Исследователь⁠⁠

Июль был невыносим. Горячие волны асфальтного воздуха, бьющего в лицо, могли свести с ума кого угодно, но я любил это лето. Казалось, что сам город иссяк, оставив на улицах лишь тех, кому некуда деться. Я стоял у забора старого сквера, едва прикрытого тенью лип. Здесь, под густым пологом зелёных листьев, ещё можно было дышать, пусть и тяжело, будто через марлю.

Я заметил её, когда она появилась из-за угла соседнего здания, неосторожно перескакивая через трещины на тротуаре. У неё был тот вид, что выбивает воздух из лёгких. Знакомый всем мужчинам взгляд наивной беспечности, сочетающийся с чем-то тёплым и лёгким.

На первый взгляд она могла бы быть подростком. Тонкие руки и колени словно выдали ранний, но бурный рост — тот момент, когда тело уже вытянулось, а внутреннее равновесие всё ещё в поисках. Шорты и бесформенная футболка с полузабытой эмблемой Микки Мауса подчеркивали её юность, особенно на фоне мягкого летнего света. Каштановые волосы, взъерошенные как вихрь, свободно ложились на плечи.

Но глаза — их я заметил прежде всего, как только она подняла голову... Это был взгляд, какой-то иной, не совсем детский, но и не вполне взрослый — тёмные, глубокие, как если бы за ними скрывалась дверь в намного более сложный мир. Её зрачки едва заметно сжались, когда она ловко подкинула и поймала книгу.

«Убик» Филипа Дика.

Её фигура замерла на миг — всего на мгновение, словно осознавая моё пристальное внимание. Но, не сказав ни слова и не оглянувшись, она плавно ускользнула под тенистые арки сквера, не снижая темпа.

Я долго стоял, бессмысленно глядя ей вслед. В воздухе всё ещё держался запах лип и та странная дрожь, что тихо шепчет: «Эта встреча была важной».

Прошла неделя, а я всё никак не мог выбросить её из головы. Я пытался убедить себя, что всё это было случайностью, что в моей жизни вообще и так много по-настоящему важных событий, чтобы стоило придавать значение такой мелочи. Но память упрямо держала её образ — выцветшую футболку, шаги, этот странный, недетский взгляд.

Второй раз я увидел её на станции метро. Она сидела на скамейке с наушниками, сосредоточенно копаясь в телефоне. Снова тот же непостижимый контраст: внешняя простота подростка и внутренняя сложность, мелькавшая во всём, от уголков губ до осанки. Я замер на другой стороне платформы, прячась за толстой колонной, как будто боялся, что она узнает меня.

Поезд вошёл на станцию. Поток воздуха разворошил её волосы, и она, подрагивая губами, принялась напевать что-то почти неслышное, глядя вдоль колеи. Тонкая, мимолётная мелодия, которая придавала её виду ещё больше странную реальность. Это была не та ритмичная агрессия, что слушают школьники в беспокойном ожидании. Нет, это выглядело как ритуал: напеть мелодию, закрыть глаза и в последний момент вскочить в двери вагона.

Я сделал шаг ближе, пока поезд шумел, скрывая свои движения. Хотелось заговорить, спросить, что это за песня, что она значит для неё, но не успел. Девушка пружинисто вскочила и направилась к вагону. Казалось, что во всём её поведении была нотка сознательной игры: «Если кто-то смотрит, то может разгадать».

Я шагнул в тот же вагон, оставаясь на расстоянии, достаточном, чтобы не привлекать внимания. Внутри меня горело противоречие: что я делаю? Она же подросток! Наверное…

Мы доехали до её станции — какой-то небольшой, безлюдной. Здесь на платформах царило абсолютное спокойствие, разбавленное только обрывками сквозняка. Она двинулась к выходу, быстрым и уверенным шагом, а я… Я должен был ехать дальше.

Но не смог.

Я почувствовал, что эта мелодия уже каким-то образом притянула меня к своей орбите. И прежде, чем я понял, что делаю, сам оказался в переулке, куда она свернула.

"Эй," — позвал я неожиданно для самого себя. Звук моего голоса разорвал мир вокруг, как гудок тепловоза в безлюдной степи.

Она остановилась и обернулась.

Обернулась не сразу. Было в её движении что-то… театральное, как будто я стал частью запланированной сцены. Шаги замедлились, пальцы на ремешке сумки едва заметно сжались, а взгляд... Взгляд оценивающий, неуловимый, словно она решала, стоит ли этот момент её внимания.

