Чужая боль⁠⁠

Я до сих пор не знаю, что именно тогда произошло. Был ли это призрак в нашем доме, который внезапно озверел? Или та страшная трагедия по соседству выпустила на волю нечто очень злое? А может, все дело было в моем друге Сане… в том, кем он был. Ясно одно: два месяца ада, которые мы пережили, сломали его, а меня заставили поверить в то, чего я раньше видел только в ужастиках.

***

Мы с Саней тогда учились на третьем курсе политеха. Снимали две комнаты на втором этаже в старом кирпичном доме, в частном секторе на окраине промышленного уральского городка. Полтора года там прожили, и все было спокойно. Хозяйка, Тамара Павловна, вдова, жила на первом этаже со своим сыном-оболтусом Колей. Тихая женщина, в наши дела никогда не лезла.

Райончик был, прямо скажем, депрессивный. Вокруг нашего еще относительно приличного дома лепились какие-то бараки, самострои. А над всем этим убожеством, как ржавый истукан, возвышалась старая водонапорная башня — памятник советской эпохи, который, казалось, держался на одном честном слове. Детишки вечно орали под ней, гоняли мяч, используя ее основание как ворота. Жизнь в гетто, одним словом.

Все изменилось в один ноябрьский вечер. Саня умотал на пару дней к родителям, и я остался один. День прошел как обычно: утром пошатался по дому, днем позубрил сопромат, к вечеру вырубился. Проснулся, когда уже стемнело, часов в восемь. Сгонял до ближайшей шаурмечной, вернулся, завалился смотреть какой-то ужастик, который Саня мне скачал перед отъездом. Он фанател по хоррорам, вечно забивал мне жесткий диск всякой жутью.

Было около половины одиннадцатого. Я сидел в наушниках, уткнувшись в ноутбук. Фильм как раз подошел к моменту, где вот-вот должно было начаться самое страшное… и тут это случилось.

Сквозь звук в наушниках до меня донесся глухой мощный удар. Такой силы, что дом ощутимо содрогнулся. Это был не хлопок, не взрыв петарды. Это было похоже на то, как если бы великан со всей дури саданул кулаком по земле.

Я сорвал наушники. Подскочил к окну, открыл его и выглянул. Темнота, хоть глаз выколи. Только в паре окон напротив тоже загорелся свет, показались встревоженные лица.

— Слыхал? — крикнул мне сосед, парень лет двадцати пяти.

— Еще бы! Что это было, газ рванул?

— Да хрен его знает! — он растерянно почесал затылок. — Может, покрышка у фуры лопнула…

Мы еще постояли, повглядывались в темноту, но ничего не было видно. Ни дыма, ни огня. Пожав плечами, я вернулся в комнату. Но уснуть в ту ночь так толком и не смог.

А утром мне позвонил одногруппник.

— Сёма, ты в окно смотрел? — его голос дрожал. — Башня наша… водонапорка… она ночью рухнула.

У меня все внутри так и оборвалось. Я оделся и, сам не зная зачем, побрел туда.

То, что я увидел, до сих пор стоит у меня перед глазами. Место, где вчера еще играли дети, превратилось в месиво из бетона, ржавой арматуры, грязи и… человеческих тел! Работало МЧС, выли сирены скорых. Позже я узнал всю чудовищную правду. Башня рухнула прямо на один из бараков. В тот самый момент там праздновали день рождения маленького мальчика, лет десяти. Внутри была вся его семья, друзья, соседи — человек тридцать или сорок. Не выжил никто.

Я вернулся домой, словно опусташенный. Когда в дверях столкнулся с Тамарой Павловной, она была белее мела.

— Господи, Семён, какое горе… — прошептала она, крестясь.

Ночь после трагедии была самой жуткой в моей жизни.

