Жду новый пост

Серия «Календарные рассказы»

- Русалки... ммм... - начал было говорить Пётр Егорович.

- Потонувшие девушки, - прошепелявил Сергей Иванович.

- Это они сегодня по лесу бегали? Аукались? - задал я провокационный вопрос.

- Ну да, - невозмутимо ответил Сергей Иванович, - смущают соблазном, и завлекают лукавством... Примерно так же, как наша русалка, - кивнул он на Ларису.

Та смущённо подняла глаза на Мишку, потом теснее прижалась к его плечу.

Я понял, что меня разыгрывают.

- Нет, а всё-таки? - продолжал допытываться я.

- Понимаешь, Алексей, - сказал Кижум, - дело вовсе не в русалках...И не в леших...

Он надолго замолчал.

- А в чём тогда?

- Дело в том, что место здесь странное, особое. Если принять на веру гипотезу о существовании параллельных миров, то можно предположить, что существуют на Земле места, где эти миры, если и не пересекаются (они всё-таки параллельные!), то подходят друг к другу очень близко, почти соприкасаясь. Это пока научно не обосновано... Но вот Егорыч, он местный, не даст соврать. Камень, на котором так любит сидеть наша Лариса, издавна манит к себе людей. Людей, страдающих оттого, что не могут найти свою половинку, не могут обрести счастье.

- И что, помогает? - недоверчиво перебил Мишка. - Как это работает?

- А разве не видно? - кивнул Пётр Егорович на зардевшуюся Ларису. - Да что люди, медведь вон и тот кругами ходит, тоже свою половинку ищет, - лукаво усмехнулся он, подбросил в костёр сухих веток и добавил:

- Вот и русалочки проказничают, аукаются...

- Ну да, ведь фольклор не на пустом месте вырос, - проговорила до этого молчавшая Анна Григорьевна, - русалки да водяные издавна жили в таких местах.

- У всего живого на Земле есть своя половинка, - продолжал Кижум. - По принципу комплементарности у каждого индивидуума - своя, идеально подходящая только ему, пара. Часто люди влюбляются, женятся, заводят потомство со случайными партнёрами. И тут уж как в лотерее: угадал - не угадал. Очень мало кому повезло, и он нашёл идеальную пару. Про таких говорят, что у них большая любовь... Счастье на всю жизнь.

Я слушал Эдуарда и не узнавал в нём давешнего несуразного ботаника, сосиской висящего на скале.

- Но... любовь слепа, - продолжал учёный, - порой она настигает людей, которые на самом деле не являются друг для друга единственными партнёрами, с которыми они, идеально совпадая по всем параметрам, могли бы быть счастливы. Отсюда такое большое количество разводов. Именно поэтому так много людей, несчастных в браке с "чужими" половинками. И так много людей, которые никак не могут найти своё счастье.

- Ну, а как это связано с параллельными мирами? - нетерпеливо перебил я.

- Не торопите меня, Алёша, я не потерял нить разговора. В этом месте могут происходить удивительные вещи. Кто-то найдёт свою половинку прямо здесь, - Кижум бросил взгляд на Ларису с Мишкой. - У кого-то всё намного сложнее.

Анна Григорьевна глубоко вздохнула и неожиданно призналась:

- Уже третий год сюда езжу, стога ставлю, а что-то нет мне подсказки, как дальше жить... как муж пропал, неспокойно мне. Может, объявится скоро? - с надеждой в голосе проговорила она.

- А мне сон недавно приснился, - мечтательно произнёс Сергей Иванович, - будто оказался где-то в Монголии, хотя - с чего бы вдруг? Так ясно картинку увидел... Будто разбираю юрту, гружу на верблюда. Жена коз доит, а детишки наши бегают, резвятся... И нет никого на свете счастливее меня! Почему-то чувствую я, что именно так всё и будет...

- Вот и говорю, - отмахиваясь от дыма, продолжал Кижум, - у всех по-разному. Иногда происходит временной сдвиг. Родные души соединяются, лишь совершив виток на спирали времени. В совсем другом измерении. Там, где это действительно для них возможно.

Я встал и медленно побрёл к реке. Нужно было как-то переварить услышанное. Что здесь правда, а что домыслы?

Ноги сами вынесли меня к большому валуну, на котором мы с Мишкой два раза за долгий сегодняшний день находили странную девушку, Ларису.

Вспомнив, как ловко запрыгнула на камень Анна Григорьевна, я усмехнулся.

Что-то во всём этом действительно есть странное, непонятное...

Кижум-мужик в ботинках не на ту ногу, и Кижум, учёный, рассказывающий о принципах комплементарности... Память восстанавливала яркие картинки сегодняшнего дня. Обычные вещи представали в искажённом или утрированном виде, или перемежались с чем-то и вовсе необъяснимым.

Забрался на камень, присел. Он был ещё тёплым от июльского солнца. Я лёг на плоскую спину валуна, закинув руки за голову. С реки повеяло приятной прохладой. Даже комары куда-то делись. Было тихо.

Не знаю, долго ли так пролежал на камне, вспоминая наш злополучный сплав, трагедию, произошедшую год назад чуть ниже по течению.

Внезапно мне показалось, что Ольга где-то совсем рядом. Резко сел, прислушался. Не услышал никаких звуков, но ясно, всей своей кожей ощутил её присутствие. Понял, как тоскует она по своей рано оборвавшейся жизни, по неосуществлённым надеждам, как сильно она меня любит. И просит о помощи.

