«Лунный лист» Григорий Темкин⁠⁠

Наткнулся как-то в журнале на таинственную повесть Темкина о встрече современных людей с необъяснимыми способностями шаманов сибирских ненцев, хотя это больше рассказ, «мистическая» прогулка к границам обыденности. Двое участников экспедиции по Белому морю решают порыбачить в тундре, пока корабль после аварии стоит на ремонте. Знакомство с местным оленеводом, который предупреждает их, становится началом цепи событий за пределами рассудочности. На протяжении всего рассказа с живыми и яркими описаниями природы не покидало ощущение чего-то знакомого, пока не вспомнил загадочную повесть мастера фантастики И. Ефремова «Голец подлунный», зачином которой делился в посте «Голец Подлунный» Иван Ефремов. Утверждать с уверенностью, что Темкин писал под влиянием Ефремова вряд ли возможно, ведь нередко можно вообразить то, чего нет на самом деле. Ниже отрывок рассказа, оставившем впечатление.

...

Северный этикет нам был немного знаком: сперва угощение, потом беседа. Роман указал взглядом на уху, и я разлил ее на троих – доктору и ненцу в миски, себе в крышку от котелка. Ни слова не говоря, подал гостю уху, пододвинул хлеб, чеснок.

Ненец так же молча принял миску, зачерпнул ложкой, попробовал... и звучно сплюнул в сторону. Затем встал, отошел на несколько шагов и выплеснул содержимое миски. Вернулся. Сел. И с брезгливостью произнес:

– Сяторей [щука (ненец.)]. Не рыба.

На мой вкус уха получилась отменная, но спорить я не стал – человек прямодушно высказал свое мнение, что ж теперь... Пока мы с Романом ели уху, ненец неторопливо жевал хлеб с чесноком, храня молчание, и оживился только, когда заварился чай.

За чаем и познакомились: выяснилось, что наш ночной гость – оленевод, пасет с бригадой большое колхозное стадо где-то здесь, на севере Канина, и зовут его Николай Апицын.

– Отчего же у тебя фамилия русская? – поинтересовался Роман.

– Почему русская? – не согласился Николай. – От Апицы идем. Ученый из Ленинграда приезжал, говорил, что четыреста лет назад писали: был на Канине ненец Апица...

Еще минут двадцать Николай, в котором проснулась словоохотливость, рассказывал о своих предках и вдруг безо всякой видимой причины заявил:

– Зря сюда приехали. Плохое место. Болото. Гнус. Холодно.

– Чем же плохое? – рассудительно возразил Роман. – От гнуса мазь есть. Костюмы у нас теплые. Палатка. Дров много. В озере рыба.

– Хо! Разве сяторей – рыба? В ручье есть рыба, правда. Хариус, но его тру-у-дно поймать. Сильно осторожная рыба.

Я обрадовался:

– Ну вот, даже хариус водится! Мы здесь отлично отдохнем.

Апицын замолчал, видно, смирясь с тем, что место нам все равно нравится. Затем с явной неохотой уступил.

– Отдыхайте. Только уходить от Харьюзового ручья ж надо.

– Почему это – не надо? – начал заводиться я. Что это за дела: пришел, уху охаял, а вот теперь с места согнать пытается. – Захотим, на другой ручей пойдем.

– Не надо уходить далеко, – стоял на своем Апицын.

– Но почему?!

– Сиртя тут живут... – неохотно пробормотал он.

– Сиртя? – переспросил Роман. Он, как и я, слышал это слово впервые. А это что еще такое?

– Маленькие люди такие. Шаманы. Сильные шаманы. Выдутана [шаман высшей категории у ненцев; выдутана лечили тяжелобольных, предсказывали будущее; камлание выдутана сопровождалось невероятными трюками: например, существует поверье, что они могли протыкать себя хореем].

– Сказки, – фыркнул доктор.

– Как – сказки? Сиртя раньше много было в тундре. Сейчас совсем мало. Однако есть. Ненцы к ним иногда ходят, когда болеют. Или когда про завтра спросить надо.

– Значит, сиртя людям помогают? – зацепился дотошный Роман.

– Помогают, помогают...

– Так отчего же место, где живут эти сиртя, плохое?

Ненец смутился:

– Говорят так... Олень туда не ходит, ягель не растет вокруг сиртя-мя [чум сиртя (ненец.)]. Если человек без дела придет, помереть может. Подальше от сиртя надо ходить.

Чего-то не договаривал Апицын.

– Ну а сам ты зачем в эти "плохие" места пришел? Просто так, что ли?

– Зачем – просто так. Хэхэ пришел проведать, – сообщил Апицын и принялся набивать трубку.

Что означает "хэхэ", я понятия не имел. И потому сначала было подумал, что оленевод просто морочит нам головы. Но Апицын произнес "хэхэ" как нечто само собой разумеющееся, и невеждой показаться мне не хотелось.

– И далеко еще идти? – решил задать я наводящий вопрос. – Вон уже море. Или заблудился?

– Как заблудился? Ненец в тундре не заблудится. Пришел уже.

Я невольно обвел взглядом побережье, но так и не угадал, кого или что имел в виду Апицын под словом "хэхэ". Любопытство мое возросло еще больше.

– И когда же ты будешь хэхэ проведывать?

– Сейчас и буду. Докурю и проведаю.

– А нам можно?

– Пойдем, – разрешил Апицын. – Фонарик есть? Возьми.

Мы отошли от костра по берегу метров на сто пятьдесят, не более, как ненец поднял руку – тут!

Роман включил фонарик. Николай Апицын с каким-то странным, то ли отрешенным, то ли очень-очень почтительным видом глядел на большой, почти в человеческий рост, валун. Поверхность камня, темная от ночной сырости, тускло поблескивала в свете фонарика, но ни знаков, ни рисунков на нем не было заметно. Роман опустил луч ниже – и мы оба чуть не ахнули...