— Да? — Голос лёгкий, звонкий, почти непринуждённый, но с ноткой преднамеренного равнодушия.

Я запнулся. Все слова, которые уже готовы были сорваться с языка, растворились под её взглядом. Острое чувство неправильности накрыло меня, будто внутри что-то кричало: «Ещё есть время уйти».

— Ты напевала… — слова вышли сами по себе. — Что это за мелодия?

Она хмыкнула, чуть склонив голову, словно не ожидала такого вопроса.

— Не знаю. Просто что-то старое. — Она сказала это с таким лёгким равнодушием, которое казалось обманчивым. Это было отточенное безразличие.

Тишина повисла в воздухе. Я мог уйти, продолжить просто жить своей обычной жизнью и забыть про неё навсегда. Но вместо этого я неловко продолжил:

— Ты любишь музыку?

Она усмехнулась, бросив взгляд, словно изучала меня. Мне показалось, что я увидел тень понимания в её глазах — она знала, как действует на людей.

— А кто её не любит?

Лаконично, чётко. Снова почти детское, но это «почти» прожигало меня, путая все ощущения.

— Книги, музыка… Очень похоже на поиск.

Я не знал, зачем сказал это. Даже не понимал до конца, что именно хотел спросить. Её губы чуть дрогнули, и на долю секунды я подумал, что увижу на них улыбку. Но вместо этого последовал один единственный вопрос:

— А почему тебя это волнует?

Я растерялся. Её тон был одновременно искренним и холодным. Как будто она говорила: Я вижу тебя насквозь, и не уверена, стоишь ли ты моего внимания.

— Просто интересно. Я… люблю наблюдать, — выдавил я, почувствовав, как эти слова делают мой образ ещё более отталкивающим.

— Наблюдать? — Она задумалась на мгновение. — Интересно. Посмотрим, хорошо ли ты это умеешь.

Она отвернулась и пошла дальше. Я стоял в этом пустом переулке, глядя ей вслед и чувствуя, как эти несколько минут надломили меня больше, чем все мои предыдущие годы.

После того разговора я почему-то стал замечать её чаще. Не думаю чтобы она нарочно искала встреч, скорее, судьба будто уводила нас на перекрёстки друг за другом. Я не пытался говорить — уже не решался. Просто наблюдал.

Она оказалась странным существом, сочетанием резкости и плавности, как капля ртути. То сидела на ступенях какого-то старого театра, беззвучно листая толстую книгу. То внезапно проносилась мимо на стареньком велосипеде, улыбаясь чему-то невидимому. Её маршрут казался произвольным, а привычки необъяснимыми.

— Ты преследуешь её, — сказал однажды внутренний голос, когда я снова остался в тени, глядя на сквер, где она кормила воробьёв крошками чёрного хлеба.

Я сжал пальцы в кулак, злясь на самого себя. Это уже не было похоже на обычный интерес или мимолётную симпатию. Что-то в ней захватило меня — неуклюжий обман внешности, внутреннее изящество, неуместная лёгкость в её поведении, за которой ощущался надлом.

Мне стало очевидно: она это чувствует.

Одним из таких дней она заметила меня. Нет, не прямо в глаза, не так. Просто чуть дольше задержала взгляд, когда пересекла дорогу в двух метрах от меня, касаясь светофора тонкими пальцами, словно о чём-то размышляя.

И снова — эта полуподростковая простота. Шорты, лёгкие кеды с заправленными шнурками и расхлябанная сумка через плечо. Не зная её раньше, я бы поверил этому образу. Даже в голос, если бы услышал его ещё раз.

Но глаза… они выжигали суть, напоминая мне о её недетской тонкости и какой-то тишине внутри, способной затянуть в себя кого угодно.

Снова ветер унес её до того, как я решился хоть на слово. Она двигалась по переулку так, будто знала — я за ней не пойду.

И действительно, я не пошёл.

В тот момент я поклялся, что завтра всё кончится. Просто перестану думать о ней. Слишком много надумал, слишком увлёкся. Всё это ненормально.

На следующий день я зашёл в кофейню недалеко от дома, куда любил периодически заходить в поисках тишины. И… она была там. Её появление уже перестало казаться случайным. Она сидела за столиком у окна, не глядя на проходящих мимо, чертя что-то на обратной стороне помятого театрального билета.

Я собрал всю волю, чтобы просто сесть в другой угол зала, лицом к стене и сделать вид, что читаю. Заказал американо, который тут варили довольно сносно, и открыл развлекательный сайт с логотипом дог-маффина.

