Отец рассказывал. Был в лесах малопосещаемый и скрытый дивизион (во времена СССР еще), охраняемый несусветных размеров кобелем кавказской овчарки. Собака как-то отличала военных "своих" от посторонних, и не бросалась обычно даже на новых, незнакомых офицеров. Но горе какому-нить деревенскому грибнику, сдуру решившему пролезть через колючку за грибами (кои, признаться, росли там почему-то очень активно - да всё по большей части белые, подберезовики, подосиновики, или отборные прям лисички).- так облает и бросаться будет, что в штаны, простите, насрёшь и больше ни в жизнь туда не захочешь ни за какими грибами. Псина - ну всем она казалась чуть ли не с медведя размером, а лай - бас басом.
Привязана она была на цепь, а цепь ходила по натянутому по верху тросу. Ну и у собаки было много вроде как "степеней свободы" - могла туда вдоль троса пройтись, могла обратно, трос и длинный, и еще и даже чуть тянется, с провесом висит. Признавала собака как хозяина только одного человека - одного из прапоров, который её, собственно, и кормил, тоже туда специально ходя (а жил в части).
Так вот. Была у собаки особенность, когда на дивизион приходил с дежурной проверкой какой-нить новый молодой офицер, отправленный как обычно из полка, она не лаяла. Вообще. Как -то по запаху отличала или еще как, но вот отличала. Спокойно ложилась и вперивала в него взгляд. И внимааательно так смотрела. И тот, жмясь от греха подальше к забору, чуть ли не на цыпочках пробирался дальше, в зону вне досягаемости этой собаки. Точнее у самого прям уж забора достать она его не могла (наверное), но щелкала бы зубами близко, а-ля как троекуровский медведь на Дубровского. Ну вот.
Пришел отец, тогда еще лейтенантом, на этот дивизион, то да сё, заходит, там это чудо лежит и смотрит. Ну он сам-то не из трусливых людей, но и не из лишенных чувства самосохранения дураков. В общем пошел он как и все не по мощеной бетоном дороге, а по тропиночке, уже протоптанной многими офицерами, вдоль забора. Сначала шел бодро, думает, ну пну как-нить эту собаку или убегу, если бросится. Но с каждым шагом под взглядом этой барбосины идти становилось всё неприятней и неприятней. Под конец он уже чуть ли не бежать последние шаги с того места хотел, хотя собака по прежнему лежала и молчала.
И вот буквально у самого конца троса, когда остался ну может один, максимум два шага до "безопасной зоны", этот кобель на цепи, не вставая и никуда не срываясь, вдруг очень громко и внятно сказал: "ГАВ!!!!!!".
Отец рассказывает что у него от напряжения и неожиданности чуть сердце не прихватило.
Как выяснилось впоследствии, эту штуку собака повторяла со всеми новичками, словно развлекаясь их реакцией.
История имела продолжение. Когда этот кобель состарился, его списали, прапор забрал его себе домой, и поселил на балконе. ПЕРВОГО этажа! Были такие еще дома, двухэтажки с балконами, пожалуй даже скорее лоджиями, чем балконами. Особенность квартир в этих домах была - там еще по старинке была просверлена стена на улицу, и прикрыта тумбочкой. Т.е. можно было зимой класть в тумбочку как в холодильник, а охлаждалось вдуваемым в отверстие с улицы воздухом. Примитивно, но жизнеспособно (по крайней мере если зима нормальная).
Ну и вот. Собака жила в основном на лоджии этого дома, и остаток жизни развлекалась тем, что, лежа тихо за непрозрачным, зашитым плоским шифером заборчиком перил, неожиданно высовывалась и, едва ли не свесившись с этого балкона, рявкала в ухо проходящим мимо утренним школьникам, пугая их до усрачки. Идет сонный первоклассник, считая ворон и ничего не ожидая, тут с балкона ему едва ли не в ухо "ГАВ!!!". И башка такая торчит, от кавказской овчарки. Ну и весь сон как рукой сняло.
Правда стоит отдать должное этой псине - когда её выводили-таки на улицу, она ни разу ни кого не покусала. В этом отношении этот кобель был, внезапно, умный. В прочем и проверять его умность или терпеливость охотников особо не находилось - все просто линяли от греха подальше с улицы, забираясь кто на деревья, кто закрываясь за двери подъездов.
Собака не рвалась и ни за кем не бежала. Но вот пугнуть гавом - ну очень любил.
