдс, сейчас в нашем филиале посетителей почти нет, работаю всего лишь несколько раз в неделю… А может, и вовсе восстановлюсь на филфак. Скорее всего, переведусь в Питер, будем в нём тусоваться.
— А Надя тоже переедет?
Миша ничего не ответил, только бросил грустный взгляд в камеру. Для меня всё стало понятно. Он ещё летом, прикрываясь игрой слов, говорил, что его в мире живых ничего не держит, кроме Надежды.
— Ладно, я что-то измотался сегодня, расскажи что-нибудь смешное напоследок. — попытался я сменить тему.
— Хорошо, сейчас придумаю.
Снова неловкое молчание, свист порывистого ветра, мурашки холода по всему телу. Мои тапки промокли насквозь. Я дёрнул ручку балконной двери.
— Ну что, придумал?
— Не-а.
— Зато здесь веселье, прикинь, только что понял, меня на балконе случайно заперли!
В квартире у Миши неприятно и резко заверещал звонок-канарейка.
— Я сейчас вернусь.
Через минуту вместо него зашла Надя, презрительно посмотрела на бардак в комнате, села перед камерой, закурила.
— Привет.
— Привет.
— Как дела? — безразлично спросила она, выдохнув дым, чуть ниже камеры.
— Отлично, если не считать, что случайно заперли на балконе.
— Понятно.
— А где Миша?
— Он скоро придёт.
— Где он?
— Ушёл в ванную.
— Туалет у вас вместе с ванной?!
— Да.
— У него там петля!

Бесстрастное, уставшее лицо Нади сразу же исказилось от испуга. Она сорвалась с места. В глубине квартиры послышались стуки в дверь и крик: «Миша, Миша!»

Крик не утихал. Я в панике со всей дури ломился в запертую дверь балкона, будто это за ней мой друг залез в петлю. Только нас разделяло 650 километров. От ощущения собственного бессилия было невозможно стоять на месте.

Наша комната ближайшая к балкону, на отчаянный стук выбежал Толя и отпер меня. Ничего не соображая, я рванул на лестничную площадку, и слишком поздно понял, что творю — ноутбук потерял вайфай, звонок в скайпе отключился.

Вернулся в комнату, судорожно подключался к сети, набирал Мишу — без толку.
— Что случилось? — спросил Толя

Я проигнорировал вопрос, потому что ходил по комнате из стороны в сторону с прижатым к уху телефоном, слушая гудки. Надеялся, что Миша поднимет трубку.

«Абонент не отвечает…» и так три раза. В комнату к нам зашла соседка по блоку и ничего не успела сказать, как я рявкнул: «На хуй пошла отсюда!».
Она вышла.
— Сань, зачем бесоёбишь-то? — серьёзно спросил Толя
— Да, ты прав, прости.
— Не передо мной извиняться надо.
Я открыл дверь, соседка всё ещё суетилась в коридоре.
— Прости меня, пожалуйста, просто ты немного не вовремя.
— Ничего страшного — растерянно пролепетала она.
Вернулся и осел на стул.
— Что случилось-то? — повторил Толя
— Сейчас, погоди — забыл налить вишнёвого сока и выпил чистый ром. Сморщился, выдохнул и понял, что не могу построить простейшее предложение.

Не получалось выдавить из себя хоть что-то не потому, что пьян, а из-за состояния аффекта. Я сидел, свесив голову, а по лицу текли слёзы.

Наверное, о похожем состоянии строки Сперанского из Макулатуры:
«... спасибо школе
я знаю кое-что о литературе:
даты, имена и течения,
но когда моему другу менты брюхо вспороли
— я заплакал и ОХУЕЛ от отчаяния,
не смог сделать даже бутерброд…»

Толя осторожно задал наводящие вопросы, и у меня началась истерика. Я ревел и вываливал на соседа непереваренный винегрет мыслей и ощущений.

После снова набрал Мишу, никто не взял трубку. Было погано, но всё же стало чуть полегче.

Снова вздрогнул от неприятного воспоминания. Зато в голову пришла адекватная идея: нужно рассказать Диме про декабрьский вечер, и продавить мысль, что недавно здесь истерящий Никита не такой уж и мудак, ведь пытаться контролировать себя в ситуации, когда от тебя уже ничего не зависит — нет никакого смысла.

Я подкурился, вскочил и зашагал по комнате, обдумывая, как продать мысль. Было важно сказать кратко, чтобы не потерять Димино внимание, но ещё же необходимо аргументировать.

Это первая сигарета, которую я не выкуривал в нервной спешке, а наоборот растягивал, потому что пока мозг генерировал только франкенштейна из пабликов «психология» и «пацанские цитаты»: «Нужно отпустить себя, иначе никак не зависящая от тебя ситуация в твоей голове не ослабит хватку.»

Ага, «АУФ!» ещё в конце не забудь добавить — мысленно подстёбнул себя, когда заметил, что сигарета уже истлела.

Внезапно Дима заговорил. Заговорил так, что мне стало не по себе. Я несколько раз переспрашивал, натянуто улыбаясь: «Ты же шутишь?», а он отстранённо и коротко отвечал: «Нет».

Сам монолог начисто вымарало из памяти, наверное, из-за того, что тот произвёл на меня крайне давящий эффект.

НО

Ветров не говорил чего-то, что я от него никогда не слышал, нет. По содержанию это был обычный чернушный цинизм. Ужаснула сама форма, подача — стройная и логичная последовательность мыслей, которая была абсолютно лишена эмоциональной окраски.

Очевидно, что вслед за де реализацией у него пришла деперсонализация. И я уже ничем не мог помочь, ведь мог повлиять только на его эмоции, а Диме было настолько больно, что они отключились.
— Ты как? — с усмешкой поинтересовался Ветров.
— Нормально. — попытался ответить как можно непринуждённее, но не мог посмотреть ему в глаза.

Боковым зрением видел, как он пристально наблюдает за мной, и чувствовал себя ещё хуже, понимая, что в этой ситуации уже бессилен.
— Прости, я пойду, не вывожу — полушёпотом промямлил я.
— Тебе дать сигарет в дорогу? — не пытаясь удержать, без укора спросил он.

Наверное, это и есть дружба: когда ведёшь себя неподобающе, но тебя не осуждают, понимая, что по-другому не можешь.

Вернулся домой, взглянув на часы, увидел, что прошло чуть больше двух часов, как выходил из дома. Крайне странное ощущение: выпитая в короткий срок бутылка вина ничуть не опьянила и сна не чувствовалось, только тянуло курить каждые двадцать минут.

Пытался понять, что так сильно потрясло и почему до сих пор не могу успокоиться, ведь самоубийцу даже не знал. В голове каша, событие наложилось на событие, и вычленить саму причину тревоги невозможно.

Ближе к утру пришёл к выводу, что больше всего шокировала иллюстрация того, как переносят смерть близкие люди усопшего — поверх наложилось осознание бессилия, в попытке помочь.

Это были самые яркие детали, но далеко не единственные — этакая верхушка айсберга, которая торчала из болота тягучей, пустопорожней рефлексии.

Почти провалившись в сон, я вдруг заметил, что словосочетание «пережить смерть»
можно использовать как каламбур.

Соцсети :
https://vk.com/club228994210
https://t.me/vasilysolo