Она знала, что я здесь. Ощущение её взгляда на затылке было настолько явным, что я мог практически услышать её мысли. "Ты что, опять пошёл за мной, чтобы молчать?"

Не знаю, сколько прошло времени — десять минут или час, — но я всё же взглянул в её сторону. Неуловимое движение: она чуть повернула голову, будто специально ловила мой взгляд.

— Ждёшь кого-нибудь? — спросила она из-за своего столика. Вопрос едва слышный, но не привлекающий внимание, словно она была уверена, что я его ждал.

Слова подвисли в воздухе. Люди за соседними столами не замечали ничего, продолжая говорить вполголоса о своих мелких заботах. Лишь мы с ней ощущали это неловкое напряжение.

— Сидел тут... думал, — наконец, вымолвил я, и повернулся не понимая, как найти нейтральный тон.

— Думал обо мне? — Она склонила голову, добавив к вопросу лёгкую улыбку. Не насмешливую, но подначивающую.

— Я… А должен был?

— Должен был? — повторила она. Потом встала, толкнула стул так, что его ножки скрипнули об пол, и подошла ко мне, оставив своё сиденье пустым.

Она была слишком близко, и я ощутил лёгкий запах недорогих духов с оттенком ванили. Это простое, будничное мгновение вдруг загнало клин в мои внутренние противоречия. Я видел её близко, совсем подростка, но при этом все движения — точные, рассчитанные, как у взрослой женщины.

— Ты всегда так странно смотришь, — заметила она, наклонившись и указывая пальцем на мой телефон. — Как будто знаешь, что хочешь спросить, но боишься это сделать.

Я на мгновение застыл, но всё же отреагировал:

— Зачем спрашивать, если всё очевидно?

Она улыбнулась чуть шире. Затем, не дав мне ответить или додумать дальше, резко ушла из кофейни, словно дав мне новый повод загнать себя в круг этих мыслей.

Я остался сидеть на месте, глядя на её пустую чашку у окна и мучительно пытаясь найти ответ на её невысказанный вопрос.

Я хотел уйти раньше, чем кофейня закроется, но заказал десерт и остался до последнего. Всё время взгляд возвращался к её опустевшему столику. Казалось, тень её присутствия осталась там.

Я всё прокручивал наш короткий диалог, её слова, что звучали как вызов. А потом то, как легко она развернулась и исчезла за дверью. Зачем она вообще подходила? Играла? Проверяла, как далеко можно зайти, прежде чем я выкину её из головы?

— Может, в этом и смысл, — сказал я вслух, не сразу замечая, как бариста в излишне свободной футболке искоса посмотрел на меня.

Когда я наконец вышел на улицу, вечер накрывал город тяжёлым свинцом. Её следы, которые я, как всегда, искал скорее уже бессознательно, на этот раз терялись в обычных людских фигурах. Мне показалось, что я слышу её шаги где-то впереди, в потоке уличных фонарей, но это было лишь отражение моего желания.

Весь вечер прошёл под глухим, давящим впечатлением от её ухода. Неосознанно я стал снова выстраивать вокруг неё мифы.

— Может, это ловушка, манипуляция и расчёт — мелькнуло в голове.

Домой я вернулся поздно, весь будто внутри тягучего оцепенения. Закрыл дверь, бросил куртку на кресло и упал на кровать.

Но она казалась рядом. Воображение достраивало каждую её деталь с пронзительной чёткостью. Вдох — запах недорогих духов. Её шаг — лёгкий, но уверенный. Даже тепло её дыхания, которого не мог почувствовать, будто появлялось где-то рядом.

Я не выдержал. Схватил куртку и вышел снова, почти машинально. Без направления, без цели. Искал пустую улицу или заброшенный сквер, где можно было бы забыться, убежать от квартиры, где я был заперт, как в тюрьме, с мыслями о ней.

Так я блуждал часа два, пока не оказался в том самом месте. У старой набережной с липами, где стояла полуразрушенная арка, мы впервые пересеклись неделю назад. И она была там.

Она стояла спиной ко мне, на границе света и тени, в жёлтом свете фонарей. Моё сердце на мгновение заколотилось в груди так, словно я знал, что пришёл сюда не по своей воле.

— Ты следишь за мной? — спросила она, не поворачивая головы.

Мой голос застрял. Глоток ночного воздуха стал вязким.

— Нет, я…

— Тогда зачем ты пришёл?

Я всё же нашёл в себе силы ответить:

— Ты как знала, что я здесь окажусь.

Она рассмеялась, развернувшись медленно, почти как в тот раз. Теперь это был не смех, а что-то глубже — смешанное с пониманием, даже с интересом.

