VasilySolyony95

Со мной рядом курил парень моей расы. Видно, что он старше меня, но из-за запойного вида я не мог понять насколько.
— Как хорошо, что я не живу в этой стране. — подмигнул он мне.
— Какое у тебя гражданство? — поинтересовался я.
— Сам знаешь. — усмехнулся он, махнув рукой — нихера ты меня не понял.
Внезапно до меня дошло, что он говорит про аполитичность, возведённую в абсолют. Хотя нет... Ещё раз оглядел его — даже больше, скорее про оторванность от реальности.
— Кало́ — протянул ему руку — Тоже летаю снаружи всех измерений.
— Привет, я Саша алкоголик.
— Ну привет, Саш, а какое твоё первое имя?
— Тебе зачем? Я же тебя не спрашивал про твоё второе.
— Ну... — замялся я — свои же, принято так.
— Акуле плевать на быт и обычаи — рассмеялся он.
Мне тоже почему-то стало весело. Пропили до утра.
— Пнигнэ́мос, приятно было познакомиться. — он крепко пожал руку на прощание.
— Мне тоже. — ответил ему тем же.

Пнигнэ́мос был удивительным уебаном. Его речи и мысли пропитались негативом и деструкцией, но в сухом остатке он чертовски располагал к себе.

За месяц наш тандем спелся, и я начал спиваться. «Встретились два одиночества» — про нас. Глядели друг на друга, будто в кривое зеркало... и отражение общих пороков, недостатков как минимум вызывало интерес. 

Поначалу было страшно, когда я заметил, как меняется моё мышление при встрече с ним.

За парой пива ловили волну цинизма и упивались вусмерть, каждый раз как в последний. «Ещё немного времени и мы учиним что-то страшное» — это предчувствие воспринималось как факт.

Зато за меня беспокоилась Лера. Наверное, её просто задрало моё похмельное состояние после каждой остановки в Западном. Сначала она подшучивала, но теперь не до смеха даже мне.

Где-то с неделю между мной и девочками напряги и нервяки. Катя взяла в привычку подходить ко мне и принюхиваться — думают, что пью на работе.

За две недели ситуация только ухудшилась. Они застукали меня с бутылкой, когда я пытался спрятаться между вагонов. То был первый неудачный и последний раз, честно.

Если б не похмелился, то не вышел. Девочки посмотрели на проступок с презрением, но сквозь пальцы.

Больше не спрашивал их о планах на вечер, а сразу отчаливал к закадычному другу. Да, его общество не такое приятное, но и не такое тягостное. Теперь.

Катя через пару дней уедет в «Центральный» на сессию. Она заочно учится на третьем курсе Промышленного университета. Останемся вдвоём, и это плохая новость. Месяц назад видел в Лере «сестрёнку», а сейчас наблюдаю, как падает её мнение обо мне.

Общение перешло исключительно в плоскость разговоров о работе, и как бы я ни гнул свою линию — не могу найти точки соприкосновения. Без смягчающего фактора Кати скоро всё сведётся к формальному подчинённый-начальник.

Остановка «Западный». На отдых в моём распоряжении чуть меньше суток. На выходе с вокзала меня окликнула Лера.
— Эй, опять к этому? (девчонки иначе ПнигнЭмоса никогда не называли)
— Ага.
— Может не надо? Не нравишься мне ты похмельным.
— До завтра.

Развернулся и пошёл. Она побежала следом. Через полчаса сидели где-то в закутке промзоны на кем-то оставленных строительных лесах. Лера не любила нарушать правила при людях.

В её руке чуть подрагивала литровая бутылка Сангрии. Вино шло мелкой рябью, но не плескалось об стекло, будто водоём при поднявшемся ветре.
— Что уставился?
— Тебе холодно.
— Забей, ещё мало выпила — поморщилась, сделав большой глоток.
— Может пойдём в тепло?
— О себе бы так беспокоился.
— Я-то что?
— С этим квасишь так, что мы уже поспорили, через сколько у тебя случится запой. Катя думает, что через месяц, а я даю тебе две недели.
— На что спорили?
— Тебя не касается.
— Ага, только я, на минуточку предмет спора!
Лера на мгновение замолкла.
— Хорошо, предлагаю бартер, только ты отвечаешь первым.
— Давай.
— Почему ты запил?
— Так скучно и грустно жить на самом дне.
— А если не цитировать песни? Меня бесит, когда ты на серьёзный вопрос иронично бросаешься цитатами.
— Мне правда грустно и скучно.
— Почему?

«Почемучка» — усмехнулся внутри себя, вспомнив детство, от давно ушедших времён осталось что-то неуловимое, но внушающее уют. Захотелось открыться, только с какой стороны?
— Уснул там? — Лера пнула меня по сапогу.
— Думал. Знаешь, сложно объяснить даже самому себе. Дай ещё минутку — потянулся за бутылкой.

Три больших глотка, подкурился и уставился в истоптанный снег.
— Ну?
— Не знаю, честно. Об этом толком не задумывался — всё на уровне ощущений и эмоций. Не хотелось даже осмыслять, почему-то. Могу прочесть стихуёвину, написанную одним похмельным утром. Может, так я стану для тебя понятнее.
— Валяй.
— Я чучело
шитое белыми нитками
из обид и загонов.
Не лезь ко мне в голову
— протекает колпак,
и внутри пустота.
Всё хорошо.
Только не хватает заботы.
Я б об этом кричал,
но мне не пришили
рта.
— Грустно, но мне нравится, хочешь мои услышать?
— С радостью.
— Завтра утром принесу, не помню наизусть.
Лера слегка раскачивалась из стороны в сторону и тихо пела неизвестную мне меланхоличную песню. Меня не покидало чувство, будто сказать больше нечего.
— Сангрия кончается, оставить глоточек?
— Нет, мне хватит.

Я замахнул бутылку, чтобы добить до дна. Лера неожиданно крепко обняла меня. На полминуты застыли в нелепой позе. Левая моя рука прижата к бочине, правая занесена как горн, и рыжая девчонка вцепившаяся в меня, как в плюшевого мишку.
— Братик, не болей. — прошептала она, спрыгнула с лесов и ушла.

Ещё минут десять сидел: думал идти ли к ПнигнЭмосу или нет. Вспомнил, что она так и не сказала про условия спора. Не пошёл.

Утром Лера принесла несколько листов, исписанных стихами, и отказалась о них говорить.
— Хочешь испортить мне с утра рабочий день? — отшутилась она.