- Как, Оля, как я могу помочь тебе? - я и не заметил, что начал говорить вслух, обращаясь к чёрной воде. Вода не отвечала. И только луна с задорными рожками отражалась от гладкой поверхности.

- Иди ко мне, - услышал беззвучный Ольгин зов.

Не раздумывая больше ни секунды, шагнул с камня прямо в чёрную воду омута.

***

Словно щепку, кидала во все стороны меня взбесившаяся река, крутила, вертела волчком. Вокруг ничего не было видно из-за пены и брызг. И вдруг я увидел её. Оранжевый жилет в гигантском водовороте. Я схватил Ольгу за шиворот, изо всех сил выгребая одной рукой к выходу из воронки.

Потом вытащил девушку на берег и опустил её на сиреневую от кандыков полянку.

Она ударилась головой, нахлебалась воды, но была живая! Ольга застонала, открыла глаза.

- Алешка! Любимый!

Я осторожно положил её голову себе на колени, гладил рукой мокрые волосы, и был самым счастливым человеком во всей вселенной.

- Оленька! Милая! Я теперь никому не отдам тебя! - ласково приговаривал я.

И тут внезапно увидел Мишку. С растерянным лицом тот метался по берегу.

- Мишка, вот она, я нашёл! - обрадовано закричал я.

Мишка не услышал. Не останавливаясь, он проскочил мимо, чуть ли не наступив на нас. Следом бежал, отчаянно размахивая руками... я сам.

Потрясённый, смотрел, как бегали, метались по берегу я и Мишка, какое отчаяние было написано на наших... на их лицах! Мы с Ольгой были здесь, а они, Мишка и тот, прежний я, не видели, не могли нас видеть!

Я повернулся к Ольге. Она счастливыми глазами смотрела мне в лицо.  И мне стало вдруг совершенно неважно, где жил все эти годы до этого. Впереди была новая, незнакомая жизнь и большая любовь.

(продолжение следует)

Иногда затейливые меандры выносили реку на относительно спокойные участки. Тогда мы гребли с Мишкой вдвоём, а Ольга отдыхала на площадке между двумя баллонами, рядом с рюкзаками. Передышки были короткими и случались нечасто. В основном же это была бешеная работа вёслами, концентрация сил и внимания. От быстроты реакции каждого зависело многое. За время сплава мы здорово приноровились друг к другу: гребли слаженно, кат почти всегда шёл ровно.

Вскоре наше с Мишкой соперничество понемногу, само собой, стало отходить на задний план. Нашим основным соперником стала река. Она подчинила нас своему ритму, своей мощи, своим капризам.

Только вечером, на берегу, опять включалось наше соревнование за благосклонность девушки.

Мишка по обыкновению начал ставить палатку. Ольга принялась чистить картошку. Я, пошатываясь от усталости, отправился на поиски дров. Старался управиться побыстрее, чтобы в моё отсутствие между ними ничего не успело промелькнуть. Вернувшись с охапкой валежника, внимательно оглядел их. Мишка с подозрительно довольной рожей помешивал супчик, а Ольга в его куртке, накинутой на плечи, смущённо вертела в руках медуницу. Я тут же начал умирать от ревности.

Вечером Ольга играла на гитаре. Она любила петь длинные баллады о храбрых рыцарях и загадочных русалках.

Ладони покрыты кровавой мозолью,*

И силы оставят вот-вот моряка.

Вдруг видит сквозь веки, что съедены солью:

За борт ухватилась русалки рука.

Русалки рука появилась из моря,

И девушка смотрит в глаза моряка.

Слушая её сильный, тёплый голос, видя её лицо, озаряемое всполохами костра, я задыхался от любви. Мне нравилось в ней всё: серые с лукавинкой глаза, длинные пальцы, перебирающие гитарные струны. Мне нравилось даже то, как она умела нами манипулировать.

Я не представлял своей жизни без Ольги.

Ты злейший из всех, и прислал господин мой

От ада спасенье тебе предложить:

Ты жизнь обретёшь до скончания мира,

Коль станешь ему беззаветно служить.

Коль станешь служить, ты спасение купишь,

И счастлив ты будешь ценою души!

Всё испортил Мишка. Насмешливо глядя на меня, начал подпевать, перевирая слова и мелодию:

Коль станешь служить, то и пива ты купишь,

И с вяленой рыбой попьёшь от души!

А потом вдруг ни с того ни с сего стал рассказывать какой-то старый анекдот, окончательно разрушив очарование песни.

После недолгих посиделок завалились спать. Натруженное тело ныло, хотелось вытянуться во весь рост, раскинуться. А тут - одна на троих двухместная палатка! Ольгин спальник был, естественно, в середине. Убедившись, что Мишкины руки на месте, и целомудренности любимой девушки ничего не угрожало, закрыл глаза и я. Тут же провалился в сон. А утром выскочил из палатки с первыми лучами солнца, развёл костерок. Когда мои сонные друзья выползли из палатки, протянул Ольге кружку кофе.

- Ой, Алёшка! Кофе! В тайге! Здорово! А в котелке у тебя что? Неужели гречка с белыми грибами? Ну, скажи, откуда у тебя белые грибы в середине мая? - Восторженно воскликнула она, и, млея от удовольствия, я приоткрывал некоторые тайны кулинарии, ловя на себе завистливые Мишкины взгляды.

Шёл пятый день путешествия. Большая часть маршрута была пройдена. Впереди оставалось лишь одно сложное место - Ведьмины Пороги, которыми нас ещё в городе пугали матёрые водники. Говорили, что в разное время там потерялось уже несколько человек. Мы с Мишкой были слишком самонадеянны, чтобы поверить в чьи-то россказни.

