Малинджи (часть 3)⁠⁠

Малинджи

Малинджи (часть 2)

Старейшины Северной территории снова созвали совет и, заслушав все сплетни, слухи, домыслы и «показания очевидцев», помрачнели и решили оставить соглядатаев у Пещеры. После суток слежки из пяти мужчин в поселок вернулся только один. Бледный и потрясенный. Он быстро собрал семью и пожитки и ушел в глубь Территории, не дав никаких объяснений. Все, что он него добились - это горестную жалобу, что «теперь наш Кайонгуни – проклят, надо держаться подальше».

Старейшины снова отправились осаждать крепость Малинджи. Впрочем, на этот раз хозяева даже не потрудились открыть ворота, чтобы их выпроводить.

Всем стало ясно, что не важно, безумец Малинджи или про́клятый, но у него получилось. Он возвращает покойников в этот мир, вопреки законам Мироздания. И снова зарабатывает на этом деньги. Старейшины предостерегли население, запретив обращаться к нему, как бы это ни было нужно. И Люди пообещали. Но легко давать обещания, когда беда обходит твой дом стороной.

---

Ярран снова надолго замолчал, нянча опустевшую кружку. Карл жестом показал официанту заменить.

- Так вышло, что через пару лет мне довелось повидать Малинджи, - губы Яррана задрожали, кадык на дряблой шее запрыгал. Сначала Карлу показалось, что он едва сдерживает слезы, но, как оказалось, тот боролся с тошнотой. Выдавив «извини», он выскочил из-за стола и надолго скрылся в туалете. А когда вернулся, лицо его покрывали бисеринки то ли воды, то ли пота, а глаза налились кровью. Он выпил рома и в несколько глотков осушил очередную кружку пива.

---

- Айюри была моей младшей сестрой, - сказал он, - Ей едва исполнилось двенадцать, когда случилось несчастье. Наступила на сколопендру. Укус сколопендры опасен разве что для младенцев, но у Айюри, видать, началась аллергическая реакция. То есть, это теперь, спустя почти сорок лет, я могу это предположить. А тогда мы с матерью глядели на нее и не могли поверить собственным глазам. Нога у нее начала стремительно разлагаться. Менее, чем через час после укуса, когда меняли повязку, мы уже могли видеть кость, облепленную жидким мясом и сукровицей. Кричала она, не переставая. Я как мог быстро соорудил волокушу, чтобы тащить ее в Дарвин – к врачу, но внезапно горло ее отекло, она начала задыхаться и… умерла. Мать чуть с ума не сошла. Я боялся, она отправится следом за дочерью, но, посидев над ее телом, она взяла его на руки и отправилась в джунгли. К Малинджи. Я не смог заставить себя сказать хоть что-то против. Любые слова казались малодушным проявлением трусости, поэтому я поплелся следом.

Вспоминая неудавшийся визит старейшин, я надеялся, что Лару не пустит и нас. Конечно же, она точит зуб на все население Северной территории за изгнание ее мужа, и мы уйдем не солона хлебавши. Так я успокаивал себя, пока мы по очереди несли Айюри. Но выйдя к поместью, мы увидели распахнутые настежь ворота. Наверное, она засекла наше приближение из окна и увидела, что мы идем… не с пустыми руками. Несмотря на свое горе, я не мог не заметить, как изменилась Лару. Она ведь была когда-то нашей… поселковой. А теперь ее некогда чернявая голова пожелтела и красовалась модной укладкой, руки, шея и уши были увешаны украшениями, невзрачная фигура раздобрела и налилась объемами, а во рту едва умещался частокол золотых зубов.

Мать, совершенно раздавленная горем, молчала, и я взял на себя роль просителя.

«Помоги!», - шепнул я.

Лару оценивающе оглядела наш убогий вид, и я уже приготовился к отказу, но она вдруг усмехнулась, кивнула и пропустила нас во двор.

«Вдвоем нельзя. Решайте, кто пойдет к нему», - сказала она, - «Вам повезло, что у нас сегодня тихо. Что принесли с собой?».