Ночевали в «Центральном». Лера отказывалась выходить из своей комнаты.
— Пара шагов за порог и утянет к Кате. Не хочу мешать ей на сессии.
— А в гастроном?
— Зачем?
— За вином.
— На работу через пятнадцать часов.

Сговорились на 0,7 хорошего портвейна. Уболтали его где-то за час.
— Как тебе мои стихи?
— Простенькие рифмы, часто даже глагольные, ритмика скачет и ещё кое-что смущает.
— Что?
— Умные в кавычках слова — они выбиваются из общей стилистики.
— Я в ней не разбираюсь.
— Ну, смотри, они выглядят вычурно и неуместно, как дорогой особняк посреди деревянных халуп.
— Так это же жизненно! Ты «Восточный» вообще видел?— рассмеялась она.
— Ну да, плохой пример в ваших-то реалиях. — улыбнулся я.
— Лучше про содержание скажи, эстет.
— Тут сложно всё.
— То есть?
— Не получается собрать ощущения в кучу, твои стиши во мне задели какие-то личные противоречия.
— Не ходи вокруг да около, нам рано вставать.
— Они меня тревожат, потому, что я чувствую: их суицидальная начинка не позёрство.
— Сорок девять попыток самоубийства.
— Неудачных, как посмотрю — нервно рассмеялся.
— Ага, иначе не сидела б у тебя под боком.
— Прости за бестактность, но почему?
— Вопрос простой, но больно долго рассказывать.
— А что в первую очередь: больно или долго?

Одиннадцатилетняя девочка с длинными растрёпанными волосами, одетая лишь в майку и трусы, вжалась в дверь комнаты. Её руки раскинуты в стороны. Дрожащие пальцы соскальзывали с лакированных дверных косяков.

По комнате истерично металась женщина. Каждые несколько кругов она подскакивала к двери, но девчонка напрягала мышцы изо всех сил, и её было не сдвинуть с места.
— Пусти меня, дрянь!
— Мамочка, не надо!
— Долго тебя ждать? — послышался мужской голос с улицы.
— У меня дочь в дверях стоит, не выйти!
— Так сигай из окна в снег, второй этаж же!
— Эта пиздюшка все рамы гвоздями приколотила, пока меня не было... Блять, в форточку же не полезу!
— Решай реще!
— Не уходи!

Женщина схватила табурет и разбила окно. Девочка соскользнула вниз по двери на корточки и закрыла лицо руками. Зарыдала. Звук шагов по битому стеклу, скрип гвоздей в оконной раме, внизу треснула корка снежного наста. В комнате стало свежо и холодно.

— Теперь ты понимаешь, почему я не смеюсь с шуток про наркотики. — тихо сказала Лера, уставившись в пол, будто пыталась высмотреть осколки стекла под ногами.
— Мне... Я сочувствую тебе.
— Это был пятый класс на уроке природоведения. Не помню темы, но она меня как-то подтолкнула... К мысли, что всё на этой планете не имеет смысла, всё равно же и самой планеты когда-то не будет. Я стал одержим идеей смерти, глотала таблетки, свинец, ртуть.
— А сейчас?
— Что?
— Не пытаешься?
— Нет, но думаю точно так же, просто не хочу причинять боль Кате.

У меня не было слов. Хотелось сказать что-то весёлое, смешное, доброе, но в голову лезли шаблонные позитивные лозунги и больше ничего.

Ненавижу подобных участливых балаболов для них главное не результат, а участие, после которого станет лучше только им. А чем я сейчас их лучше?! Я вообще ничего не могу сказать.
— Язык проглотил?
— Прости, пытаюсь не ляпнуть херни.
— Будто я жду чего-то умного — грустно улыбнулась она — я ещё не совсем того, чтобы с глухими стенами разговаривать.
— Ты мне казалась такой жизнерадостной, а сейчас…
— Это плохо?
— Нет, просто не ожидал, что в тебе такая чёрная воронка.
— На себя посмотри, страдалец — усмехнулась — А у меня привычка дурная просто.
— Какая?
— Неосознанно копирую людей: их слова, жесты, настроение. Не замечал?
— Не-а
— Слепошарый. — раздражённо рассмеялась — Тебе пора, спать хочу.
— Погоди минутку.
— Что?
— Знаешь... — так невовремя пропали из головы все слова, чёртовы нервы — В общем... Я тоже себя будто зеркалом ощущаю. Порой кажется, что моё мнение о себе — лишь отражение чужой реакции на меня. Когда пью с ПнигнЭмосом, во мне рождаются тёмные помыслы ,потому что он их пощря…
— А с нами?
— Хочется быть хорошим. Не казаться, а быть, понимаешь?
— Надо больше хорошего. — крепко обняла.
— Окситоцина, серотонина, дофамина? — смеясь спросил, обнимая в ответ.
— Да. — серьёзно ответила она.

«Только не переставай со мной общаться»

Город «Центральный». Прошёл час, как вернулся от Леры. Снова пили вино, как и все предыдущие остановки. Ворочался, не мог уснуть — продолжал мысленный диалог с нею.

Катя вернётся через два дня. Не хочу, чтобы она возвращалась. Мне будет не хватать этих вечеров вдвоём. Да кому я вру?! Где-то с неделю Лера прописалась в моих сексуальных фантазиях. Моё отношение к ней явно не как к сестрёнке, кажется, влюбился.

Начало выходных. Только что вышел из душа. Разглядывал свой скудный гардероб. Просто разглядывал — выбирать не приходится. Сегодня день рождения у знакомого Пнигнэ́моса, я тоже приглашён, но сначала к Лере. На пирушку приду только вечером.

Ветрено. Ощущение, будто хлёстким порывом воздуха сдуло всё настроение Леры. Серьёзно. Ещё каких-то минут двадцать она была куда веселее и разговорчивее. Притворялась?

— Может в гастроном за Сангрией?
— Бери, если хочешь, — ответила отстранённо и через несколько секунд добавила: только я не буду.
— Ну почемууу? Ну почему-у-у?
— Не хочется.
— Но если каждый будет попирать многодневные устои и традиции, что станется с нами? — нелепо пошутил, взглянул ей в глаза и понял, что зря.
— Тогда, возможно, ты сегодня не упьёшься вдрызг. — серьёзно ответила она.
— Ага, — показал язык — всё равно возьму.
— Валяй, я не могу тебе запрещать.

