Каба - 50⁠⁠

Аннотация: На прием к подростковому психотерапевту Виктору Петрову попадает 13-летний Игорь Мещеряков, страдающий лунатизмом. Неожиданно Петров обнаруживает, что его молодой пациент обладает жизненной философией, глубина которой удивляет. В процессе дальнейшего общения Петров начинает подозревать, что вся эта философия, равно как и лунатизм - ширма, за которой скрываются более глобальные и страшные вещи.

Часть 1. Докапывальщики: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25

Часть 2. Бог из машины: 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49

Он сказал:

- Мой отец – твой дед – был хорошим человеком. Мне было за что им гордиться. Однажды один его товарищ по работе поехал с семьей на юг и попал в аварию. Машина – всмятку, все живы, но в больнице. В каком-то захолустье, в центре России. Батя выбил на работе уазик и двинул в ту сторону, чтобы привезти товарища и его семью назад. В другой раз еще один его приятель оказался в кабаке, где его напоили и обобрали до нитки. А у человека как раз накануне сын родился, ему выдали премию по этому делу, и он не придумал ничего лучше, чем пойти с друзьями отмечать. При этом батю он даже не позвал, не посчитал нужным. Но именно батя, когда узнал, отдал тому человеку чуть ли не всю свою заначку. Так мама узнала, что у бати водятся заначки, но это уже другая история. Было, что мама попала в больницу с воспалением, и батя взял на себя дом и меня мелкого. Он договорился на работе, приходил пораньше, готовил маме ужины, потом мы вдвоем носили маме передачки. Позже он еще проверял у меня уроки и награждал подзатыльниками. В тот период мы засыпали с ним в одной постели. Было тоскливо без мамы - и ему, и мне - и мы дрыхли в обнимку. Я до сих пор помню его запах, его храп, его тепло. Батя был хорошим человеком. Для меня он был лучшим человеком на земле.

Он сказал:

- Но были дни и особенно – ночи… Когда вдруг все менялось. Если отец выпивал, то случалось так, что в него вселялся бес. По-другому и не скажешь. Ты не видел никогда его таким, и слава богу. Он давно остепенился, киряет свою самогонку в гараже, а потом любит весь мир, и тебя особенно. Но так было не всегда. Он становился по-настоящему плохим в такие дни и ночи, по-настоящему злым. Злобным. Как бешеный ядовитый паук. Иногда он поднимал руку на мать. На свою жену, кому он с такой любовью носил в больницу передачки. Было, что мы с мамой час простояли на балконе зимой. Мама в ночнушке, я в пижаме. Бате втемяшилось в голову, что мы его не уважаем, и он решил преподать нам урок. Выставил на балкон и закрыл дверь на шпингалет. Я помню, как мама пыталась согреть меня, обнимала, но это мало помогало, потому что она сама была задубевшая. А батя ходил из комнаты в комнату, там, в тепле, бакланил сам с собой, размахивал руками и периодически пинал межкомнатные двери. Мне было страшно и холодно. Мама сказала: не дай бог он сейчас выдохнется и заснет. А про нас забудет. Придется высаживать окно. Главное, не порезать вены, сказала она, и я сразу представил себе маму, истекающую кровью на заснеженном балконе. Но батя нас все-таки пустил. И мне показалось, даже удивился, когда нас там увидел.

Он сказал:

- Было, что мы с мамой посреди ночи убегали из дома. История с балконом многому нас научила. Теперь, когда батя кирял, мы с мамой ложились спать в одежде. Много раз это нам здорово помогло, потому что приходилось срочно линять из дома. Я думаю, однажды такая предосторожность с одеждой спасла нам жизнь. Батя в ту ночь долго ходил по комнатам, бурчал и не давал никому спать. А когда мама попыталась его урезонить и уговорить лечь, он озверел. Он ударил ее по щеке, я бросился между ними, от этого батя озверел еще больше. Он заявил нам, что отправляется в кладовку за топором, а мы пока можем ложиться на пол и поворачивать поудобнее головы. Как только он вернется из кладовки, он отчекрыжит наши глупые бошки топором. Чтобы мы знали. И пошел в кладовку. Мы с мамой пулей вылетели из квартиры. В одежде, но босиком, обувь надеть не успели. Мы побоялись, вдруг батя кинет топор из кладовки, и конец птичке. Идти нам было некуда, все родичи – в деревне, до деревни – далеко, и денег нет. Короче, мы всю ночь с мамой бродили по городу. Босиком. И это была одна из самых… да нет, самая лучшая ночь в моей жизни. Стояло лето, ночь была жаркой, безветренной, небо чистое, звезды – как алмазы, все чертово небо подмигивало нам. А мама, твоя бабушка, конечно же, рассказывала истории. Всю ночь. И не повторилась ни разу. Мы встретили новый день у реки, недалеко от моста, на склоне. Потом пошли домой. Батя к тому времени глубоко спал. И я должен тебе заметить, за всю ночь я даже не поцарапал ноги, не то чтобы порезаться где-то. Такая чистота была в то время на улицах.

Он сказал:

- Я думал и думал об этом, тогда и потом. Что происходит в такие дни, когда батя забухивает? Походу все взрослые носят внутри каких-то своих демонов? С чего вдруг бате захотелось отрубить нам головы, наверное, он и по трезвяку иногда хочет отрубить нам головы, но по трезвяку он этого не позволяет и быстренько прячет эти мысли, а по пьяни – пожалуйста, мы все герои нашего времени, Печорины? Получается, кто не пьет, тот всю дорогу сдерживает своих демонов, а потом получается какой-нибудь Чикатило? Лучше бы уж пил. Может быть, пьянство – способ сбросить пар, чтобы демоны покуражились, чтобы не копили злость, как тот джинн в бутылке? Но что если все намного хуже? Что если нет никаких демонов, вообще. Человек ведет себя трезвым нормально не потому, что боится милиции или общества, не потому что так принято; он ведет себя нормально, потому - что он и есть нормальный? А все эти зверства по пьяни происходят из-за того, что алкоголь открывает двери кому-то. И этот кто-то проникает внутрь человека, начинает им управлять. Значит, мы – не одни. Вокруг нас бродят какие-то тени, которые только и ждут, чтобы просочиться внутрь. Они, а не батя, выгнали нас с мамой на балкон зимой. Они, а не батя, не давали нам спать по ночам, били маму и швыряли меня через всю комнату, чтобы я не отсвечивал. Они, а не батя, хотели отрубить нам голову. Я до сих пор не знаю ответа.

Он сказал:

- В детстве я мечтал стать музыкантом, очень любил гитару. В соседнем подъезде жил дядя Сережа, и у него была акустика. Я каждый день бегал к нему, и он давал мне уроки, совершенно бесплатно. Дядя Сережа говорил, что у меня есть талант. Видел бы ты, Игорюня, как он играл! Он был знатным гитаристом, местный Пако де Лусия, хоть и самоучка. У него имелись самоучители, я учился играть по нотам. До сих пор помню фамилии музыкантов из самоучителей. Каркасси, Джулиани, Карулли, Таррега, Сор, Гранадос. Часто дядя Сережа ставил записи группы «Джипси Кингс» на «кассетнике», и он мог воспроизвести многие композиции, и меня научил некоторым отрывкам. Бывало, что мы лабали дуэтом, я бил ритм, а он играл соло. В общем, ты можешь представить, сколько у меня дома разговоров было и о дяде Сереже, и о музыке, и о том, что мне нужна своя собственная гитара.