Я покосился на тело сестры, которое мать прижимала к груди. Что значит, что..?

- Деньги? Золото? Мех? Что у вас? – раздраженно вопрошала женщина.

- Мы… ничего с собой не взяли, - пролепетал я, заикаясь, - Мы не знали, что нужно платить…

Конечно, я с самого начала это знал. Семья Малинджи ничего не делала просто так, но в этот скорбный час ни матери, ни мне не пришло в голову позаботиться об оплате. Лару некоторое время размышляла, гоняя по рту жевательную резинку, потом махнула рукой.

- Ладно, поможем землякам бесплатно. Что с вас взять, а Малинджи не может долго оставаться без… - она умолкла и закрыла за нашими спинами ворота, задвинув тяжелый засов, - Малец, возьми девчонку. Твоя старуха едва держится на ногах.

Я забрал у матери тело сестры и двинулся со своей ношей вслед колыхающимся под шелковым сарафаном телесами.

Проходя мимо бассейна, я заметил обнаженного мускулистого мужика на лежаке под зонтиком. Без тени смущения тот отсалютовал Лару бокалом шампанского и послал воздушный поцелуй. Женщина в ответ хрипло расхохоталась, а потом крикнула с напускной строгостью: «Подними свой зад и займись постоялицей. Она у ворот.... Только срам прикрой!».

Я стыдливо опустил глаза и постарался смотреть строго на дорожку под ногами, но это плохо получалось. Взгляд мой то и дело поднимался и выхватывал невероятные картины. Поместье было не просто шикарным. Это была королевская роскошь. Причудливой формы балконы и башенки, увитые вьющимися растениями колоннады и беседки, пышные цветники и мощеные тротуарной плиткой дорожки… Увидев огромную – высотой почти с дом - мраморную статую, я невольно остановился и разинул рот. В пышногрудой обнаженной фигуре, одетой во что-то вроде греческого хитона, я без труда признал Лару, хоть и отметил, что сумасшедший скульптор, взявшийся за эту работу, тщательно откорректировал некоторые излишние выпуклости, присущие оригиналу. Лару во плоти ждала меня на углу особняка и усмехалась, видя мое изумление.

Я поудобнее перехватил тельце сестры и уставился на ромбики дорожки. Снова я поднял глаза, только когда мы завернули на задний двор. Там-то я и увидел Малинджи, и вид его потряс меня гораздо сильнее, чем все, увиденное до этого.

Он сидел на единственном не благоустроенном клочке земли, скрестив по-турецки ноги. Он бы гол и грязен, и я с отвращением заметил, что и бедра его, и жухлая травка под ними испачканы дерьмом, а все тело искусано насекомыми. Над его головой было сооружено что-то вроде жалкого навеса из веток и травы, который даже в мечтах не смог бы удержать дождь. Может быть, это было лишь мое воображение, но мне показалось, что его сморщенные дряблые плечи и косматая седая голова уже начали обрастать зеленоватой плесенью.

На коленях Малинджи держал щербатый деревянный горшок, в котором он без устали что-то давил и помешивал. Вокруг густым роем вились мухи. Еще издали я уловил смрадные миазмы, и замедлил шаг. Но Лару, топающая теперь позади, небрежным толчком придала мне ускорение. Белесые глаза были явно слепы, но, казалось, все равно следили за нашим приближением, а рот, полный сточенных черных зубов, скалился. Каким-то образом он знал, что я несу мертвую Айюри и… радовался этому.

Когда мы приблизились, одну руку он протянул ко мне в требовательном жесте, а другой продолжал тошнотворное помешивание.

Увидев, что я начал пятиться назад, крепче прижимая к груди сестру, Лару сказала с неожиданной мягкостью:

«Не бойся. Отдай ему. Ты ведь за этим пришел. Обратно вы вернетесь все вместе. Уже многие вернулись».