Я лежал, пытаясь уснуть, когда с потолка донесся грохот. Тудум-тудум-тудум. Будто кто-то тяжелый и неуклюжий принялся прыгать прямо над моей головой. Потом — бешеный топот, словно по крыше носились, играя в догонялки. Я был уверен, что это Коля, сынок хозяйки, опять привел друзей и они устроили пьянку на чердаке. Я промучился до утра, злой как черт.

Едва дождавшись рассвета, я спустился вниз и выцепил Колю.

— Слушай, — начал я без предисловий, — вы там не охренели вчера на крыше скакать? Я спать из-за вас не мог!

Коля вытаращил на меня сонные глаза.

— Ты о чем, Сём? Меня дома вчера вообще не было. Я у друга ночевал.

По моим рукам пробежал ледяной холодок. Но это было только начало. Коля, видимо, ляпнул матери о нашем разговоре. Через час Тамара Павловна сама поднялась ко мне. Выглядела она так, будто собиралась исповедаться.

— Семён… — она мялась в дверях. — Ты уж прости, я тебе как родному сыну скажу. Решать тебе, конечно… но я не могу больше скрывать.

Я напрягся.

— Что такое, Тамара Павловна?

Она вздохнула и выпалила:

— У нас в доме… неспокойно. Свекровь моя когда умерла, мы ее… ну… не отпели как положено. Грех на душу взяли, не до того было. И вот она… осталась. Ходит тут. Но ты не бойся, она незлая, никого никогда не трогала.

Я смотрел на нее и не мог вымолвить ни слова. Полтора года я жил в доме с призраком! И узнаю об этом сейчас, сразу после того, как в двухстах метрах отсюда погибли десятки людей, превратив весь район в проклятое место.

— Вы… вы серьезно? — только и смог выдавить я.

— Она безобидная, Сёма, — повторила хозяйка и, оставив меня в полном шоке, удалилась.

Той ночью я понял, что она ошибалась. Или что-то изменилось.

Около двух часов ночи, когда я уже проваливался в тяжелую дрему, в мою дверь нанесли такой удар, будто ее пытались вышибить ногой. БА-БАХ!

Я подскочил на кровати, готовый заорать матом на Колю. Распахнул дверь и… никого! Только какое-то белесое, смазанное пятно метнулось от моей двери вниз по лестнице и растворилось в темноте первого этажа.

Я замер. Потом захлопнул дверь, заперся на замок. До утра читал «Отче наш», вцепившись в нательный крестик. Мне казалось, что ОНО стоит прямо за дверью. Ждет.

Следующей ночью история повторилась. Тот же удар. Тот же беглый взгляд на лестницу, где я снова успел заметить лишь ускользающее белое нечто. Я спал с молотком под кроватью, но понимал, что против этого она мне мало чем не поможет. Я был на грани нервного срыва.

А потом вернулся Саня.

Я был несказанно рад его видеть. Но в то же время мне было страшно. Понимаете, Саня всегда был… особенным. Впечатлительный, «тонкокожий». Сколько я его знаю, к нему всякая чертовщина так и липнет. Еще в общаге он мог проснуться среди ночи и орать, что на шкафу сидит покойник без головы. Мы, конечно, ржали над ним, но в глубине души было жутковато. Рассказать ему о том, что творится в доме — значило подписать ему приговор. Я решил молчать.

Мы легли спать. Я долго не мог уснуть, прислушиваясь к каждому шороху. Ночь была тихой. Какой-то чересчур тихой. И вот, часа в три ночи, я услышал скрип. Открыл глаза. В комнате горел ночник. Саня стоял у приоткрытой двери и напряженно всматривался в коридор.

— Сань? — прошептал я. — Ты чего?

Он резко обернулся.

— Да так… показалось, будто кто-то в дверь постучал и убежал.

Я срузу понял: ОНО почуяло новую, более уязвимую цель.

— Дверь закрой и ложись, — стараясь, чтобы голос не дрожал, сказал я. — Приснилось тебе.

Саня пожал плечами и лег. Но я-то прекрасно знал, что ничего ему не приснилось. На следующий день я не выдержал и все ему рассказал. Про трагедию у башни. Про хозяйкину свекровь. Про удары в дверь.