Он сказал:

- Батя считал, что я маюсь хренью. Ноты? Ты серьезно, Серега? Ты еще скрипку возьми и пиликай на балконе, как педик. Всех музыкантов батя называл поэтами-песенниками, без разницы, Николаев это или Поль Мориа. Говорил мне: ты тоже хочешь записаться в поэты-песенники? Купить тебе дудочку и колпак? Говорил: тебе спортом надо заниматься, а не на гитаре бренчать. Разучил три аккорда, и харе, девок впечатлить – достаточно, а больше эта твоя гитара ни к чему. Говорил: специальность в жизни нужна, которая тебя прокормит, тебя и твою семью. Говорил: все эти поэты-песенники имеют дядюшек с шершавыми лапами, обычному человеку сцена не светит ни при каком раскладе. А мечты – они до добра не доводят. Мечтатели не выживают. Мечтатели однажды обнаруживают себя на паперти или в могиле. Так что мне стоит поразмыслить и записаться лучше в бокс. А еще я думаю: ревновал меня батя к дяде Сереже. И как его винить? Я же каждый день бегал к соседу, а потом по вечерам дома: дядь Сережа то, дядь Сережа се. Батя чувствовал себя немного преданным, немного обиженным. Но до поры до времени он держался в рамках.

Он сказал:

- А потом мы как-то тусили в деревне, батя выпил прилично, и разговор опять зашел о моем будущем. В деревнях только и разговоров, что о будущем какого-нибудь оболтуса. Хех. Ну я дурак и ляпнул перед всем честным народом, что хочу стать гитаристом. Один посмеялся и выдал стандартные фразы, что все эти гитары не доведут до добра. Другой припомнил Кольку какого-нибудь, который играл себе на ложках в сарае, а теперь на сцене отжигает и гребет бабки. А батя сначала молчал и смотрел на меня так задумчиво. Когда вся гвардия выговорилась, он вдруг спросил: считаю ли я, что это мое занятие – достойно настоящего мужчины? И я, дурак вдругорядь, ляпнул снова: типа да, вон дядя Сережа говорит, что далеко не каждому дано выйти на сцену, музыка – это труд, труд и еще раз труд, и хлюпики срываются на полпути, только настоящие альфа-самцы доходят до победной. Типа того. Зря я дядю Сережу приплел. На этот раз батя психанул. Вылез из-за стола, схватил меня за руку и потащил из избы.

Он сказал:

- Шел дождь и вечерело. Я испугался до усрачки. Я думал, он тащит меня к какому-нибудь чурбаку, чтобы там отрубить мне голову. Или в колодец кинет. Или в сортире запрет. Или отдаст свиньям на съедение… Да мало ли. Но он вывел меня за калитку, а немного погодя – вообще из деревни. Я понял по направлению, что мы идем к реке, и испугался сильнее. Я понятия не имел, что он задумал, но я точно знал, что мне это не понравится. Потому что по его глазам, по его хватке, по самой его походке, как он дергал плечом и кренил голову набок – он никогда не дергал плечом и не кренил голову, как долбанный дятел,- по всем этим знакам я понял, что демон снова поселился в нем. Я заныл. Потом стал просить прощения – и за гитару, и за дядю Сережу, и вообще за все хорошее. Потом я просто ревел. Батя же молчал всю дорогу, пугая сильнее. Молча тащил меня за руку, и вырываться – бесполезно, силищи в нем огого было.

Он сказал:

- Он вывел меня на гору рядом с рекой. К тому времени дождь уже перешел в ливень, и мы были мокрые оба, как тряпки. Я видел, как сползают капли с батиного носа на его усы, как он отфыркивается и периодически облизывает капли, и это тоже было страшновато: он облизывался, как голодный морж. В общем, батя вывел меня к тому обрыву, куда мы с тобой летом ходили камни кидать, помнишь? Он меня подтолкнул к самому краю и сказал: Серега, если ты считаешь себя настоящим мужиком - докажи. Если твое желание пиликать на гитаре такое сильное – заслужи его. Прыгай вниз, в реку. Если прыгнешь - куплю тебе гитару. И больше никогда не буду отговаривать или упрекать. Но если не прыгнешь – ты пойдешь по моему пути, как я тебе велю. Давай, прыгай, времени раздумывать нет. Будешь долго выбирать - я тебя сам скину с обрыва.