Четыре часа бродили между гастрономом, кафетерием и ещё парой мест. Лера заливала в себя кружки кофе, а я напивался. Хотел стать весёлым, несерьёзным и непосредственным, поймать синюю волну, но не получалось.

Время тянулось, как битум в детстве, когда его жуёшь и до конца не понимаешь зачем — также я не понимал смысла в прогулке, но не хотел отпускать Леру.

Врал, что мне некуда податься до вечера.
— Саша, я замёрзла и хочу домой — в очередной раз попросилась она. 
— А мне плохо, я же себя загрызу, не оставляй меня, пожалуйста.
— Ты эгоист.
— Этим и интересен.
Впервые за долгие, долгие часы искренне улыбнулась. Оттаяла. Понемногу разговорились, перестали бросаться обрывками фраз, умолкая, не встретив понимания.
Много говорили про отношения.
— Вы — это самое гармоничное, что я видел! — честно и искренне восторгался, окончательно опьянев. — Вы вытаскиваете и уравновешиваете друг друга. Да вы симбиоз!
— Надеюсь, ты воспринимаешь меня как отдельную личность (?) — пролепетала с какой-то странной интонацией. (что я до сих пор гадаю, был ли там вопрос)

Пол десятого вечера. Залез на сцену в парке и сел на обледеневший пол. Подо мной заскользила небольшая сумка. Кончалась вторая бутылка вина, мёрзлый остаток обжигал холодом горло.

Лера каталась по льду, будто бы на коньках и, кружась, снова напевала что-то меланхоличное. Внезапно ощутил резкий толчок в спину.

Наверное, поскользнулась и решила об меня затормозить. Наклонилась и обняла.
— Кажется, я в тебя влюбилась. — прошептала на ухо.

Резкий провал в сознании. Напротив меня Лера, смотревшая мне в глаза, а я как заведённый повторял одно и то же:
— Только не переставай со мной общаться, только не переставай со мной общаться, только не переставай со мной общаться…
— Саша.
— Да?
— Ты к кому-то на день рождения собирался.
— Хочешь, чтобы я ушёл?
— Нет.
— Что будем делать?
— Пошли ко мне, будем пить кофе и слушать музыку.
— А кофе зачем?
— Чтобы не уснуть до утра, завтра же Катя днём приедет.
— Возьму ещё вина?
— Бери.
— А ты будешь?
— Буду.

Стояли у подъезда, смотрели вперёд на соседский забор. Докурил уже несколько минут назад. Лера тоже держала прогоревший бычок в руке.
— Давай пополам? — прикурил новую.
— Всё это так странно — повернулась ко мне.
— Точно такое же чувство.

Впервые с детских времён зачем-то считал ступеньки. Поднялись на второй этаж. Она открыла дверь и сразу зашла в ту часть комнаты, где кровать. Стала переодеваться, не глядя на меня. Когда на ней осталось только нижнее бельё, во мне что-то щёлкнуло.

Схватил куртку, прыгнул в ботинки и выбежал из комнаты, обронив лишь: «Прости».

Задыхаясь от ледяного воздуха в лёгких, перестал бежать, только у дома, где был праздник. Вошёл в подъезд, постучался и позвал Пнигнэ́моса.
— Ты задержался.
— Ага — отшатнулся к окну и сел на подоконник.
В одной руке прогорали сигареты, во второй дрожала бутылка вина. «Бля, пиздец» — повторял после каждой затяжки. Вряд ли Пнигнэ́мос разобрал и половину мной сказанного.
— Нежданчик. — протянул мне бутылку, а я даже не заметил, что она не у меня в руке. — Вставай, нас заждались.
— Я домой. Просто нужно было выговориться.

Шёл по мосту, загребая с перил снег голой ладонью. Моральную боль хотелось заглушить физической. Голова снова запрокинута вверх, лицо заливали слёзы. Никогда ещё не чувствовал себя настолько одиноким. Казалось, будто на всей планете больше нет ни одного живого существа.
— Сука, сука, твою мать, что с тобой не так Саша?! Девушка влюбилась в тебя, а ты в неё. При чём вселенское одиночество?
— Это неправильно, а значит, невозможно.

Валерия же меня ошарашила ещё на пороге того кабинета.

— Катя — моя девушка, даже не смотри в её сторону.

Коротко и прямолинейно от пацанки с рыжими волосами, которая предпочитала говорить о себе в мужском роде. Не всегда получалось. Также ей никуда не деться от своей женственности, как бы она не старалась.

Ей нравилось, когда звал её Валерой, наверное, думала, что воспринимаю, как мужчину, хах. Я же просто дурачился, а может, она всё понимала — у Леры не отнять чувства юмора с прибабахом.

Любовь к шуткам на грани фола и прямота — наши общие черты, благодаря им и поладили. Ежедневно в кабине раздавались ироничные сексистские, расистские и чуть мизантропические высказывания от нас обоих. Говорили на все темы, нередко подшучивая над собой, а не пытаясь кого-то уколоть.

Окончательно убедился: для меня в любом человеке первоочерёдна не доброта и честность, а способность к самоиронии.

Всё же была одна вещь, о которой Лера просила не говорить и не шутить из-за Кати: вес — Катя похожа на анорексика, но точно не знаю, стеснялся спросить.

Заскрипели тормоза, состав замедлял ход. Прибыли в город «Западный» — замыкающая точка на железной дороге между трёх городов. Разместились в двух привокзальных комнатах отдыха.

До выхода на рейс почти сутки. За это время перегонят поезд на другой путь, выгрузят промтовары и продовольствие, загрузят баллоны с газом. Всё вручную, как хорошо, что этим занимаюсь не я.

Зажёг газовую лампу в комнате отдыха — ничего нового такая же, как и в «Восточном» и «Центральном»: железная двухъярусная кровать с облупившейся краской, тумба, стол, стул. Как обычно, удобства вне комнаты, например, «холодильник» между створок окна.

Полез на верхнюю койку. Не люблю, когда есть что-то помимо потолка над головой. Прикрыл глаза, полежал несколько минут и заворочался. Не мог найти себе места на пролёжанном матрасе. Стук в дверь.

— Эй, был в этом городе? — улыбалась с порога Лера.

— Нет.

— Одевайся, экскурсию устроим!

— Откуда столько заботы, хах?

— Катя хочет погулять, но боится, что к нам пристанут, выручай!

— Хорошо, одеваюсь.

