Пацаны (2 часть)⁠⁠

Ссылка на первую часть:  Пацаны (1 часть)

Рассказ по апрельской теме "Подземелье"

«Учителя» уже не было два дня. В последнее время он всё чаще и чаще уходил надолго, оставляя пацанов одних. Появлялся всегда неожиданно, будто забегая по какому-то делу. Надолго никогда не оставался, так же тихо исчезал, иногда в компании Щербы и Цыганёнка.

- Сенька, а ты когда-нибудь привидение видел? - спросил Лёнька, жуя кончик полусгнившей соломинки.

- Неа, а ты?

- И я не видел. Говорят, они больше на кладбищах. Днём в могилах прячутся да за крестами, а по ночам к людям приходят, пугают и кровь сосут.

- Тюха ты! Привидения кровь не сосут, так пугают просто. - Сенька о чём-то подумал. - Иногда даже помогают.

- Как это? Они же привидения!

- Так они при жизни людьми были, дела у них, значит, остались незавершённые. Хорошим людям помогают, плохих пугают.

- Ааааа, - понимающе протянул Лёнька. - Я тоже, когда умру, привидением стану. Буду помогать тебе, Щербе, Цыганёнку, а Кузю так напугаю, дристать будет со страху, только крикните, а я раз - и тут как тут.

- И когда ты умирать собрался пугальщик? Мы же с пацанами на юга собирались, а ты чего захотел!

***

Старик вздрогнул от неожиданности, когда лоскутное одеяло затрещало, голова лежащего на тюфяке запрокинулась, а тело выгнулось в припадке боли. Слабые дрожащие руки заметались по сторонам, по подполью прокатился душераздирающий крик.

«Начинается», - прикусил губу дед и поспешил к выходу, зная, что сейчас ничем он не сможет помочь. Только перевернув здесь всё к едрене матери, изломав и опустошив тело, приступ сойдёт на нет.

***

Щербу сбил с ног яростный удар тяжелого Кузиного кулака.

- Куда дел, сука?

Огонек папиросы описал дугу и застыл около лица Щербы.

- Я тебе скинул, зажилить хочешь?

Рука Кузи пробежалась по карманам Щербы, и ничего не найдя, хлестнула его по щеке. Ворвавшийся Цыганенок вцепился в Кузю, пытаясь его оттащить от друга, а Сенька кинулся на обидчика, молотя того по груди и хрипя от захлестнувшей злости.

- Не надо! Не надо! - Лёнька захлопал широко раскрытыми от ужаса глазами, пытаясь понять, что же происходит в этой мешанине дерущихся. Кузя пыхтел, матерясь и отплевываясь, топча пальцы вцепившегося ему в ноги Щербы. Сильный толчок в грудь заставил отлететь Сеньку на несколько шагов. Мальчишка зацепился за какое-то барахло, не удержался и повалился боком, ударившись головой о край деревянного ящика. Ящик жалобно заскрипел и перевернулся, показывая окровавленный угол с приставшим к нему клочком русых волос. Сенька не закричал, не ойкнул, так и остался лежать на боку, уткнувшись щекой в разрастающуюся багровую лужицу.

Кузю Лёнька больше никогда не видел. Исчез он так же тихо, как и появился когда-то в стенах этого подвала. Цыганёнок тоже исчез. Проскользнул вслед за Кузей в лаз, прикрытый фанерой, шумно дыша и отплёвывая кровавую слюну. Может, он и возвращался, только пацанов там уже не было. Лёнька долго плакал, держа за руку друга, стонавшего на грязном полу. Щерба тихо скулил в углу, баюкая руку с переломанными пальцами, когда где-то снаружи раздались голоса, и в узком проходе показалась чья-то голова. «Ну и вонища»! - стальной голос прогремел совсем рядом, а в подвале появлялись всё новые и новые люди. Крепкая рука подняла Лёньку за шиворот, тряхнула и вытащила на свет. Немного погодя появился громко орущий Щерба. Он плевал, пытался укусить и пнуть человека, который крепко держал его. Как выносили Сеньку, Лёнька не видел. Он просто оглянулся в поисках друга, но вокруг были только взрослые, чужие, суровые лица.

Вместе со Щербой и десятками таких же беспризорников Лёнька попал в детский приемник-распределитель. Здесь их пути со Щербой разошлись.

«Господи! Завшивевший какой»! - тёплые мозолистые руки стащили с Лёньки лохмотья. - Ох, всё как белыми нитками прошито, гниды засели». Полная женщина с опухшими ногами, все раскрасневшаяся от пара, поднимавшегося от лохани, долго терла Леньку, причитая и цокая языком. А потом был тёплый суп, от которого Лёнька язык проглотил. Да и было с чего: картошка, лучок, даже пшено! Руки тетки Марьи долго гладили бритую Лёнькину головку, по-матерински что-то напевая над мальчишкой, проваливающегося в сон.