Утром Ольга словно что-то почувствовала. Долго расчёсывала свои длинные волосы, потом обернулась с побледневшим лицом.

- Ребят, может, обойдём по берегу, как-то страшновато вдруг сделалось, - И оназябко поёжилась.

- Всю реку, считай, прошли, а тут - по берегу! Не бойся, пройдём пороги - и всё! - Бодрым голосом заверил я, пытаясь не поддаться Ольгиному внезапному испугу.

- Не, кому страшно - пусть идут по берегу, - Мишка произнёс это особенно насмешливо.

- Я одна не пойду! В лесу - медведи! - по-детски вскрикнула Ольга.

- Волков бояться - в лес не ходить, - констатировал Мишка, спихивая кат на воду.

Мы замолчали. Я помог застегнуть девушке спасательный жилет, каску, ободряюще тронул за плечо:

- Всё будет нормально, Оль. Не бойся - ты же с нами...

Берега разошлись в разные стороны, река замедлила бег, словно собираясь с силами, чтобы вновь обрушить воды вниз, по ступеням Ведьминых Порогов. Нарастал шум падающей воды. Я оглянулся. Ольга кивнула, показывая, что с ней - всё в порядке.

- Держись! - закричал вдруг Мишка.

По широкой и относительно невысокой ступеньке катамаран плавно соскользнул ниже, потом вдруг резко попёр на громадный камень.

- Табань! - орал Мишка, - левее!

Едва успели отрулить от одного валуна, как тут же перед носом ката вырос второй. С трудом увернулись, правя на широкий слив, но сильная струя потащила в узкий проход между двух камней, едва заметных в пене яростно клокочущей воды. Я вцепился в весло, пытаясь грести изо всех сил, но ощутил полную беспомощность перед стихией, бесполезность своих действий. Словно щепкой, играла катом взбесившаяся река, вертела волчком, крутила во все стороны.

Внезапно катамаран накренился вперёд, увлекаемый мощной силой водопада. Встал почти вертикально, в ту же секунду я полностью погрузился в воду. Руками и ногами судорожно вцепился в баллон, пытаясь удержаться на нём. Вода тут же устремилась внутрь, пытаясь заполнить меня доверху через рот, нос и уши.

Постепенно кат выровнялся. Вокруг ничего не было видно из-за пены и брызг. Катамаран опять завертело в гигантском водовороте. Выбиваясь из сил, на ходу отплёвываясь и откашливаясь, Мишка и я работали вёслами, пытались направить кат к выходу из воронки. Всё произошло в какие-то мгновения. Как только выползли из бурлящей пены, я оглянулся.

Ольга исчезла! Мишка тоже закрутил головой. Развернули кат, пытаясь высмотреть в белой пене оранжевый спасжилет девушки. Всё тщетно.

Не помня себя, подрулили к берегу, кое-как причалили. Я метнулся вниз по течению, всматриваясь в воду. Ничего не увидев, я ополоумел. Дико заорал, заметался в панике по мокрой гальке. Мишка сбегал наверх - к началу порогов, теперь осматривал росшие из воды кусты. Вокруг - никаких следов! Ольга пропала бесследно!

- Давай, Лёха, садись - поплыли: вдруг её вниз отнесло, и она барахтается где-нибудь в холодной воде. - Этот аргумент подействовал на меня отрезвляюще.

Река, сделав своё чёрное дело, успокоилась, тащила теперь катамаран медленно и грузно. Дрожа от отчаяния, я даже злился на то, как медленно мы плывём! Пристально вглядывались в мутную воду, в прибрежные кусты и камни, но ничего не находили.

Начали одолевать сомнения: не пропустили ли мы чего, вдруг Ольга осталась там, наверху, а мы не увидели её в пене водоворота. Или уже слишком далеко унесло вниз, что мы никак не могли её догнать?

С каждой минутой, с каждым метром движения таяли надежды на спасение девушки. Коварная река не собиралась отдавать свою добычу. Пошли вдоль обоих берегов по нескольку раз. Но поиски так ничего и не дали.

***

Прошёл год. Не знаю, как я его пережил. Сердце разрывалось от вины и отчаяния, что из-за нашего с Мишкой глупого соперничества погиб человек. Моя любимая девушка. Жизнь без неё стала бессмысленной.

Мишка как-то справился с собой, примирился с потерей. По крайней мере, внешне его скорбь никак не проявлялась: был по обыкновению насмешлив.

Но ведь тела девушки мы так и не нашли... Как это странно: человек умер, а похорон его не было! Поэтому я так и не верил до конца, что Ольга погибла. В моей душе продолжало жить какое-то смутное ощущение, предчувствие скорой встречи.

Я уговаривал Мишку повторить наш сплав по злополучной реке. Какая-то неведомая сила тянула меня на то место.

- Экстрим нам теперь ни к чему, - сказал Мишка. - Поплывём летом, когда спадёт вода.

Летняя река была намного мельче и спокойнее той, весенней. Местность тоже изменилась. Гуще и зеленее выглядел лес. Далеко по реке раздавался голос кукушки. Полянки поменяли весенние наряды из кандыков и ветрениц на пёстрое летнее разнотравье. Цвета, запахи - всё другое! Это буйство красок невольно раздражало: какое право было у них так цвести и пахнуть, когда Ольги - нет?