Прошли двести метров от вокзала и попали на центральную улицу. Вряд ли она отличалась внешним видом от окраин: дома двухэтажные деревянные халупы, тусклый свет газовых фонарей и пёстрое-пёстрое небо от звёзд. Далеко впереди виднелось сплетение труб газодобывающего предприятия, а на востоке кирпичные башни котельных, будто гиганты на плечах держащие чёрные тучи. 

Всего лишь пять минут и мы на центральной площади.

— Ну воть и центр: гастроном, мэрия, Вечный огонь, забегаловка «Ресторан» и куда же нам пойти греться? — с иронией в голосе спросила Лера.

— Не знаю. — замялся, зная, что в моих карманах только сигареты.

— Риторический вопрос, дурак.

«Ресторан» встретил нас неприветливо. Сидевшие за стойкой забулдыги с вызовом смотрели на меня. Лера отдёрнула меня за рукав в соседний зал.

Бордовый бархат стен, четыре стола, четыре над ними светильника, полумрак.

— Интимненько — в стиле вампир — неловко пошутил я, стараясь отвлечься от ощущения, что здесь мне не рады.

Девчонки заказали две бутылки дешёвого игристого, ещё была неудачная попытка добавить к заказу что-то съестное для Кати — она, естественно, смогла отвертеться.

Много курили, разговор не вязался — от нервов заплетался язык. После первой выпитой бутылки беседа оживилась. Шутки если не стали удачнее, то хотя бы смешили. Первый бокал Кати всё ещё остался практически не тронут.

— А эти-то смотрят на меня, будто вошёл при свете дня, а от меня несёт гемерием!

— А он сильно пахнет? — начала осторожный расспрос Лера.

— Менее резкий, чем от сигарет, да и если не знаешь запаха, то даже не догадаешься.

— А какой он?

— Кто?

— Запах.

— Не знаю, как описать, не курил его, только был рядом. Например, ты бы смогла достоверно описать горечь сигаретного дыма, никогда не курив сигареты?

— Так ты его никогда не пробовал?

— И никогда не был на солнце? — вклинилась Катя.

— Бывало всякое. — напряжённо улыбнулся и не смог больше сказать ни слова.

Внутри меня передёрнуло, будто мой взгляд случайно упал на разлагающуюся ворону. Пугающе яркие и эмоционально привязчивые воспоминания — вот единственное, чем мне не нравится алкоголь.

День, когда я увидел солнце, был моим вторым воспоминанием из раннего детства. Первое было тоже по-своему страшным. Тогда был какой-то праздник. Слегка хмельной отец поднял меня над головой и шутливо спрашивал: «А где у нас КалО?»

— Я здесь! Я здесь! Я здесь! — тревожно повторялись мои мысли, я ещё не умел говорить, не понимал шуток и был уверен, что меня потеряли.

— А где у нас КалО?

— Я здесь! Я здесь! Я здесь! — кричал я у себя в голове и всё, что смог — это только заплакать.

Заговорил я где-то только к трём годам. Бывает, что обширный отрезок времени считаешь хорошим, но не можешь детально восстановить и половины тогда произошедшего. Зато минуты страха и отчаяния запоминаются посекундно. Интересно, так у всех или я такой один?

— Са-ша — щёлкнула пальцами передо мной Лера.

Долил себе остатки шампанского и выпил залпом, подкурился. Навязчивое воспоминание никуда не исчезло и как дым в этом помещении стояло передо мной, застилая глаза.

Наши окна всегда были заколочены несколькими слоями плотных штор. Солнечный свет, пытаясь пробиться сквозь преграду, придавал чёрной ткани сероватый оттенок. Родители спали — я несколько раз заранее проверил.

Снял ботинки в спальне, и босиком на носочках засеменил к выходу. Сердце забилось чаще, немного страшно, но больше интересно посмотреть на того, кто уносит непослушных детей на рассвете. Так же он выглядит, каким приходил ко мне во снах? Белоснежно седой, сгорбленный старик с клюкой и широкополой шляпой, если да, то чего его бояться?

Приоткрыл дверь и встал на пороге, чтобы если что — сразу её захлопнуть. Яркий свет ударил в глаза, зажмурившись, прикрыл глаза ладонью. Непривычно и тепло. Я впервые почувствовал солнечное тепло на своей коже.

- Мааааааааа! — только успел испуганно взвизгнуть.

Дыхание перехватило, будто кто-то схватил меня за горло с такой силой, что стало почти невозможно дышать. Я никого не видел, и схватившись за шею, не почувствовал на ней ни чьих рук, но кто-то же меня душил!

Кто-то подхватил меня сзади и понёс вглубь дома. Шумно. Все кричат. Всё по краям потемнело, будто я находился в тоннеле.

— Он выдержит внутривенный?

— Не знаю!

— А внутримышечно успеет подействовать?

— У него отёк горла, блять, сделай уже что-нибу…

Лера легонько толкнула меня в плечо и вопросительно посмотрела.

— Простите, мне неприятно говорить об этом.

— Забей, у каждого есть такое. Вот у Ка…

— Ну, Солнц. — умоляюще протянула Катя.

— Цыц! Я просто хочу пояснить, как это для тебя важно.

— Дай я тогда попытаюсь сама... Блин, мне тоже сложно... — нервно рассмеялась — в общем... Не знаю, как сказать правильно, но я в зеркале себе кажусь очень толстой... и вроде бы понимаю, что это не так, но мозг и глаза отказы…

— Поэтому, Саша, пожалуйста — мягко перебила Лера — Пожалуйста, не упоминай эту тему и ни в коём случае не говори Катёнку, что она похудела, чтобы подбодрить, не говори, что и так нормально или ещё бы пара килограмм ей бы не помешали, прошу, не надо. Лучше, когда она снова беспокоится о своём весе — просто подними её, чтобы показать, какая она пушинка.

Вечер закончился очень душевно и весело. Больше не заказывали алкоголя, он был не нужен.

«Прогулка»

Кончалась третья рабочая неделя. Начинались вторые настоящие двухдневные выходные, а не сутки на проспаться. Мы проводили их в «Западном», который был на другом краю от «Восточного».

У девчонок здесь была своя комната в общежитии, я же здесь закрепил за собой одну из «комнат отдыха». Не видел смысла здесь что-то снимать, когда большую часть времени в разъездах, а через три с небольшим месяца моё существование здесь будет невозможно.