Он сказал:

- Река под дождем была страшная. Вся бурлила и пенилась. Но батя одного не знал. Я ведь уже прыгал отсюда этим летом, и прошлым тоже. Мы с деревенскими пацанами прыгали. Естественно, тайком, за такое бы нам родители головы отвинтили. Пусть мы прыгали под солнцем, пусть река сейчас выглядела как Амазонка, я не особо боялся прыжка. Я мог бы рискнуть и прыгнуть. Впервые я стоял на развилке, и от моего решения зависела вся моя дальнейшая судьба. А может, и нет. Может, все это - сказки, все эти развилки и судьбоносные решения. Так могло быть, что назавтра батя бы и не вспомнил об этом случае. Ведь он не помнил, как выставил нас на балкон. И не купил бы он мне никакой гитары, посмотрел бы удивленно, проворчал бы про поэтов-песенников - и все. Сейчас этого уже не проверишь. Потому что я не прыгнул ни фига, вот и весь сказ. Я отошел от края, размазывая сопли и слезы, и помотал головой. Батя удовлетворенно крякнул, молча потопал домой и ни разу на меня не оглянулся. А я плелся сзади. Плелся и оплакивал свою гитару, которой у меня никогда не будет.

Он сказал:

- Я перестал бегать к дяде Сереже. Когда мы встречались на улице, я мазался, что у меня много уроков. Дядя Сережа поначалу уговаривал, что так нельзя, у меня талант, и таким не разбрасываются. Потом перестал. Наверное, понял, что дело не в уроках совсем. Потом он умер, лет через пять. Инфаркт. А я записался в бокс и стал тренироваться до изнеможения. Понимаешь, это ведь сказать так просто: больше не буду. Но в жизни так не получается. Она мне снилась, гитара, мне снилась сцена, мне снились все эти Карулли и Джулиани, покачивающие головами. Мне снились ноты, они как щеглы, щебетали мне новые мелодии, и было даже искушение что-то наиграть потом. Требовалось вытравить из себя мечту, раз уж я от нее отказался, раз и навсегда. Иногда на ринге я спецом поддавался. Вдруг ни с того ни с сего гитара всплывала перед глазами, и я пропускал удар, чтобы получить по морде, чтобы заместо гитары пришли звездочки или нокаут.

- Пап, а почему ты не прыгнул?- спросил Игорь Мещеряков.- Ведь если ты мог прыгнуть, и не боялся, почему ты не прыгнул?

Поразмыслив, он сказал:

- Понимаешь, я вдруг вспомнил маму. Как мы с ней бродили тогда ночью босиком по всему городу, и ни одна собака нам не встретилась. Я вдруг подумал, что если я все-таки прыгну, и батя мне честно купит гитару, то ведь все может стать намного хуже. Я вроде как снова выставлю его дураком, как бы уроню его авторитет. И он может оставить меня в покое, как обещал, но оторвется на маме. В следующий раз мы не успеем выбежать босиком из квартиры. Может, пройдут годы, когда это случится. Никто потом не свяжет это с моим прыжком, но это будет связано. И я буду это знать, я буду виноват в этом. И еще одна мысль... Ведь выбор тогда стоял не между мечтой и суровыми буднями. Выбор стоял между мечтой и отцом. Если бы я прыгнул… уже никогда бы не было, как раньше. Никогда бы я не заснул больше с ним в одной постели, прижавшись к его плечу, вдыхая запах табака, слушая его храп и просто умирая от счастья. Это бы встало между нами глыбой, и никто бы ее не раскрошил. В конце концов мы бы стали с ним совершенно чужими. Там, на обрыве, я понял, что не готов отказаться от отца ради мечты. Я не знаю, правильно ли я поступил. Наверное, не такая была уж сильная эта мечта. Мы с батей никогда об этом больше не говорили. Такие вот пироги, Игорюня. А что, ты бы прыгнул? Если был бы на моем месте, ты бы прыгнул?

Игорь Мещеряков прыгнул.

Окончание следует...