Катамаран медленно обползал те самые валуны, мимо которых мы на огромной скорости проносились прошлой весной. Теперь они высоко торчали из тёплой прозрачной воды, которая уже не кипела, ударяясь об них, а ласково плескалась и мерно покачивала кат. Моё нетерпение усиливалось: ну чего так медленно ползём? Неясная цель гнала вперёд. Хотя я совсем не понимал, что надеялся там найти спустя год с лишним...

Миновав последние валуны, выплыли на равнину, за которой было то место - Ведьмины Пороги. При такой скорости передвижения до них было ещё далеко.

Я почувствовал, что меня как-то вдруг отпустило, почти успокоился и стал в состоянии воспринимать всё вокруг.

По правому, пологому, берегу широко раскинулись сенокосные луга. Мы плыли под скалами левого берега: здесь было глубже. Пахло свежим сеном. Время от времени доносились голоса работающих на покосе людей. Медленно и лениво несла кат присмиревшая река.

- Может, здесь переночуем? - Мишка кивнул в сторону луга.

Решили остановиться у небольшого ручья. Надрывно кричала кукушка. Мы удивились: или потревожил кто, чего она так убивается?

Спустившись вечером к реке, я обнаружил на влажном песке следы какого-то крупного зверя с вмятинами от большущих когтей. О своей находке Мишке не сказал - зачем поднимать панику на ровном месте? Да и следы были старыми, наполовину размытыми...

На следующее утро встали пораньше и быстро позавтракав, погрузили на кат нехитрые пожитки. В этот предрассветный час на реке было очень тихо. От воды, тёмной и гладкой, поднимался лёгкий пар. Разговаривать не хотелось. Течение реки неспешно несло катамаран вдоль скалистого левого берега.

Вскоре взошло солнце. Сегодня оно светило как-то по-особенному: играло на воде, раскрашивая радугой мелкую рябь, высвечивало капельки влаги на листьях деревьев и превращало их в бриллианты.

Вырулив из-за очередного поворота, неожиданно заметили девушку. Очевидно, она только что закончила утреннее купание. Обнажённая и прекрасная, она стояла на большом валуне спиной к реке и отжимала мокрые длинные волосы.

- Ольга! - пронзило меня.

Внезапно, почувствовав на себе взгляды, девушка повернулась, сдавленно охнула и присела, одновременно прикрывая скрещёнными руками грудь. Весьма роскошную, как мы успели заметить. Девушка смотрела на нас, медленно проплывающих мимо неё, и молчала. Мы тоже, как заворожённые, молча уставились на девушку, не в силах отвести глаз.

- Ты откуда, русалочка? - громко сглотнув, хрипло спросил Мишка.

Девушка не ответила. Мишка повторил свой вопрос, и уже стал подруливать к валуну. Девушка отняла одну руку от груди, намереваясь жестом показать, откуда она, но тут же, спохватившись, вернула руку в прежнее положение, зато неожиданно выбросила вперёд длинную ногу, указывая этой ногой куда-то в сторону противоположного берега. Учитывая, что сидела она при этом голая на корточках на большом валуне как раз напротив нас...

Мишка неожиданно засмеялся. Я, потрясённый сначала тем, что принял девушку за Ольгу, а потом разочарованием оттого, что девушка лишь отдалённо её напоминала, тоже стал смеяться каким-то нервным смехом. Когда оглянулся (кат уже протащило течением ниже) - на валуне никого не было.

- Ну что, причаливаем? - спросил Мишка.

- Да нет, не будем пугать, - ответил я. - Она от своих уплыла подальше, на другой берег, чтобы никто не помешал ей купаться...

- А тут мы! - весело подхватил Мишка и добавил:

- А что, хороша, русалочка! Я бы не прочь...

- Небось, сидит там, за валуном и трясётся от страха, - тихо сказал я, - интересно, откуда она?

Мишка вдруг попытался скопировать позу девушки, скрестил на груди руки и вытянул одну ногу.

Я усмехнулся, понимая, что Мишка старается отвлечь меня от невесёлых мыслей. Какое-то время плыли молча. Миновали глубокий омут и выплыли на перекат. Здесь было так мелко, что приходилось упираться вёслами в дно, помогая продвижению ката.

- Смотри! Смотри! Там! На скале! - заорал вдруг Мишка, указывая рукой на правый берег.

Высоко над водой, на гладкой чёрной скале, нависшей над огромными валунами, висел человек.

- Что он там делает? На чём висит? - рассуждали мы, подплывая ближе.

Быстро причалившись, выскочили на берег. Человек висел на отвесной скале беспомощной сосиской, судорожно вцепившись пальцами за какие-то невидимые снизу выступы. Было непонятно, как он оказался на такой высоте, и совершенно очевидно, что мужик долго не продержится.

После того, как нам удалось снять его со скалы, молодой худосочный парень, с виду - типичный ботаник, никак не мог прийти в себя. Озираясь по сторонам, он всхлипывал и заикался. Не в силах произнести ни слова, лишь мотал головой.

И только после стакана водки, которой почти насильно напоил его Мишка, парень последний раз всхлипнул, громко икнул, потом достал большой клетчатый платок, высморкался и спросил:

- Где он?

- Кто? - одновременно спросили мы.

- М-м-медведь...

- Какой медведь?

- Большой... К-который меня ук-кусил, - парень потёр тощий зад, на котором болтались широкие штаны.

Всё ещё заикаясь, Эдуард Абрамович, так представился молодой человек, рассказал, что он младший научный сотрудник одного исследовательского института. Его и ещё несколько человек направили в порядке шефской помощи заготавливать сено...