Десять утра. Я уже успел заправить постель и умыться. Лежал в одежде на нижней койке, пытаясь ещё немного поспать после завтрака. Послышался неуверенный стук в дверь.

— Кто там?

— Привет! — в комнату заглянула Катя.

— Привет, заходи.

— Ты не спишь? Я тебе не помешаю?

— Да нет же, заходи уже! — рассмеялся я.

Она вошла и замолкла. Такая отстранённая и суетливая. Казалось, что её заставит вздрогнуть даже шум ветра за окном.

— Потрогай, какие у меня ледяные руки. Кофе хочется. — виновато улыбнулась она.

У меня дома решительно ничего не было, даже алкоголя. Вышли на улицу и повернули к центральному рынку, там внутри был кафетерий. По пути пытался выяснить, что стряслось.

Рассказ был путан и отрывист, всё, что понял: Лера вчера напилась и что-то учудила, а у Кати случилась истерика и на нервной почве она ничего не ест, даже не пьёт воду.

Её беспокойство несколько передалось мне, тоесть, стало неспокойно за неё. Вдобавок болела голова от недосыпа — ночь практически не спал из-за сбившегося графика. Поэтому заказал себе глинтвейн вместо кофе.

Головная боль практически исчезла, стало тепло и уютно. Моя подружка тоже оттаяла, и с её лица исчезла извиняющаяся улыбка. Теперь она просто улыбалась. Решили гулять дальше.

Переходя железнодорожный мост, заскочили мимоходом к ним домой. Катя осмелилась поесть. Пока она клевала салат из водорослей, я рассматривал комнату.

Это, конечно, не комнаты отдыха: где-то треть пространства отведена под кухню и отгорожена деревянной стенкой, здесь помещался стол, гарнитур, газовая плита и раковина, правда есть здесь более чем вдвоём невозможно.

В оставшейся части вытянулся во всю стену шкаф и кровать, на которой спала сейчас Лера. Возня на кухне разбудила её. Она села на кровати, натянув по шею одеяло.

— Ты будешь ещё долго извиняться! — в шутку повторяла Катя.

— Аха! — подмигнула ей Лера, просунув язык между двух пальцев.

Они такие милые.

Через пятнадцать минут мы с Катей уже шли по незнакомым для меня улицам. В сумке об мой бок билась литровая бутылка глинтвейна. Странное дело: пил я, а расцветала она. Наконец, к ней вернулась оживлённая мимика.

Я только шутил и слушал рассказы о детстве, о бабушке-матери. Родная мать сбежала от них с любовником.

— В одиннадцать лет я была очень полненькой и... мама, ну то есть бабушка... она мотивировала меня похудеть... издевалась точнее…

Заметив, что Катя погрустнела, вспомнил про просьбу Леры.

— Спорим, я тебя на одной руке удержу?

— А не уронишь? Ты немного шатаешься.

— Ерунда!

Поднял её и опустил левую руку. Катя висела на правой вниз головой и смеялась. Мне тоже было весело и немного за неё страшно, не ожидал, что она настолько лёгкая. В ней точно меньше сорока килограмм при росте около ста шестидесяти пяти.

То ли кровь к мозгу прилила, толи чего, но её повествование обрело более светлые тона, а над многими происшествия она уже сама смеялась и шутила. Я же лишь вторил, что самоирония упрощает жизнь.

Говорят, что ирония — это агрессия, а самоирония — самоагрессия. Смотря со своей колокольни, не соглашусь, если, конечно, самоирония не несёт в себе цель самобичевания.

Мне думается, что лишь когда ты в состоянии пошутить над своей проблемой, то, тогда рассеяв вокруг неё ореол страха, ты наконец-то увидишь раздутую муху до размеров слона. Да, проблема никуда не делась, но с огромной мухой всё же легче справиться, чем со слоном.

Главное — шутить над собой, чтобы уравновесить себя, а не для кого-то.

Вечер провели в комнате у девчонок. Слушали музыку, рассказывали курьёзные истории, почти не пили и много смеялись. В какой-то момент Катя схватила блистеры своих таблеток для похудения и стала выколупывать по таблетке, бросая в урну.

— Они мне больше не нужны. — улыбнулась она.

Уходил домой уже трезвым, но крайне экзальтированным. С неба падал пушистый снег, а я шагал по мосту, высоко задрав голову, пытаясь сдержать накатывающиеся слёзы. Кажется, я тогда был счастлив.

Туалет выкрашен светло-коричневой краской, потолок пожелтел от табачного дыма. В верхнем углу окна встроен вечно работающий вентилятор. Справа три унитаза без кабинок, от двух из них тянулись лужи мочи.
— Каждый раз, как зайду сюда у вас всё нассано, совсем не убирают, что ли? — спросил я.
— Да убирают, раза три в день так точно, может, четыре, просто здесь такие невменько приезжают, что попасть не могут, а за каждым же не уследишь. У вас поехавших разве не так?
— Да нет, покультурнее как-то, разве что какой-нибудь шизик в раковину решит насрать, но это так по праздникам, нечасто.
— Ахахах, лучше здесь стабильность, чем по праздникам подарок в раковину.
— Да ладно тебе, я это всего раз и видел-то.
— Ну вот тогда и не хвастайся!

На четвёртые сутки меня перевели в общую палату, и я продолжил находить различия между этим отделением и остальной психушкой. Первое, что сразу привлекает внимание — это двери! То есть то, что они здесь есть у каждой палаты, а камеры видеонаблюдения отсутствуют. Обычно всё наоборот.

Но больше всего меня поразило то, что не было контроля над сигаретами и телефонами. На других отделениях выдавали до восьми сигарет и один пакетик чая в день, телефон же разрешали только на тридцать минут раз в сутки. Здесь же чуть ли не на посту можно было заваривать чифир, курить хоть две пачки в день и телефоны никто не забирал — сиди в интернете сколько хочешь, только успевай заряжать.

Недалеко от палаты в меня врезался парень с раскосыми глазами. Я только хотел выругаться, как заметил, что он на ощупь находит дверной косяк.
— Извини, немного не вписался, я Лёха — протянул он руку в мою сторону.

Оказалось, он слеп и на память заучил всё отделение, но больше меня удивило то, с какой он скоростью мог впитывать информацию. Я даже примерно не могу сказать, с каким ускорением он слушает всё на смартфоне, потому что со стороны это слышится как зажевавшаяся плёнка на кассете от магнитофона. Лёха гордился тем, что мог прослушать триста страниц книги за десять минут.