Я видел, что у Малинджи на губах выступила пена, как у бешеного пса. Все мое существо кричало, что надо бежать без оглядки. Еще не поздно. Можно сводить маму к Реке, чтобы она облегчила скорбь прощанием, а потом вернуться в поселок и подготовить тело к погребению… Но что если действительно есть шанс вернуться всем вместе?! В поселке не знали о нашей беде. Мы просто ушли в лес собирать плоды, а потом вернулись. Если старик поможет, то никто и не узнает, что мы нарушили запрет, а если нет… что ж, на нет и суда нет.

Я бережно положил тело сестры на его колени и в ужасе застыл, когда Малинджи тут же принялся вертеть ее так и сяк, как тряпичную куклу, пристраивая поудобнее. Очень уж это походило на то, как паук заматывает в кокон свою жертву, прежде чем приступить к трапезе. Я зажмурился, увидев, как жирная скользкая капля слюны упала с его губ на лицо малышки, но спасительная красноватая мгла продлилась всего несколько секунд. Послышался чудовищный хруст, и мои веки взлетели вверх. Малинжди в два счета отгрыз Айюри оба указательных пальца. Правый он с влажным хлюпаньем сплюнул в чугунок, а левый обгладывал долго и со смаком, пока не вытащил изо рта блестящий от слюны розоватый кусочек кости.

- Шибули, - проскрипел он на непонятном языке, разглядывая белесыми глазами косточку, - карам’ю, шибули!

Зажав рот обеими руками, я перевел взгляд на Лару, которая стояла, прислонившись массивным крупом к стволу дерева, и со скучающим видом курила сигарету. Сладкий, мятный дымок добавлял чудовищной какофонии к окружающему нас смраду и ужасу.

- Он говорит, что «маленькая», - перевела она, перехватив мой обезумевший взгляд, - но у него «бывали и меньше».

Я плохо помню, что было дальше. Я еще стоял, когда Малинджи отхлебнул из своего горшка и, приподняв Айюри за плечи, оттянул ей грязным пальцем нижнюю челюсть. Меня начало безудержно рвать, когда жирное бурое содержимое стало перетекать изо рта старика в приоткрытые губы моей мертвой сестры. Потом в глазах потемнело, и я оказался на земле. Перед моим меркнущим взором внезапно появились загорелые мускулистые икры, и послышался деловитый голос Лару: «Уведи его. Эй, слышишь, малец? Отдохни. Это займет какое-то время. Я тебя позову».

---

Ярран вскинул на Карла глаза и тут же опустил их. Кружку с пивом он сжимал так крепко, что Карл боялся, что она вот-вот лопнет. Закуски, за исключением, блюда с креветками, из которой бушмен в самом начале выловил одну, стояли нетронутыми. Если бы Карл знал заранее, о чем пойдет речь, то ограничился бы ромом и пивом. Невольно в его воображении возникла картина – распростертая на коленях безумного старика Хелена, и сморщенные губы, приоткрывающиеся над ее отпавшей челюстью. Он вытащил из мятой пачки две сигареты и одну протянул Яррану. К его облегчению, тот принял ее, отпустив кружку. Выколотые осколками глаза Карлу пока не грозили. А Ярран, прикурив, продолжил.

---

- Какое бы черное дело ни вершил Малинджи с телом сестры, занят он им был до самого заката. Весь день мы с матерью провели в крошечной комнате мотеля, не решаясь выглянуть даже в окно. В комнате стояли две кровати, застеленные белыми простынями, но мы, боясь их испачкать, примостились в обнимку на полу у стены. Наплакавшись, мы задремали, а проснулись, когда в окошко уже лился оранжевый закат. На пороге стояла Лару.

- Все готово, - сказала она, - ступай в Кайонгуни и приведи девчонку. Женщина пусть ждет снаружи, здесь вам не ночлежка.