- Наша задача - переворачивать валки, а потом, когда сено подсохнет, собирать его в копны и укладывать в стога, - сбиваясь на ненужные подробности, обстоятельно рассказывал захмелевший научный сотрудник.

Он сидел сейчас на плоском камне, закинув левую ногу на правую и покачивая этой своей левой в такт рассказа. Глаза худосочного было не видно из-под очков с толстыми линзами. Что-то в его облике или позе было не то... Я не мог понять, что показалось странным...

- Гляди, - ткнул меня в бок Мишка, - левая нога! - На левой ноге горе-учёного был правый ботинок, а на правой - соответственно левый!

Я пожал плечами:

- Мало ли... С перепугу...

Покосившись на нас с Мишкой, худосочный продолжал рассказывать.

Он, Эдуард Кижум, аспирант и будущее светило науки, должен был сегодня дежурить по кухне. Проснулся по сигналу будильника, вылез из палатки, умылся, развёл костёр. Потом сходил на речку за водой, повесил котелок над костром и присел на пенёк, включил приёмник, закурил... По радио говорили про аномалии в природе.

Кижум полез в палатку за продуктами. Стараясь не разбудить спящих товарищей, осторожно достал мешочек с гречкой, соль, сахар, заварку. Банка с тушенкой вдруг выскользнула из рук и покатилась куда-то вглубь палатки. Кижум нагнулся за ней, шаря в темноте свободной рукой... Именно в этот момент зверь и вцепился в его торчащий из палатки зад! Эдуард рванулся, под громкое рычание медведя в три прыжка пересёк палатку, каким-то непостижимым образом оказался снаружи и устремился к реке. В считанные секунды оказавшись на том берегу, взлетел на большой камень, подпрыгнул и... очнулся уже висящим на скале.

Рассказ Эдуарда Абрамовича казался неправдоподобным, но факт оставался фактом - мы сами, с большим трудом, снимали его оттуда.

Но где же медведь? И что сталось с остальными научными сотрудниками? - Этого Эдуард Абрамович не знал.

В это время на противоположном берегу появились люди.

- Да вон же они! - воскликнул Кижум, поблёскивая толстыми линзами. - И Пётр Егорович, и Сергей Иванович, и Анна Григорьевна...- радостно перечислял он. - Все живы и невредимы...

Это было не совсем так. Когда мы подошли, один из них, Сергей Иванович, страдальчески морщился и закрывал рукой окровавленный рот. Остальные люди были в порядке. После того, как Кижум вновь рассказал свою часть истории, Сергей Иванович, шепелявя, поведал следующее.

Утром он поднялся вслед за дежурным. Сходил на реку, умылся, тщательно почистил зубы. Возвращаясь, увидел, как Эдуард Абрамович сначала сидел на пеньке и внимательно слушал радио, а потом, так и не заметив Сергея Ивановича, полез в палатку. Увидев его тощий зад, он, Сергей Иванович, решил пошутить. Не долго думая ... укусил... и тут же взревел от дикой боли. Этот его рёв укушенный Кижум и принял за грозный медвежий рык.

Из палаток повыскакивали другие научные сотрудники. Увидев катающегося по траве Сергея Ивановича, начали приводить его в чувство. Потом он долго ещё сокрушался по поводу своих новых металлокерамических зубов, которые так бездарно оставил в плотной ткани кижумовых штанов.

Мы с Мишкой засмеялись. При этом немолодая тощая тётка с крючковатым носом, которую они почтительно называли Анной Григорьевной, бросила на нас укоризненный взгляд.

- А что потом? - спохватившись, спросил я.

Потом они обнаружили, что среди них нет Ларисы Николаевны, начали искать её, нигде не нашли и вышли к реке, где и увидели нас со спасённым Кижумом.

- А что, ваша Лариса Николаевна так и не появилась? - обеспокоенно спросил Мишка.

- Нет, - растерянно ответили научные сотрудники.

Было видно, что им действительно стало страшно.

- Будем искать, - встретившись взглядом с Мишкой, сказал я преувеличенно бодрым голосом.

На ходу подбирая грабли, вилы, какие-то палки, я, Мишка и новые наши знакомые разбежались в разные стороны, колотя по деревьям и стараясь производить как можно больше шума. Обежав вокруг поляны, с криками и улюлюканьем опять выскочили на берег реки.

Медведь находился на другом берегу - прямо под скалой, на которой ещё совсем недавно висел Кижум. Он неподвижно стоял на задних лапах около большого валуна и внимательно смотрел на нас. Мы замерли. Я почувствовал, как по спине пробежал озноб. Постояв так ещё немного, зверь опустился на все четыре лапы, медленно, как бы нехотя, повернулся и начал удаляться. С нашего берега было хорошо видно, как этот большой и с виду такой неуклюжий зверь легко и проворно прыгал с камня на камень, забираясь по огромным валунам, как по лестнице, всё выше и выше. На фоне чёрной скалы волнами колыхалась его густая коричневая шерсть, в которой поблёскивали и радужно переливались капли воды. Под шерстью при каждом движении животного угадывались мощные мускулы. Замерев, смотрели мы на удаляющегося медведя и почему-то понимали, что это не трусливое бегство, а вполне сознательный поступок гордого и сильного зверя.

- Ох! - выдохнул вдруг Мишка, - смотри, там русалочка!

- Где? - резко повернулся я.

- Да там же... на скале... выше... - побелевшими губами прошептал он, указывая туда, где только что исчез медведь.