Следующим примечательным персонажем был Виктор Борисович — седой старичок, который разговаривает, будто толкает затянувшийся то ли тост, то ли анекдот. Горе тому, с кем Борисыч начал разговор.

В палате ещё были Артур и Женька. Жене сначала не очень понравилось, что к алкоголикам подселили сумасшедшего. В первый день он каждый раз, проходя мимо меня, будто бы про себя тихонько восклицал: «Допился же! Уже с ебанутыми в палате лежу!» Эти восклицания очень смешили нас с Ветровым.

Самый жизнерадостный был Артур. С его лица редко сходила улыбка, нет, она не была придурочной, скорее в ней содержалась некоторая хитреца. Это был тощий сорока четырёхлетний невысокий мужичок с глубокими возрастными морщинами около глаз. Мой отец в пятьдесят один год выглядел гораздо моложе.

— Не помню, как здесь оказался, бухой был, знаю только, что со мной ещё не открытая полторашка охоты крепкой оставалась. По пути, видимо, спёрли, суки. — Так Артур комментировал своё появление здесь. Его привезли из Белозерска.

Он медленно ходил, переваливаясь с ноги на ногу, я целый день гадал почему, пока не спросил. Вышло так, что этот чудак уснул новогодней ночью в снегу и отморозил все пальцы на ногах. Пришлось ампутировать. Ситуация страшная, а Артур сидел и с прищуром улыбался, когда рассказывал.

Пусть юность Артура пришлась на девяностые, он не соприкоснулся с наркотиками от слова совсем. Наверное, в его крохотном городишке их просто не было.
— Да я знать не знаю ваш этот гаргыш! — разводил он руками.
«Гаргыш» — неправильное название гашиша стало у нас локальным мемом.
— Гаргыш! — мы так здоровались.
— Гаргыш? — звали курить.

На этом Артур не остановился и ввёл в наш обиход ещё одну фразу-мем: «не поутилось». Историю с этой фразой расскажу от первого лица:
«Лет шесть назад это было. Живёт у нас в городе Пашка-дурачок. В семнадцать лет не смог первый класс закончить. Значит, сидим на озере, выпиваем, мимо Паша с девчонкой под ручку идёт. Мы это заприметили и подошли к нему после, когда он один возвращался.
— Ну чё, Пашка, ты её того?
— Э! — отмахивается от нас.
— Ломается?
— Нет, пихал, пихал — не поутилось!»

На пятые сутки Егор принёс передачку с сигаретами и чай. Мы с Димой сразу же заварили «купец» из семи пакетиков на кружку.

Тепло разлилось по груди, терпкий вкус заполонил рот, вот бы леденец, барбариску, но не было. Через считанные минуты приподнялось настроение, появилась суетливость и улыбка.

Ветрову же не понравилось: «Слишком горько, да и эффекта будто выпил крепкий кофе». Язык у него всё же развязался, сидели, посмеивались, дуэтом вспоминая песню Кровостока «Биография». Надурачившись, задумали со скуки начать вдвоём писать сценарий для визуальной новеллы. Этим же вечером забросили затею из-за «творческих разногласий».

Точнее, я сообщил Диме, что он говноед не читавший и не смотревший ничего, кроме хорроров, и именно потому ему не понравилось написанное мной вступление:

«Главный герой смотрит на детскую площадку сквозь разбитый стеклопакет, схватившись рукой за наспех приваренную решётку. Снаружи чёрный, угольный снег, и лишь покосившийся снеговик напоминает о том, что здесь когда-то было место счастью».

Да, вступление не ахти, но не настолько же, чтобы рубить его на корню. Поэтому мы и разосрались, но это уже не важно. Главное, что мне понравилось сочинять под чаем, и я решил написать что-то личное, обращённое в форму фэнтези, чтобы было легче вытащить, выплюнуть зудящую изнутри грязь.

Так появилась первая глава а-ля пролог:

Тьма.

«Остров»

Стучали колёса, им в такт содрогалась чугунная печь. Из неплотно прилегающей крышки изредка высовывались языки пламени и отражались в заледеневшем окне. Выглядело красиво — всполохи украшали полярную ночь.

Сквозь проржавевшие дыры корпуса прорывался гудящий ветер, приглушая треск поленьев. Девушка-щепочка в шинели нараспашку с трудом заносила топор и неуклюже опускала его в полено, будто боялась промахнуться. Худое обветренное личико не выражало ни изнеможения, ни скорби, наоборот: в глазах сосредоточенность, пусть несколько и нездоровая.

Закончив с очередным поленом, она отряхнулась, убрала рукавом со лба налипшую чёлку и робко вошла в кабину. Её тонкие пальцы проворно залезли под зимнюю форму машинистки, миновав шерстяной свитер.

— Катёнок, у тебя такие тёплые пальцы. — ласково отозвалась Валерия — и такое... тяжёлое дыхание, стой! Одышка?!
— Зато здесь стало чуточку теплее — уклончиво ответила бедняжка, продолжив массаж. — Да и осталось всего-то немного доколоть.

В последней фразе слышалось больше одержимости, чем позитива. Валерия напряглась и села вполоборота. Она уже много раз видела эту смесь нервно-искренней улыбки, лёгкое подёргивание головы...
— Солнце, побудь пока что рядом со мной, я соскучилась.

Катя послушно прильнула к Валерии, закутавшись в шинель. Буквально несколько минут и в кабине послышалось тихое — мерное сопение. Лера нежно провела пальцами по волосам спящей и позволила себе минутную слабость — прикрыла глаза.

С трудом проморгавшись, она поняла, что необходимо резко взбодриться, но главное — не потревожить спящий комочек.

Оставалось ещё несколько часов пути. Выход один: представить, а ещё лучше поэтапно спланировать переполох в конторе, когда они доберутся на станцию.

Все всё понимают — кризис угля. Да, пусть будут мёрзлые, еле растапливающиеся дрова, НО скидывать их погрузку и колку на машинистку и её помощницу.

*****

Последнее время в моей голове кишат угнетающие мысли. Все они вьются вокруг одного вопроса: «Начерта я сбежал на остров?» Ответ пугающе прост, как и мой рацион, поэтому не хочу озвучивать его даже себе.