— Так чего ты ждёшь от меня? — бросила она, будто отбросив последний, самый прозрачный фильтр.

Я молчал.

— Ты сам на это пошёл, — сказала она, глядя на меня не как девочка, а как актриса, которая наконец-то снимает маску перед единственным зрителем.

Её осознанность ранила меня глубже, чем я был готов.

— Знаешь, — начал я, пытаясь вернуть себе равновесие, — ты странная.

Она приподняла бровь.

Её взгляд стал тяжелее. Пауза затянулась, пока свет старого фонаря за её плечом почти не потух, оставив в тени лицо и только искру в её глазах.

— А ты? — сказала она наконец, переступая шаг вперёд. — Что в тебе, кроме любопытства?

Я не ответил.

Она прищурилась, разглядывая меня, будто просчитывала реакцию.

— Ты ведь не видишь, да? — бросила она. — Смотришь на меня, на движения, даже на голос. Но ты ведь всё не так видишь, правда?

От этого холодного спокойствия я попятился назад, будто инстинктивно.

— Не то, чтобы не вижу, — я нервно улыбнулся и попытался отшутиться, — но не до конца.

— Нет? — усмехнулась она, вновь расправив плечи, как девушка на пороге взрослости.

Меня снова прошибло той мыслью, что слишком очевидна была эта неестественность её облика: подросток с хищным движением, детскость в жесте — а вес в каждом ответе. Всё это будто выдергивало основу и рушило те безвольные оправдания, которыми я пытался её укрыть для себя.

— Сколько тебе лет? — всё же рискнул я.

Она замолчала. Но молчание было таким тяжёлым, будто несло за собой цепочку следствий, которые мне вряд ли понравились бы.

— Ты всё ещё хочешь это знать? — она наклонилась вперёд, приближая своё лицо к моему, но не улыбаясь.

— Да. — сказал я серьёзно.

— Двадцать пять. — наконец ответила она, почти бесстрастно.

Моё сердце гулко застучало. Этот ответ был передо мной, как ответ, который был написан у меня на лбу, но я даже не пытался смотреть в зеркало. Всё это время я боролся с собственной моралью, не осознавая, что делал только хуже.

— Мне тоже.

— А если бы я сказала меньше? — спросила она вдруг.

Я хотел ответить. Понять, что ещё я здесь ищу. Но понял слишком поздно: её игра всегда оставалась её — и больше ничьей.

После её слов всё стало будто искажённым, как через грязное стекло. Тишина между нами плотнела, каждое движение ощущалось как тревожный сигнал.

Я шагнул назад, почувствовал под ногой неровность плитки.

— Но к чему были этот флёр таинственности? — выдохнул я, стараясь встретить её взгляд, но она больше не смотрела на меня.

— Кто тебе сказал, что я должна быть понятной? — Она отвернулась, касаясь пальцами потрёпанного рукава своего кардигана. — В мире, где тебя никто не видит таким, какой ты есть, нужно быть тем кто ты есть.

— Никто? — Это прозвучало больше, как вопрос к самому себе.

— Ни ты. Никто другой. Вы придумываете людей, их желания, их слабости. А реальность остаётся где-то на обочине.

Её голос потерял ту лёгкость, с которой она раньше разговаривала. Он теперь напоминал крик через сломанную рупорную трубу — тихий, но отчаянный.

— Так, когда же ты была настоящая? — выпалил я.

Она обернулась ко мне резко, неестественно резко. На секунду я подумал, что вижу в чертах лица взрослого человека — взгляд, полный злой усталости. Но нет, это был тот же подростковый образ, вырезанный из газетного клише: высокие скулы, губы без следа косметики, тусклая чёлка, которая падала на глаза, как невидимая занавеска.

— Я просто была, — сказала она. — Это тебе меня искать хочется.

Мне вдруг стало холодно. Её слова звучали, как приговор, но при этом словно приглашали в мир, где не нужно было решать, кто виноват и кем надо быть.

Она сделала шаг вперёд. Её силуэт, окутанный жёлтым светом от фонаря, будто растворялся в ночи.

— Ты пытаешься что-то понять, а нужно просто принять. Иногда вещи — не "почему", а "как".

Я почувствовал себя маленьким, растерянным перед чем-то огромным и неизведанным.

— Ты знаешь, — сказала она тише, почти шёпотом, — не всё бывает линейным.

Я хотел что-то сказать, оправдаться, но все слова застряли в горле. Она просто посмотрела на меня в последний раз и ушла, растворяясь в глубине ночи.