Я глянул в указанном направлении. Там, среди кустов, мелькнуло что-то, похожее на человеческое лицо, но так быстро исчезло, что я не успел рассмотреть, чьё это лицо... да и лицо ли это было... так, какое-то светлое пятно на фоне черной скалы и зелёных кустов...

Мы опять вошли в лес. Обнаружив, что оказался один, я остановился, прислушался. Звуки, которые разносились со всех сторон, были странными. Кто-то аукал - понятно: звали пропавшую девушку. Но голоса... Все голоса были звонкими, девичьими. Они смеялись, манили и зазывали в чащу. Я помотал головой, стряхивая наваждение. Откуда здесь столько девушек? Одна - пожилая тётка, Анна Григорьевна, другую, Ларису Николаевну, мы ищем. Остальные работники - хоть и странные, всё же мужики. В недоумении я вернулся к реке. По еле заметной тропинке вышел к броду.

Перейдя мелкую здесь речку и пройдя немного вверх по течению, вышел к валуну, на котором утром мы видели девушку.

Она и сейчас была здесь. Сидела на валуне, свесив ноги, и пристально смотрела в воду. Теперь на ней были крохотные сиреневые трусики, другая одежда лежала тут же, на камне.

- Эй! - почему-то шепотом позвал я.

Сзади кто-то зажал мне рот, обхватил за плечи, тихонько развернул к себе. Мишка! Друг жестом велел мне молчать, прошептав, что давно тут стоит.

- Давай ещё посмотрим! Никак не могу понять, что она делает. Смотри: наклоняется, будто прислушивается к чему-то в воде, потом вроде что-то говорит.

- Нехорошо подглядывать! - шепчу в ответ, а у самого мурашки по спине.

- Бесстыдники! - раздалось за спиной.

Анна Григорьевна решительно оттолкнула нас с Мишкой, подошла и, легко запрыгнув на высокий валун, накинула на плечи девушки большой цветастый платок. Пристыженные, мы потопали на тот берег.

- Что-то непонятное тут творится! - сказал Мишка.

- Ты имеешь в виду Кижума?

- Ну да, и его тоже. Сначала он бежит как полоумный и заскакивает на скалу, потом оказывается, что у него башмаки не на ту ногу...

- Он же учёный, а они растерянные...

- Чушь! - перебил меня Мишка. - Потом медведь этот. Тебе не показалось, что всё происходит как бы понарошку? То все боятся его, палками по деревьям колотят, а то сидят себе голые на валуне...

- Кижум! А попробуй перевернуть: мужик! Что говоришь - башмаки перепутаны? Ха! Так это же приметы лешего... И проказы эти...

- Да какие лешие? - возмутился Мишка.

Появление Анны Григорьевны с Ларисой Николаевной, уже одетой в широкую футболку и длинные, до колен, шорты, прервало наши рассуждения.

- Давайте, мужики, плывите. Извиняйте, конечно! - подошёл к нам главный из косцов, Пётр Егорович. - В цвету трава - косить пора! - добавил он неожиданно.

- Вечером приходите, посидим у костра, - извиняющимся голосом произнёс благодарный нам за своё спасение Кижум.

- Давайте, давайте, - подгонял работников бригадир, - вон уже кукушка подавилась ватрушкой!

- Какая кукушка? - наивно спросил Мишка.

- Да сегодня же Петров день - вон и солнышко играет, и кукушки не слыхать. Народные приметы, так сказать... После Петрова дня кукушка перестаёт куковать. И косить пора, - объяснял словоохотливый Эдуард Абрамович, которому видно не очень-то хотелось впрягаться в тяжёлую работу.

- С плохими косцами плох и укос, - продолжал сыпать пословицами Пётр Егорович, - большой лужок, а сена накосил мешок!

- Мужики, а может, мы, это... поможем вам - поработаем денёк, - неожиданно предложил Мишка.

- Валяйте! - тут же согласился бригадир.

Я с изумлением уставился на своего лучшего друга. Тот отвёл меня в сторонку:

- Понимаешь, Лешка, не могу я просто так отсюда уплыть. Странно всё здесь как-то. И косари странные. И девушка эта... Лариса...

- Ладно, давай поработаем, - после некоторого раздумья кивнул я.

Весь день мы ворошили подсохшее сено, собирали его в небольшие копёшки. Пётр Егорович сваживал их конной волокушей к большому зароду, наверху которого стояла Анна Григорьевна и, ловко орудуя вилами, укладывала сено в аккуратный стог.

Нам, городским жителям, поначалу было трудновато управляться с вилами и граблями. Но постепенно втянулись. А длинный Мишка оказался просто незаменимым работником под быстро растущим стогом, где нужно было подавать сено наверх.

Вечером, уставшие похлеще, чем от экстремальной гребли на быстрой реке, мы сидели за общим столом, ели гречневую кашу, которой Сергей Иванович наварил большущий котёл.

Ничего необычного больше не происходило. Выпив кружку ароматного, со зверобоем и душицей заваренного чаю, я пошёл в палатку. Мишка подсел к Ларисе Николаевне, и спать пока не собирался.

Я лежал в палатке, слушал ночные звуки и думал о странном сегодняшнем дне. Солнце, по-особому играющее радужными бликами. Эта девушка у воды, девичьи голоса, заманивающие в лес. Кижум в башмаках не на ту ногу. Кижум-мужик. Мужик-кижум. Неясные воспоминания из детства шевельнулись в моей голове. Бабушка рассказывала, что лешие любили подшутить над случайно забредшими в лес людьми. И башмаки надевали наоборот, и в карты играть звали. Но нет, при чём тут лешие? Да ещё русалки. Русалочья неделя, - вспомнил я бабушкины рассказы. Это объясняло

(продолжение следует)

*Текст баллады - Елена Ханпира

У Ольги появились подруги. С Троицыного дня русалки оставили воды и блуждали врассыпную по полям, перелескам и рощам. Жили на склонившихся над водой ивах или плакучих берёзах и ждали...