Мы вышли за ворота. Там Лару передала мне небольшую эмалированную кастрюльку с малиновым цветочком на боку, накрытую крышкой, и странного вида квадратный колокольчик, вытесанный из дерева. Вместо язычка внутри его болталась уже подсохшая розоватая косточка, закрепленная на клочок проволоки. Меня снова скрутило, но в желудке было пусто, и на землю выплеснулось только небольшое количество желчи. Мать завыла и, пошатываясь, побрела прочь по тропинке. Мне показалось, она только теперь осознала, какое нечестивое дело мы затеяли, но отступать было поздно. Когда она скрылась, Лару объяснила, что нужно делать. Я приготовился запомнить какой-нибудь сложный ритуал, быть может, выучить заклинание на неизвестном языке (вроде того, на котором теперь изъяснялся Малинджи), но все оказалось очень просто, я бы даже сказал – обыденно. Всего-то нужно было перенести Айюри через Порог и оставить на Тропе, а самому дойти до Реки, вылить содержимое кастрюльки в ее воды и идти обратно, звоня в колокол. Если верить Лару, вслед за мной обратно порог переступит и сестра.

- Девчонке надо будет дать несколько дней отдыха. Лучше схоронитесь на это время в джунглях. За раны не переживайте, они заживут сами, а вот…, - Лару замялась и отвела глаза, - словом, не ждите, что она станет совсем прежней . От смерти не так просто оправиться.

Не прощаясь, она скрылась за воротами. Последовал скрежет задвигаемого засова. Я почувствовал себя страшно одиноким, измотанным и напуганным в гнетущей тишине оранжевого заката. С сомнением я поболтал в воздухе жутким колоколом. Послышался отвратительный глухой стук. Чувствуя, что еще несколько секунд промедления, и я, бросив все у ворот, с воплями побегу догонять маму, я двинулся к Пещере.

Она лежала у входа, и некоторое время я тупо пялился на то, что осталось от моей сестры. Она была совершенно голой и такой грязной, словно ее окунали в дерьмо. Голова была небрежно выбрита, а на самой макушке зияла страшная рана, словно ей вбивали в темечко кол. Солнце почти ушло, но я был этому только рад. Бог весть, какие еще следы надругательств могли мне открыться при ярком свете! Впрочем, я уже потерял способность что-либо чувствовать. Единственное, что меня занимало – это как попасть на ту сторону с сестрой, кастрюлей и колоколом в руках, если и в одиночку к порогу приходилось с трудом протискиваться по длинным узким переходам.

Кое-как пристроив на животе сестры мерзкие атрибуты, я поднял ее на руки, вошел в Священную Пещеру и совершенно не узнал ее. Первое, что я почувствовал – это невыносимый смрад. Он был почти что осязаемый, словно я окунулся в бассейн, наполненный гнилой кровью. Мысленно поблагодарив богов, что в желудке у меня пусто, я покрепче прижал к себе сестру и подождал, пока глаза привыкнут к темноте. Оказалось, что весь пол пещеры завален колокольчиками – такими же, как у меня, и разными емкостями с присохшими к стенкам остатками чего-то бурого, мерзкого и зловонного. Содержимое моей кастрюли тут же стало навязчиво липнуть к воображению. Хотелось немедленно от нее избавиться. Но именно в тот момент я, наконец, поверил, что что-то получится. Что я не первый, и до меня тут побывало уже достаточно безумцев. Они приходили сюда со своей ношей по одному, а возвращались уже вдвоем, побросав тут же использованную тошнотворную атрибутику - священной эта пещера была, увы, далеко не для всех.

Добравшись по узким расщелинам до Порога, я сделал еще два открытия: Проход здорово расширился с тех пор, как я был тут в последний раз. И это, хоть и очень тревожное явление, несколько меня успокоило, потому что я видел, что без труда пройду вместе с сестрой. А второе… помимо знакомого туманного свечения через проем с той стороны… дул ветер.