Иду в темноте по неосвещённой окраине города. На дворе «полдень». Денег практически нет, есть только отказы в трудоустройстве. Полярная ночь для нас Теймуров, казалось бы, самый сезон, да жаль, цены нам нет — избыток рабочей силы и дурная слава, идущая за нами по пятам даже на край света.

Только где и когда нам комфортно работать и жить, если с первым лучом Солнца мы падаем от удушья в обморок? Доктора назвали это анафилактическим шоком и на этом успокоились.  Предрассудки. Некому и незачем хлопотать за людей второго сорта.

Единственное средство, что помогает — народное на основе экстракта нескольких растений. К противоаллергическому действию примешивается эйфорично-стимулирующий эффект.

Подозреваю, что древние праотцы-шаманы знали, какую бурду делали, и это не побочный эффект, в отличие от выделения кислорода при фотосинтезе. А как ещё было уверить племя, что вождь — ставленник божий?

Слышала бы мои мысли сейчас учительница биологии. Она любила меня постебать, за то, что у меня остались только амбиции, а от знаний осталось лишь заученное определение фотосинтеза. Спустя столько лет помню. Вот, даже сюда его запихнул, Елена Васильевна.

Твою же! Снова закопался в мысли, даже не услышал приближение вьюги. Мою газовую лампу обволакивает мелким, рассыпчатым снегом. Со стороны кажется, будто налетели светлячки, только света становится всё меньше и меньше...и пустой поток нелепых сравнений — лишь бы отвлечься, пофантазировать, успокоиться.

Например, представить, что ночи нет и никогда не было: всего-то торопливый Бог впопыхах скинул свой старый плащ на полюс и остаётся только ждать, когда он опомнится и заберёт его обратно. А может ему эта рухлядь и вовсе не нужна? Вон как через протёршуюся ткань сверкают звёзды, и, чтобы заплатать сияющую Луну вообще понадобится целое облако.

Вдали слышен гул железной дороги — значит, где-то в нескольких километрах ж/д вокзал. Если абстрагироваться, то не так уж и тяжёл путь по вьюге. Может, зря меня ругают, за то, что полжизни витаю в облаках?

Тусклый фонарь над входом, бледный усатый охранник, ещё чуть-чуть и был бы бледнее меня, ну он-то от старости. Интересно, в его взгляде больше презрения или равнодушия? Я был послан на третий этаж к начальнику разнорабочих. Вслед мне был слышен смачный харчок.

Неприятно расплачиваться за грехи отцов. Двадцать лет назад было тяжко, и наше племя решило поделиться зельем со всем миром. Обиднее всего я его принял только однажды в раннем детстве и по назначению и не сам. Какая там торговля?

У этой дряни по всему миру больше названий, чем змей на голове у одной мифической девы с далёких южных земель — с детства люблю их мифы, наверное, поэтому гемерий я называю тоже на их манер гемерием и никак иначе. А ещё все здесь уверены, что я им и торгую. 

Чертовски бесит... и вроде бы не первый год со всем этим сталкиваюсь, только антипатия к нашему брату на Острове вознесена в абсолют. Жандармы за полтора дня моего присутствия здесь успели обыскать меня уже шесть раз.

Разгрузка тяжёлых товарных вагонов за гроши — последний шанс и пристанище для таких, как я. Ни один другой трудовой мигрант не согласится батрачить за подобную цену.

Перед дверями в кабинет занервничал и неуверенно постучался.

— Войдите — ответил спокойный мужской голос.
— Здрасте — закрыл за собой и робко прошёл вперёд.
— На разгрузку вагонов? — оценивающе, но не высокомерно посмотрел на меня начальник.
— Да.
— А выдержишь?
— Должен.
— Анатолий — протянул мне руку.
— Александр.
— Назови лучше второе имя, у ваших беда с фантазией: каждый второй — Саня.
— Кало́.
— В общем, смотри, ситуация следующая: сегодня смена уже началась и укомплектована. Завтра работы будет мало и выходят только старожилы. Подходи послезавтра к полвосьмому — там посмотрим, но учти, ничего железно обещать не могу.
— Спасибо — промямлил и вышел за дверь в оцепенении.

Не представлял, что делать дальше — последний вариант, похоже, не вариант. Никогда не ощущал настолько гнетущую беспомощность. Ноги стали ватными, в глазах потемнело, участилось сердцебиение.

Шёл не разбирая дороги и хлопнулся на подвернувшийся стул. За стеной послышалась ругань. В голове гудело — ничего невозможно разобрать. Понятно лишь то, что всё выше и выше поднимался тон голосов.

Вспомнилась история друга, когда он пришёл с открытым переломом мизинца в травмпункт и ему сказали, что палец придётся отнять.

— Братик, это была моя единственная паническая атака, вышел из кабинета, достал на автомате сигарету и закурил прямо в коридоре, понимаешь?

Я бы тоже закурил. Были бы сигареты. Конечно, я не имею никакого права сравнивать наши ситуа...

Внезапно дверь рядом со мной распахнулась. Наружу выскочили две разозлённых девушки.— Девчат, ну, поймите же вы! Где сейчас вам возьму компетентный персонал? — доносилось им вслед.
Рыжая обернулась, чтобы что-то выкрикнуть, но увидев меня, на секунду застыла. После схватила подругу и двинулась в кабинет.
— Алексей Игоревич, ну дайте нам вот «это», что за стеной на стуле сидит.»

Меня разбудили в полседьмого утра, потому что была моя очередь мыть пол в палате. Я надел латексные перчатки, капнул немного моющего средства в ведро с водой, взял швабру и пошёл наводить чистоту.

На всё про всё у меня ушло не больше десяти минут. Не знаю зачем будить в такую рань. Зато пока все спят, я без очереди принял душ. Кстати, возможность мыться каждый день — это ещё одно отличие двадцатого отделения, на других моются раз в неделю по спискам.

На завтрак подали овсяную кашу, чай и два куска белого хлеба с маслом. Я съел только хлеб, запил чаем, остальное отдал.

Так поступил, потому что собирался пить крепкий чай «купец» для вдохновения. Его нельзя пить на полный желудок из-за риска не получить желаемого эффекта. Также рекомендовалось не есть за час до и после, поэтому я принял таблетки и лёг почитать рассказы Чехова.

Настоявшийся за десять минут «купец» пил маленькими глотками — редкостная горечь. С каждым глотком тепло разливалось в груди, становилось бодро и при этом несколько сентиментально.

На дне кружки плескался чернущий остаток — самый ядрёный яд. От него больше всего эффекта, но на вкус он настолько паршив, что может вырвать. Решил не мучить себя и вылил.