Треск байков взорвал сонный шёпот леса, прервал одинокую кукушку. Парни деловито разожгли костёр, достали шампуры.

- Хорошо-то как! - воскликнул Феликс. - Правильно, что баб не стали брать, от них одни заморочки!

В сумерках начали незаметно проступать из леса полупрозрачные девичьи тела, едва прикрытые длинными зелёными волосами. Они приближались и сужали круг, отсекая от спасительных байков.

- А ты говоришь, без баб, да тут своих полно! - попробовал пошутить Витька. - Давайте, девчонки, подсаживайтесь!

- А что у тебя в руках, полынь или петрушка? - спросила девушка.

Витька вздрогнул от неожиданности.

- Дык, это... петрушка...

- Ах, ты моя душка, - ответила русалка и принялась щекотать его, пока не пошла у Витьки пена изо рта, и не повалился он ничком на траву.

А Феликс смеялся. Феликс некрасиво корчился от щекотки, но продолжал хохотать. Он так и умер, широко распахнув рот. Валялся в траве с разинутой пастью, которую тут же деловито принялись обследовать хозяйственные муравьи.

Лесное эхо какое-то время ещё пыталось воспроизводить этот жуткий хохот, и он блуждал меж деревьев, гулко отталкиваясь от стволов. Но вскоре всё стихло. И только в ветвях плакучей берёзы долго шептались листья да зазывно кричала кукушка...

(продолжение следует)

В Саньке Клёнкине не было ничего примечательного, кроме удивительной способности оказываться в ненужном месте в неподходящее время. Поэтому с ним постоянно приключались странные истории.

Щуплый, невысокого роста, Клёнкин был влюблён в длинноногую красавицу Ольгу. Они работали в одном отделе. Но Ольга не обращала на Клёнкина внимания. Санька даже отрастил рыжую курчавую бороду. Но и это не произвело должного впечатления. А тут ещё директор, старый охальник, смотрел на девушку как-то... по хозяйски. У директора "БМВ". Куда Саньке против него...

- Я научу тебя летать! - сказал Клёнкин, и Ольга впервые посмотрела на него с интересом.

Они уехали из города, миновали какую-то деревню и выбрали гору, на которой не было деревьев. Санька застегнул на девушке ремни подвесной системы и стал объяснять, за какие клеванты нужно тянуть, чтобы управлять летательным аппаратом. Внезапно параплан ожил, взвился над склоном и начал стремительно подниматься. Ольга чуть не описалась от страха и закричала. Клёнкин не мог допустить, чтобы неподготовленная девушка вот так взяла и улетела. Едва он успел уцепиться за свободный конец стропы, ноги заскользили по смятым кандыкам и оторвались от земли. Налетевший ветер нёс параплан ввысь, в синее небо. Не дать ему подняться над лесом! Кленкин что есть силы тянул стропы, пытаясь остановить неизбежное.

* * * *

Клавдия стояла, задрав голову и продолжая по инерции бормотать что-то про пчёл. Она видела, как надломилось и смялось продолговатое крыло, почувствовала, что оно сейчас рухнет, врежется в лысую гору, а люди...

- Свят! Свят! Свят! - перекрестилась старушка и зашептала слова молитвы, с перепугу путая их с заклинаниями.

Параплан скрылся из виду, будто его и не было. Клавдия оглядела Ведьмачью гору, но ничего больше не увидела, перекрестилась: померещилось!

Чтобы не прилетели чужие пчёлы и не сманили рой, она вколотила посреди пасеки три кола из осинового дерева, положила на них веник и произнесла скороговоркой:

- Садитесь, чужие пчёлы, на осиновые колы и на веник, и отсюда не сходите!

* * * *

Было темно, когда Клёнкин пришёл в себя и никак не мог сообразить, где находится. Он лежал на влажной холодной земле. Очень сильный цветочный запах кружил голову. Болело всё тело. Не в силах подняться, Санька с трудом повернулся и увидел огни. В странной круговерти мельтешили какие-то длинные тени под совершенно дикие звуки. Это была не музыка. Это... Клёнкин с ужасом осознал, что не может распознать звуки. Как не может рассмотреть, что там происходит. Не может сфокусировать взгляд. Почему так жутко болит голова? Санька поднял руки, ощупывая непонятные вмятины и наросты на темени, висках. Две другие руки шарили по мягкому ворсистому животу, заканчивающемуся острым жалом, а ноги упирались в стебли гигантских цветов, пытаясь перевернуться... Стоп! Какие другие руки? Какие стебли? Какое жало?

Словно слепая, пчела медленно поползла к свету, но затаилась в траве, опасаясь близости открытого огня. Прошло довольно много времени, прежде чем его новые фасеточные глаза смогли составить из тысяч отдельных фрагментов относительно цельную картину происходящего.

Полыхали костры. Какие-то существа, похожие и одновременно не похожие на людей, с трубным хохотом носились вокруг, кружились вихрем, их чудовищные тени прыгали и колыхались. Клёнкин сосредоточил взгляд на двух центральных фигурах. Что-то в них было неуловимо знакомое. Высокий и хвостатый, с мерцающим огнём между изящных рожек, прижимал к себе и кружил в дикой пляске девушку. Ольгу?..