Он меня озадачил и напугал, потому что на той стороне никогда не бывало… как это сказать… погодных условий. Место там совершенно… статичное. В любое время года, дня или ночи приди туда и застанешь все тот же тихий туман, и рассеянный свет, идущий словно разом отовсюду. А в тот раз я чувствовал, как ветер сушит капли пота на моем лбу и треплет волосы на висках. Но я все равно шагнул за Порог и, положив сестру у основания Тропы, взял котелок, колокол и отправился к Реке. Туман, который прежде укрывал Кайонгуни ровным покрывалом, похожим на жидкую сметану, теперь собирался в клочья, которые плавали, подобно пенкам на кипяченом молоке. Ветер дул не переставая, а из пространства за пределами тропы постоянно раздавались какие-то звуки. Иногда казалось, что кто-то смеется, иногда слышались шорохи и всхлипы. Это было похоже на скрытый за туманом кинозал, полный народу, за несколько минут до начала фильма. В то время, как раньше этот зал был совершенно пуст.

У Реки я помедлил и прежде, чем вылить содержимое кастрюли, позвал сестру. Через мгновение она явилась и говорила со мной. Спрашивала, где мама, просила позаботиться о ее ручной игуане, а игрушки и «драгоценности» подарить ее подружке. Я чувствовал, что ей хорошо, что все, что происходит с ней сейчас – пусть и преждевременно, но правильно, а то, что затеял я – нет. Я спросил ее, помнит ли она, как ее укусила сколопендра. Она на мгновенье умолкла, а потом ответила, что это было «пребольно», и она рада, что все позади. Я собирался спросить, хочет ли она вернуться, но прикусил язык. Я боялся, что она ответит «нет», а я уже твердо решил идти до конца. Где-то там в ночных джунглях нас ждала мать, и я не мог позволить себе вернуться одному.

Прощаться я не стал. Снял крышку с кастрюльки и, отвернувшись, чтобы не видеть гнусное содержимое, вылил его в Реку. Мне показалось, что Айюри вскрикнула, как от боли, но, скорее всего, это было лишь мое воображение. Сунув опустевшую кастрюлю за пазуху, я двинулся в обратный путь, размахивая колоколом. К моему удивлению, звук был совсем не тот, что у ворот Малинджи – своим звоном он заглушал шепот и бубнеж, раздававшийся со всех сторон. Я хотел оглянуться, чтобы убедиться, что Айюри идет следом, но не знал, разрешено ли это, а потому просто шел, глядя себе под ноги и считая шаги. Когда-то, чтобы дойти до Реки мне требовалось сделать четыре тысячи двести пятьдесят шагов, а в этот раз я насчитал шагов на пятьдесят меньше. Словно расстояние сократилось. А может, думал я тогда, мой шаг с возрастом увеличился. Переступив порог я, наконец, обернулся и вгляделся в тело сестры, по-прежнему лежащее на Тропе. Внезапно она зашевелилась и села. Попробовала прикрыть изуродованными руками свое голое грязное тело и закричала. В этом крике было столько боли и отчаянья…. Я пытался звать ее, но она меня не слышала. А когда она поднялась на ноги и пустилась бежать прочь по Тропе, я вспомнил про колокол и снова начал отчаянно в него звонить. Звук снова стал глухим и едва слышным, но Айюри отозвалась на него и вернулась. Поникшая, обреченная.

Перешагнув порог, она ни с того, ни с сего запнулась и упала. И осталась лежать, тяжело дыша, уткнувшись лицом во все эти зловонные чугунки, котелки и колокольчики. Одновременно с этим я почувствовал толчок, словно пол пещеры скакнул у меня под ногами, а следом, из каменных недр раздался приглушенный скрежет, словно стены пещеры шевельнулись.

В испуге я застыл и долго стоял, едва дыша, готовый к тому, что свод пещеры вот-вот обрушится на мою проклятую голову. Но вскоре все стихло.

Когда я, наконец, отлепился от стены и подошел к Айюри, надежды во мне уже не осталось. Каким-то древним чутьем, которое за пределами нашего обычного человеческого сознания, я уже понимал, что сотворил с моей сестрой нечто такое, что покалечило ее гораздо чудовищнее и непоправимее, чем жалкая сколопендра или безумец Малинджи. Они всего лишь изуродовали ее физическое тело, я же изуродовал ее истинное тело.