Вымыл кружку, очистил её от коричневого налёта и пошёл курить свою первую сигарету. В голове зашаяло. Не теряя времени сел писать в столовой.

Начинал, как обычно, с поверхностной редактуры, написанного вчера — так легче втянуться в процесс. После продолжал писать бегло, не особо запариваясь над подбором слов.

Раз в час вставал из-за стола на несколько минут побродить, проветрить голову. Именно эти моменты больше всего радовали Жеку, потому что я каждый раз забегал в палату и нёс смешную нелепицу.
— Есть два типа людей: порядочные ебанутые и порядочно ебанутые!
— Саня, ты ещё долго собираешься писать? — спрашивал хохочущий Женька.
— Не, скоро чай и сигареты закончатся.
— Найдём тебе чаю и сигарет — ты главное пиши!

Ближе к двенадцати дня действие чая заканчивалось, немного чувствовалась измождённость. Сил читать пока не было, хотелось как-то отвлечься, но не на что. Я лежал на кровати, прикрыв глаза, и ждал, когда накроют столы.

На обед были гороховый суп и геркулесовая каша с биточком. Съел всё, потому что оголодал и вообще это моё любимое блюдо, пусть здесь всегда кормят вкусно.

После обеденного приёма таблеток, обычно другие отделения выходили погулять на улицу, где можно поиграть в домино, волейбол, бадминтон. Двадцатое и здесь отличилось — выход за пределы стен запрещён. «Вас только выпусти, и сразу половина сбежит в ближайший магазин за бутылкой» — дословная цитата заведующего.

Так как остались без прогулок и пить «купец» на полный желудок нельзя, мы с Артуром коротали время, играя в сто одно. Сейчас счёт 10:15 в мою пользу. Самая долгая игра состояла из девятнадцати партий, где мы оба не раз и не два минусовали очки, выходя с дамами.

Когда надоело играть, встал и ушёл в конец коридора. Там стояла удобная кушетка, на которой я любил лежать и разговаривать по телефону. Позвонил Петру, но он не взял трубку, наверное, снова где-нибудь шабашит аниматором. Набрал Насю.
— Привет!
— Привет!
— Ты где? — спросила она, сдерживая смех.
— В психушке!
— Ахахахахах!
Так начинался каждый наш разговор, иногда она ввёртывала своё «Ты где?» посреди беседы и на мой неменяющийся ответ всегда смеялась.
— Прочла мой пролог?
— Да, интересно, только мне кажется, что ты пихаешь слишком много деталей.
— Но ведь дьявол в деталях.
— Только ты не дьявол, а чёрт!
— Ахахах, засчитано.
— Ещё мне показались отношения между девчонками искусственными, гиперболизированными, что ли.
— Вот тут тоже не согласен, ты просто их не видела. У Кати и вправду эмоции несколько утрированы.
— Но ведь читатель-то этого не знает.
— Здесь ты права, надо над этим моментом подумать.
— Я всегда права, если ты не заметил. — хохотнула Нася
— Ну да, ну да, себя не похвалишь — никто не похвалит. Лучше расскажи ты-то как? А то всё про меня да про меня.
— Да ничего не меняется неделю уже на удалёнке из-за карантина, скука. Вот сейчас снова комнату убираю, пока с тобой разговариваю.
— Егорку бы позвала, он твоё бы одиночество скрасил.
— Да ну тебя, иногда ты его так навязываешь, будто не шутишь. Он точно понимает, что мы просто угараем?
— Не знаю, не знаю, ты сделала с ним столько любовных фотожаб, что он может расценить это как серьёзные намерения.
— Бли-и-и-и-и-и-и-и-и-ин!
— Да шучу я. Егорка, конечно, наивный, но тут всё понимает, по крайней мере, он мне так сказал.
— Ну ладно, пойду тогда сделаю с ним ещё одну фотожабу.

На полдник выдавали чай и яблоко. Остальные получали ещё и передачки от родственников. У меня же ничего не было, потому что со всеми поссорился. Яблоко тоже отдал, ведь собирался во второй раз пить купец. Снова вскипятил чайник на санитарном посту, залил пять пакетиков. Десять минут ожидания, перекур и снова за писательство.

Во второй половине дня, я привык в большей степени основательно редактировать, докручивать, переписывать в чистовую написанный материал утром.

Позвонил Петя.
— Извини, чувак, сегодня не поговорить нормально, вот сейчас только могу, пока на такси еду с одного праздника на другой.
— Ладно, тогда без прелюдий: прочёл мой пролог?
— Прочёл. Как всегда, легко читается, не знаю почему, но написанное тобой мне представилось в стиле аниме.
— Такой себе комплимент, учитывая, что ты на дух аниме не переносишь!
— Ахахах, да понравилось мне, понравилось, просто почему-то такая ассоциация промелькнула, я и сказал.
— Ну тогда ладно. Я уже на середине написания первой части. Только у меня с историей вселенной вообще всё пока плохо — её нет. Ну, ты, наверное, сам заметил, что всё писано широкими мазками, зато твой любимый стимпанк.
— Ну, стимпанка я пока что не вижу.
— Будет! Будет! Короче, Петя, у меня есть одна просьба.
— Какая?
— Прототип другой расы у меня цыгане, не спрашивай, так придумалось и мне бы хотелось узнать про них побольше: обычаи, легенды и прочее. Из-за того, что телефон у меня кнопочный, я сам не могу прогуглить, и так еле упросил телефон, чтобы листы пролога сфоткать.
— Тебе это всё вслух зачитывать, что ли?
— Да не, пересказать самое интересное, а статью википедии или чего подобное длинное скинешь Егорке, он распечатает и мне принесёт.
— Ну, допустим, окей, только не обещаю, что сделаю это быстро — завтра тоже день напряжённый.
— Я особо не тороплю, всё равно это не для сюжета, скорее для антуража.

Вдоволь наговорившись, прописал до полдевятого, принял вечерние таблетки, почистил зубы и лёг в постель. Наступила самая сложная часть суток — отход ко сну. Из-за выпитого в полдник «купца» быстро вырубиться становилось задачей со звёздочкой, даже невыполнимой.

Глядя в потолок, я слышал, как санитары вымыли пол в коридорах и погасили лампы, оставив только ночной свет. День на двадцатом отделении закончился. Таких дней будет ещё минимум девятнадцать.