Вот так и попал Лёнька к этой женщине. У неё своих двое было, а любви, ласки, да скудной еды и на него хватило.

***

Кто же знал, что эти девяностые такими окажутся, Предприятия закрывались, а те которые держались ещё на плаву, занимались черт знает чем. Прилавки продуктовых магазинов зияли голодной пустотой. Деньги обесценились, да и жалкие пенсионные крохи давали с чудовищной задержкой. Общественный транспорт был парализован и ковылял еле-еле за счёт облезлых сыплющихся трамваев и автобусов. Люди озлобились, маленький городок накрыла волна грабежа. Участились разбойные нападения на стариков и одиноких прохожих. Квартирные кражи стали делом обыденным. Воровали всегда и везде, но что можно украсть у одинокой пенсионерки, кроме фарфоровых балерин, заботливо расставленных на полочке, вязаных салфеток и похоронных, наивно припрятанный среди страниц старых книг или в ворохе заштопанного белья. В последнее время в СМИ всё чаще стали появляться шокирующие новости, приправленные не менее шокирующими снимками.

Фотографии голодающих больных из местной психиатрической больницы были размещены на страницах какой-то газеты. Наткнулся на них Тюха случайно, перелистывая замусоленную газетёнку, оставленную кем-то на скамейке около сберкассы. Немой упрек обществу: трое дистрофических пациентов с выпирающими птичьими ребрами. Высунутый наполовину язык, застывшие в нелепой позе руки, гримаса боли на изможденном лице. Это лицо смотрело прямо на Тюху, впиваясь в душу пусть постаревшим, изменённым временем, но чем-то неуловимо знакомым. Всматриваясь в эти черты, Тюха ощущал, как всё беспокойнее колотится сердце. Он это, Сенька! Хотя... Нет, он! Возраст, та же родинка над верхней губой, над которой грязно посмеивался Кузя.

«Твою мать! Он же все эти годы рядом был», - задохнулся старик, стараясь успокоить разбушевавшееся сердце.

***

«Дохнут, как мухи! За последние три месяца уже девятнадцать вынесли. А что ты хотел? У нас персонал зарплату месяцами не получает, а на этих вообще финансирования нет. У нас здесь в основном кто? Одинокие и никому не нужные, передачи носить некому, кормить и лечить нечем, - пожилая толстозадая тётка нервно махала шваброй по заплёванному грязному коридору. - Кто у тебя тут?»

Не дождавшись ответа, махнула рукой: «Ты к врачу иди, с ним и разговаривай».

Тюха долго и сбивчиво объяснял, запинаясь, теряя мысль, повторяя одни и те же слова по несколько раз.

- Если я вас правильно понял, то Найденов Семён Иванович является вашим братом? Хм, интересная история получается. Нет у него родственников. Я за двадцать лет своей работы ни одного посетителя к нему здесь не видел.

Врач снял очки и посмотрел на Тюху усталыми глазами.

- Случай довольно тяжёлый. Травма головы со всеми вытекающими последствиями, нижняя половина тела частично парализована. Во время болевых приступов приходится изолировать. Взять на себя ответственность за такого больного - это вам не шутки. Где же вы всё это время были, брат?

- Жил! - с вызовом ответил Тюха, положив газету с фотографиями на стол.

Мужчина сразу обмяк, руки забегали, перебирая бумаги.

- Ну, всем сейчас нелегко, да и документы нужны будут, сами понимаете.

- Так ты черкани что надо, я соберу. Лучше уж дома, чем здесь с голодухи.

***

Грохот под полом прекратился только за полночь, а старик сидел и ждал, уткнувшись носом в столешницу. «Поднять бы да перенести наверх, в комнату. Наверно, опять на полу скрючился. На сколько сил еще хватит?» - подумал он в наступившей тишине.

С трудом откинув тяжелую крышку, старик насторожился. Посторонний звук раздался не снизу, а со стороны окна, выходящего в палисадник. Кто-то осторожно и настойчиво пытался раскрыть створки, которые удерживал слабый крючок с внутренней стороны. Створки от времени рассохлись, образовалась приличная щель, Откинуть крючок при таком раскладе не составляло большого труда. Закрыть крышку дед не успел. В соседней комнате слабо звякнуло, в темноте раздались крадущиеся шаги. Дед метнулся к стене и щелкнул выключателем. На пороге комнаты застыл худощавый парень лет двадцати. Странное выражение лица, расширенные зрачки, воспаленные белки глаз, дрожащие руки и характерный запашок не ускользнули от внимания деда. Такие идут на всё ради барахла, которое можно сбыть. Манят их стариковские пенсии, представляющие лёгкую и верную добычу. Этот знал наверняка, куда и зачем шёл.