Я боязливо перевернул ее на спину. В полумраке ее глаза поблескивали пустым бутылочным стеклом. Какое-то мгновенье я боролся с собой, что бы не затащить ее обратно в Кайонгуни. Можно было бы положить ее рядом с тропой, и никто и никогда бы ее не нашел. Это был детский порыв – спрятать сломанную вещь, чтобы не получить (или хотя бы отсрочить) нагоняй. Будь я лет на пять моложе, я бы, наверное, так и поступил. Но мне было уже почти шестнадцать, а Айюри не была сломанной вещью. Она все еще была моей маленькой сестрой, поэтому я стянул с себя футболку и надел на ее грязное голое тело.

«Эй!», - позвал я, - «Ты меня слышишь?».

Она кивнула.

«Пойдем, там мама ждет», - прошептал я и помог ей подняться. Первый шаг она сделала с трудом и чуть не упала. Сначала я решил, что она наколола ногу о валявшийся в пещере мусор, но хромота ее сохранилась и по сей день. На ту ногу, которой она переступила порог Кайонгуни.

Выйдя под звезды, у меня тут же закружилась голова от хлынувшего в легкие свежего ночного воздуха. Там же под звездами я получше вгляделся в перепачканное застывшее лицо Айюри. Ее глаза уже не казались стекляшками, в них была растерянность и сосредоточенность, словно она пыталась сообразить, как это – снова жить.

- Что ты имеешь в виду? – нахмурился Карл, - хочешь сказать, что она повредилась рассудком?

- О нет! Рассудок тут не при чем. Это больше походит на замешательство человека, которому во что бы то ни стало надо придумать, как, например, поехать на машине без колес или руля, или расчесать волосы без рук. Сделать что-то простое, но не имея при этом основных, базовых ресурсов. То, что происходит с ними по возвращении – разрывает их истинное тело. Они не возвращаются полностью. То, что возвращается в тело, имеет разум и память, но не имеет того, что вы, европейцы, называете душой, сутью, тем, что делает человека не просто куском мяса с костями, а… чувствующей индивидуальностью. Истинное тело, как и физическое – неделимы. Я не знаю, что происходит с той половинкой, которая не переступила порог, но… наблюдения подсказывают, что они не могут перейти Реку и остаются на этом берегу. Навеки. Именно их я слышал в тот раз, и с каждым днем их становится все больше.

---

- Блуждающие души, - задумчиво прошептал Карл, представив сонмы ущербных духов, лишенных разума и памяти, без конца слоняющихся в тумане.

Ярран сделал неопределенный жест рукой, говорящий «что-то вроде этого» и, выдержав небольшую паузу, продолжил.

---

«Айюри, ты… узнаешь меня?», - спросил я, готовый услышать отрицательный ответ, или вовсе не услышать его. Но она вгляделась в мое лицо и медленно, словно вспоминая что-то, что было давным-давно, неуверенно произнесла: «Яр-ран?»

Из глаз у меня брызнули слезы, я прижал ее вялое тельце к себе и аккуратно погладил по голове, стараясь не задеть страшную рану. Хотелось поскорее уйти прочь от зловонной пещеры, но я не мог просто так выбросить в общую кучу свои кастрюлю и колокол. Пещера, пусть и оскверненная, все равно была для меня священным местом. Поэтому я потратил некоторое время на то, чтобы найти свободный от корней деревьев участок земли, раскопал довольно глубокую яму и зарыл мерзкие инструменты. Потом, видя, что Айюри сама идти не может, снова взял ее на руки и быстро пошел прочь. Надежда возвращалась ко мне вместе с теплом моей сестренки. Еще совсем свежи были воспоминания, как я нес ее к Малинджи и чувствовал, как с каждой секундой она становится все холоднее. А тут все шло словно в обратном порядке. Ее еще совсем недавно твердое и стылое тело наливалось теплом и мягкостью. Кроме того, она говорила, и она меня помнила! Что еще нужно? С остальным мы справимся.