Именно в тот момент я осознал: нет ясного разделения. Ни она, ни я уже не знали, где заканчивается выдумка и начинается правда.

Я не помню, как добрался до дома. Улица превратилась в сплошную череду бликов света, а мысли, будто разбитое зеркало, хаотично отражали фрагменты разговора. Её образ стал липким, навязчивым, и не отпускал.

Закрыв за собой дверь, я не включил свет. Темнота успокаивала. Свалился на кровать, как есть, в одежде, усталость накрыла внезапно. Но вместо отдыха пришли сны.

Всё начиналось просто: мы стояли на пустой улице, никакого звука, только ветер. Она что-то говорила мне, но слова уходили в пустоту, обрывались невидимыми нитями, и я не мог уловить их смысл. Её лицо было бледным, кожа словно мрамор, и оно больше не принадлежало реальности.

Сон разрастался, превращая улицу в бесконечный лабиринт. Она шла впереди, но на расстоянии — вечно недоступна. Всякий раз, когда я пытался её догнать, пространство передо мной сгущалось: дороги менялись, исчезали проходы. Но она всегда была в центре зрения, оборачиваясь время от времени.

— Ты не успеваешь, — звучало в моей голове.

Эта фраза стала единственной связью с реальностью.

Проснулся я внезапно. Холодный пот стекал по спине. Воздух в комнате стоял, гулкий и пустой.

Тихий шорох. На секунду показалось, что он исходит из прихожей.

Я прислушался.

— Ты ещё не готов, — услышал я. Это был её голос, чёткий, но почти беззвучный, словно сама комната повторила его.

Я вскочил и замер. Всё тихо.

Обхватив голову руками, я понял, что в ней раскрутилась бесконечная спираль. Её силуэт, голос, даже манера держаться, всё говорило о том, что она превосходила меня в игре, которую я даже не осознавал.

Было ли это высокомерием? Или, напротив, её способ раскрыться перед кем-то, кто хотел увидеть её глубже?

Или я запутал сам себя, убеждённый, что ищу правду, а на деле цеплялся за загадку ради загадки?

Тяжёлый воздух ночи стал непосильным. Я вышел на балкон. Город казался чужим, каким-то изломанным, будто сны вскрыли его изнанку.

Балкон тянул прохладой, неся шорохи далёкого ветра и свист редких машин. Я закурил, не чувствуя вкуса дыма, а только слабое успокоение ритуала.

Её слова продолжали звучать в голове. «Ты не успеешь», «Ты не видишь». Что она хотела мне доказать? Или от чего предупредить?

Я смотрел вниз, на почти пустую улицу. Одинокая фигура проскользнула вдоль тротуара. На миг показалось — она, но это был лишь ночной прохожий. Мне вдруг стало неприятно находиться в закрытом пространстве.

— Это не я тут старший исследователь, — будто бы раздалось снова из моего разума, хотя могло быть лишь эхо странного самовнушения.

Я раздавил окурок об стену и вернулся в комнату.

На столе лежал блокнот, давно его не открывал. Внутри — схема, бесконечная загадка моей прошлой загадки: карты личностей прошлых людей, времён и личностей, когда-то строившиеся для поиска закономерностей в жизни. Там был вопрос, к которому всё сводилось: как люди формируют свои «маски»?

Я достал ручку и начал писать, сам не понимая, зачем.

«Она была как тайна. Вытканная между реальным возрастом, несовершенными жестами и безумной уверенностью в своих словах. Но куда она хотела меня привести?»

Мысли выходили на бумагу рваными линиями, без попытки связать в логичное повествование.

Я поймал себя на том, что начинаю рисовать. Маленькие силуэты, её фигуру с распущенными волосами. Взгляд её глаз.

И в какой-то момент осознал — мои руки двигались как будто по чужой воле.

Стремительно сорвав листок, я швырнул его в угол комнаты.

Нет. Хватит.

Но теперь эта мысль — про неё, про тайну — больше не уходила. Она уже не была загадкой личности, не была человеком. Скорее, была явлением, случаем, чем-то, что входит в жизнь, чтобы разрушить устоявшееся и открыть новый путь.

— Ты сам выбрал, — шепнул голос в голове, словно аккомпанируя тяжёлому стуку моего сердца.

Той ночью я больше так и не уснул. Моё сознание, будто заразившись чем-то чужим, пыталось удержаться за ускользающие образы её лица.

Только к рассвету я понял: с этой историей я не справлюсь. Я не смогу разобрать её на детали. И, возможно, она была нужна не для этого.

Она должна была оставить только след.