Промелькнувший страх в глазах худощавого сменился злостью. Он сделал шаг вперёд, выставляя руку.

- Деньги где?

Хрипловатый голос задрожал, худощавый нервничал.

- А чего один, без подельников, или за окном ждут?

- Деньги где?

Переведя взгляд с открытой крышки на старика худощавый усмехнулся.

- Иди, откапывать заначку, не за огурцами ты же туда среди ночи лазил!

Ответить дед не успел. Худощавый в один прыжок оказался рядом и ударил Тюху наотмашь, стараясь загнать вниз, за припрятанной там, по его мнению, пенсией. Удара дед не ожидал. Нога зацепилась за скомканный половик, руки, описав дугу, цапнули воздух. Старик неуклюже повалился на спину, ударившись плечом об раскрытую крышку подполья. Внизу раздался жалобный стон, будто боль Тюхи передалось кому-то ещё. По ступенькам заскребло, и за край ухватились морщинистые пальцы, таща за собой высохшее тело. Парень вытянул шею, уставившись на выползающую мумию.

- Пердун старый, ты кого это в погребе держишь?

В его голосе уже не было уверенности. Костлявые руки крепко впились в щиколотки и дёрнули худощавого на себя. Горло издало не мучительный крик, к которому привык дед, а осмысленное, до боли знакомое слово: «Пацаны»! Впервые за прошедшее время в глазах появился проблеск чего-то человеческого. Скользнув взглядом по распластавшемуся старику, серое лицо попыталась улыбнуться, выжимая из себя надрывное: «Тюха»!

В этот момент худощавому удалось высвободить ногу и пнуть выползающего. Голова дернулась, лицо исказилось в гримасе, крупные рубиновые капли окропили затоптанный пол. «Не надо»! - прохрипел Тюха, поднимаясь на локти. Его глаза встретились с глазами Сеньки, как будто не было прожито больше полувека, как будто не было скитаний, боли, больницы, а был тот самый знакомый и ставший тогда родным подвал. Вторым пинком Сеньку отбросило к краю подполья. Его пальцы ещё пытались за что-то ухватиться, но немощные ноги не давали опоры и тянули вниз.

«Пацаны»! - прохрипел он ещё раз, падая в чёрное окошко подполья.

Тюха не понял, что произошло. Густой сумрак, подступивший из каждого угла, окутал комнатёнку. Наэлектризованный воздух стал давить чудовищной тяжестью, царапая горло, проникая в лёгкие мелким шершавым песком. Парень схватился за грудь, закашлял, стараясь выхаркнуть душившую его тьму. Всё кругом завертелось в бешеном круговороте. Внутри у деда всё сжалось в плотный комок, когда перед глазами промелькнули знакомые лохмотья и разъярённые бледные лица Цыганёнка и Щербы. Худощавого подняло вверх и с силой швырнуло на доски пола. Его придавило, прижало тяжёлым грузом, а чья-то невидимая сильная нога ударила по растопыренным пальцам. Захрустели костяшки, худощавый взвыл, пытаясь отползти к порогу. Его ещё раз подняло вверх и ударило об стену, заламывая назад руки, сгибая пополам. В глаза деду бросился самодельный, грубо сколоченный стол, выставивший острый край навстречу худощавому. В голове зашумело, перелистывая страницы с образами Сеньки, Цыганенка, Щербы и Кузи.

«Не надо, пацаны!» - закричал он что было мочи, толкая ножку стола. Стол медленно отъехал в бок, а морда худощавого встретилась с досками пола, оставив на нём пару зубов.

***

Сумрак медленно расходился по углам, оставляя обитателей дома одних. Худощавый забился в угол и хныкал как ребёнок, стреляя испуганными глазами по сторонам и вытирая рукавом кровь из разбитого рта.

Тюха рывком раскрыл дверь в коридор: «Пшёл вон, гнида»!

Превозмогая боль, он наклонился над лазом в подполье, всматриваясь в темноту.

- Сенька, Сенька, живой?

- Ну, ты и Тюха, - продребезжал слабый голос.

По телу прошла радостная благоговейная дрожь.

Через час начнёт светать. Наступит день, в котором сегодня не будет ни боли, ни криков, ни этого подполья. Сегодня Лёнька и Сенька будут говорить только о своём, кому-кому, а Лёньке есть о чём рассказать. В его рассказе не будет места Кузе и худощавому. Такие как они, не знают истинную ценность прожитых лет и вечную силу, которая называется друзьями.