Поравнявшись с воротами Малинджи, я остановился в нерешительности. Хотелось постучаться и передать ему свою благодарность, но что-то останавливало. Может быть, воспоминания о том, как пена выступила у него на губах при виде мертвой Айюри, а может, о том, как он стал крутить ее тело на своих худых, испачканных говном бедрах, словно паук… Что бы он с ней ни делал весь этот день, это не было одолжением или услугой. Он делал это, потому что ему это было необходимо, и потому, что это доставляло ему удовольствие! Все остальное – дом, гостиница, бассейн, высокий забор – все это было нужно не ему. Если бы не Лару, он прекрасно обошелся даже без гнилого навеса и принимал бы всех желающих, не взымая никакой мзды… В тот момент я впервые задумался, а что именно за дар получил Малинджи на противоположном берегу Реки и с какой целью?

---

Ярран снова замолчал. Закончив самую тяжелую часть своего рассказа, он, наконец, почувствовал голод и стал жадно хватать с подносов давно остывшие закуски.

- Знаешь…, - Карл помедлил, формулируя мысль, - сколько раз я ловил себя на том, что сравниваю твой рассказ со старыми европейскими легендами. Река смерти Стикс, Харон, перевозящий через нее души в Загробный мир Аида… А последняя часть один в один повторяет легенду про Орфея и… забыл как звали девушку. Орфей спустился в царство Аида и упросил его отпустить девушку обратно в мир живых. Аид разрешил, но строго-настрого наказал ему не оборачиваться, пока они не пересекут некий рубеж. Орфей же в какой-то момент не выдержал, оглянулся и потерял ее уже навеки.

Карл подготовился к яростному протесту со стороны бушмена, отстаивающего свою собственную религию, но тот, к его удивлению, только кивнул.

- Я знаком с этими легендами, - ответил он, - Как там? «Нет ничего нового под солнцем». Бреши, подобные нашей, были, есть и будут по всему миру. И, конечно, условия там одинаковые, так как ведут в одно и то же место. А легенды придумывают люди, поэтому они, одновременно, так схожи и так различны. У нас никто не видал Харона, но это не означает, что его нет. Быть может, действительно некий Орфей или его прототип смог добраться на лодке Харона на противоположный берег и найти свою женщину. И, вполне возможно, что он привел бы ее целиком, если бы не нарушил правила… Другое дело… куда бы он ее привел. Истинное тело оказывается за Рекой, когда физическое уже разлагается. И я очень сомневаюсь, что что-либо может вернуть дух в испорченное тело.

- Но ведь Малинджи смог…

- Это другое, - отрезал Ярран, - что бы ни произошло с Малинджи на том берегу, оно его… изменило. И только поэтому он мог идти вопреки установленному миропорядку.

- Что было дальше? - спросил Карл после некоторого молчания.

- Мы соорудили шалашик в джунглях неподалеку от поместья и провели там несколько дней. Раны Айюри действительно быстро затянулись, не смотря на сырость. Но, как ты уже понял, прежней она не стала ни через неделю, ни через год. Мы вернулись в поселок и держали ответ перед старейшинами. Сначала нас хотели изгнать, но внезапно открылось, что уже несколько семей до нас ходили к Малинджи, только тщательно скрывали результаты этого похода. Старый Покики даже выкопал в своей хижине глубокий подвал, где прятал свою вернувшуюся жену, хотя бедняжка ничем этого не заслужила. Гнать пришлось бы половину поселка, и старейшины отступились. Ну, а потом уж эти походы стали повальными.