Лучше бы я этого не делал!

Саня впал в паранойю. Он целыми днями только об этом и говорил.

— А если оно в нас вселится? А если оно нас утащит? А что мы будем делать?

Я пытался его успокоить, но сам был на взводе.

И вот следующая ночь. Я проснулся от странного звука. Тихого, сдавленного плача. Санина кровать была пуста. Я сел и всмотрелся в темный угол комнаты. Он сидел там на полу, обхватив колени руками, и плакал. Его плечи беззвучно содрогались.

— Сань? — позвал я. — Чувак, ты чего?

Он не отвечал. Он просто сидел и плакал так, будто переживал самое страшное горе на свете. Будто чувствовал боль всех тех, кто погиб под обломками. Через несколько минут он вдруг замолчал, встал, молча лег в свою кровать и уснул.

Утром я спросил его, что это было.

— Ты бредишь, Сём, — уставился на меня он. — Не плакал я. С чего бы мне плакать?

Но это повторилось. И следующей ночью тоже. Примерно в одно и то же время он садился в угол и начинал рыдать. Но теперь это было иначе. Он скулил, выл, как раненая собака. В его плаче были ужас, агония и безысходность.

В ту ночь я решился. Когда он снова заскулил в своем углу, я достал телефон и включил запись.

— Саня, прекрати! — говорил я на видео. — Саня, ложись спать!

Он никак не реагировал. Тогда я, сам не зная почему, начал вслух читать «Отче наш». И после нескольких строк Саня вдруг затих, поднялся и, как робот, побрел к кровати.

Утром я показал ему видео.

Он смотрел на экран несколько секунд. Его лицо исказилось от страха. Он вырвал у меня телефон и со всей силы швырнул его в стену.

— ЭТО НЕ Я! — заорал он так, что я отшатнулся. — Ты понял?! Это не я! Не смей про меня такое выдумывать!

С этого дня наш общий ад стал персональным адом для каждого. Саня изменился. Он стал злым, раздражительным, агрессивным. Мы ругались из-за любой мелочи.

— Ты первый в душ?

— А тебе что, больше всех надо?! Сам иди, воняешь уже! — орал он в ответ.

Это был не мой друг. Это был чужой, озлобленный на весь мир человек. Наша дружба разрушалась на глазах. Дошло до драк. Мы сдали сессию на худшие оценки за все годы учебы. Стало ясно, что вместе жить мы больше не можем. И мы разъехались, кто куда.

Два месяца я ничего о нем не слышал. А потом мне позвонил парень, с которым, как оказалось, Саня снимал новую квартиру.

— Приезжай, — сказал он. — Саньку совсем плохо.

Я тут же примчался. Саня лежал на кровати, худой, осунувшийся, со стеклянными глазами. Он никого не узнавал. Я позвонил его родителям. Они увезли его домой, в другой город. Так Саня бросил учебу.

Позже его мать, плача, рассказала мне по телефону, что они возили его к какой-то знахарке. Та сказала, что Саня, со своей открытой душой и чувствительностью, прошел по месту трагедии. И в тот момент он, как губка, впитал в себя весь тот ужас, всю ту боль и страх десятков умирающих людей. Они прицепились к нему. Множество покойников.

Я не знаю, что с Саней сейчас. Говорят, его «отчитали» в церкви, и ему стало лучше. Он живет своей жизнью, и мы больше не общаемся.

Я съехал из того дома почти сразу после него. Но мне до сих пор непонятно. Та бабка-призрак полтора года тихо жила с нами. Она начала стучать и пугать меня только после трагедии. А как только появился Саня, более легкая добыча, она тут же оставила меня в покое и переключилась на него. Или… это была вовсе не она? Может, она пыталась меня предупредить? Выгнать из дома, пока чужая, более страшная боль не нашла лазейку, как пробраться и в мою душу?

Хорошо, что я никогда этого не узнаю.