Ярран помолчал, внимательно вглядываясь в лицо собеседника, потом продолжил:

- Я вижу, о чем ты думаешь. И прекрасно понимаю твои чувства. Но мне бы хотелось донести до тебя одну очень простую мысль… Смерть – это не наказание и не приговор. Она так же естественна, желанна и правильна, как рождение. Смерть – не конец, а лишь некий рубеж, делящий бесконечную тропу существования. Быть может, за смертью следует еще один рубеж, еще одна Река и новое преображение. Путь не начинается с рождением и не заканчивается смертью. А то, что творит Малинджи – это не дар, он всего лишь коверкает естественный порядок вещей, - Ярран замялся, подыскивая нужные слова, - представь себе обычный холодильник, увешанный магнитиками-буквами. Из этих магнитиков можно составить множество всем знакомых и понятных слов. Но порой происходит так, что кто-то случайно, или по чьему-то наущению, составляет слова, смысла которых не понимает. Так и здесь. Малинджи запустил процесс, смысл и последствия которого неизвестны ни ему самому, ни кому–либо другому из ныне живущих. И результат, без сомнения, будет губительным. Сейчас, наглядевшись на это в течение сорока лет, я могу с уверенностью сказать, что все эти малинки, гуляющие по Земле – всего лишь побочный эффект, не несущий смысла. Примерно, как при опухоли мозга возникают головные боли. Основная проблема… она там – в Кайонгуни.

- Малинки – пошло от его имени, так? – спросил Карл, чтобы не молчать, хотя думал совсем о другом.

- Да. Людьми их назвать уже нельзя, потому что это не люди, а всякие ваши слюнявые Зомби – это тоже не про них. Я уж и не помню, с чьих уст впервые сорвалось это словечко, но оно как-то сразу и прочно к ним прилипло. Впрочем, название не имеет значения. Я тебе хочу рассказать историю, которая должна наглядно показать, что есть малинки.

Прошло пару лет после возвращения Айюри. К тому времени уже редкий житель Северных территорий сразу хоронил своих мертвецов, хоть и понимал, что творит плохое. Это было видно по тому, как менялся Кайонгуни и леса окрест пещеры. Кайонгуни… как бы это лучше сказать… заполнялся, тропа становилась все короче, словно само пространство сжималось с каждым вернувшимся покойником. А территория снаружи, обдуваемая ветром Кайонг, наоборот, ширилась и умирала. Но любопытство все равно толкало людей тащить к Малинджи своих мертвецов, не думая о том, что они лишают их дальнейшего пути, оставляя на веки вечные слоняться в туманных пустошах. Многие малинки почти сразу без следа исчезали. Уверен, приведшие сами избавлялись от них, без лишних глаз и ушей, наивно полагая, что вернули все на круги своя, и близкие продолжат путь.

Так вот… прошло примерно два года после возвращения Айюри. Мы уже привыкли к ее особенностям и почти забыли, какой она была на самом деле. Она умела связно поддерживать разговор и выполнять кое-какую работу по хозяйству. Но самые простые для любого человека желания или потребности, у нее отсутствовали. Чувство голода или нужды она, быть может, и испытывала, но не могла связать их с необходимыми для их удовлетворения действиями – взять миску и ложку или сходить в туалет. Каждый раз изо дня в день ее надо было подталкивать и направлять, словно в ней была отключена воля к жизни. Однажды за обедом я заметил, что у нее странно искривлены пальцы, а когда осмотрел ее руку, то ужаснулся – мизинец, безымянный и средний были выбиты из суставов и торчали в разные стороны. Представляю, какую она испытывала при этом боль, но не было в ней того, что заставило бы обычного живого человека орать, корчиться от боли и просить помощи - того самого пресловутого инстинкта самосохранения. Пока я, содрогаясь, вправлял ей косточки, она даже ни разу не дернулась.

Что-то похожее на интерес в ней появлялось только в моменты смертельной опасности. Но тоже иначе. Опасность привлекала ее, словно потерять эту навязанную ей силой жизнь – было самым желанным событием. Однажды наше поселение встало на пути пожара. Все мужчины бросились вырубать джунгли, а женщины бегали собирали детей, скот, ценные вещи. В этой суматохе мы не сразу хватились Айюри. А когда соседи сказали, что видели ее, сидящую в траве на пути большого огня, я, сломя голову кинулся за ней.

Малинджи (часть 4)