Откуда силы взялись?! Клёнкин расправил трепещущие крылья, неловко взлетел и яростно вонзил острое жало в щёку злодея. Тот сипло взвыл, выпустил добычу из когтистых лап, и начал отрывать от себя Саньку, норовя раздавить его твёрдыми пальцами. Клёнкин затрепыхался, пытаясь выскользнуть и одновременно вырвать жало из гладкой кожи, мерзко пахнущей французским парфюмом.

Девушку подхватил и закружил сонм злобных чудовищ. Они с визгом и шипением щипали и царапали её, пытаясь вырвать друг у друга. А она... Она начала как-то непонятно сдуваться, красивое длинное тело уменьшилось, полосато залохматилось, истончилось, готовое, того и гляди, переломиться в нитяной талии. На спине выросли прозрачные крылышки. Она растерянно поводила огромными ячеистыми глазами, не понимая, что с ней происходит.

Клёнкин с изумлением почувствовал, как отделилось его брюшко от собственного жала, которое осталось торчать на лице врага, всё ещё извиваясь и принося тому мучительные страдания. "А, ладно, обойдусь!" - каким-то шестым чувством он с отчаяньем осознал, что у него очень мало времени. Жизнь коротка! Надо спешить! Спасать Ольгу! Метнулся к тонкой пчёлке и, увлекая её за собой, полетел прочь от страшного места. Из глубокой раны на его животе начали медленно сочиться и вытекать внутренности, падая жёлтыми капельками на сиреневые кандыки.

Утром Клавдия обнаружила на венике чужих пчёл. Они были сильно помяты, едва ползали и жались друг к другу.

- Ах вы, милые, - запричитала старушка и унесла их в дом.

* * * *

Клёнкин лежал и думал, почему он оказался в такой ситуации, и как теперь будет жить дальше.

В палату ввалились сослуживцы.

- Вот он, красавчик, - сказал директор, ставя на тумбочку пакет с фруктами.

Голова кружилась, изображение расплывалось. Клёнкин внимательно смотрел, тщательно стараясь составить целое из отдельных кусочков. Вроде, ничего особенного. Директор, как директор. Вот только щека... покраснела и припухла, отчего правый глаз немного заплыл.

- Где Оля? - слабым голосом спросил Клёнкин.

- Щас твоя лётчица прикатит! - громко сказал директор.

И точно, в палату не коляске вкатилась Ольга. Обе ноги у неё были загипсованы. Лицо бледное и осунувшееся, но такое родное и симпатичное...

- Оля! Живая? - спросил Клёнкин и застеснялся несуразности вопроса.

- Тебе нельзя разговаривать, Саша, - сказала Ольга.

- Ну и чудики, - сказал директор. - Лучше бы вы с нами на Дне здоровья отдыхали. Оторвались от коллектива - и вот результат! Одна - ноги переломала, другой - с сотрясением мозга лежит... Летать они захотели... Насекомые... Ладно, выздоравливайте! - добавил он и с достоинством удалился.

Свита последовала за ним.

Клёнкин повернулся к Ольге и, виновато улыбнувшись, спросил:

- У тебя как... всё нормально?

- Да вроде, - ответила она. - Повторный рентген сделали. Доктор пообещал, что через три месяца как горная коза скакать буду. Правда, пока, - хорошенькое личико нахмурилось, - на коляске кататься да на костылях прыгать придётся.

- Это ничего, - поспешил он утешить, это даже хорошо! Тебе идёт!

Но тут же застыдился: "Чего это я несу?" - и перевёл разговор, предложив ей фрукты.

Ольга отказалась, зато вытащила откуда-то янтарную баночку:

- Поешь лучше мёду, баба Клава прислала!

"Кажется, простила! Не сердится!" - подумал он, принимая баночку, и неожиданно для себя, нараспев продекламировал:

- Как океан-море из всех рек и протоков собирается и силён бушует, как полая вода сильна бывает, ломает лес и урывает берега, и болота заливает, так бы и у меня, рабы божьей, рабы божьей, - тут Саньку заклинило, и он поскрёб рыжую бороду.

- Рабы божьей Клавдии, - подхватила Ольга, - пчела в пасеке сильна и дюжа была, несла мёд со всех четырёх сторон, с лугов, топей, из чистого поля, от синего моря и от всякого цвета...

- И завела б себе детей, рождала б сильные рои, работала б сама себе, в люди не ходила и к себе чужую не пущала, - закончил он и спросил уже обычным голосом:

- Не подскажешь, откуда я это знаю?

Ольга только пожала плечами и загадочно улыбнулась.

(продолжение следует)

- Па-па! Па-па!

Тая отчаянно жалела Валерку и уже махала ему рукой: слезай, мол!

Но тот, закусив губу, упорно лез наверх. В призовой сумке, которую Валерка сбросил вниз, ничего не было. Тая и четырёхлетний Сеня принялись искать в грязной снеговой каше под праздными ногами - может, выпали? Петрушка жизнерадостно хохотал и пискляво покрикивал:

- Эй, расступись, народ! Не видишь, люди ключи потеряли!?

Когда Ксюха громко заревела, Петрушка сжалился, сказал нормальным голосом:

- Да не было там никаких ключей, ребята. Шутка юмора! - И, будто спохватившись, завращал страшными глазами, заорал визгливо: - Дешева рыба - дешева и уха! А в качестве приза вручаю вам... петуха!

И действительно вытащил откуда-то и сунул в руки Валерки настоящую, живую, цвета базарного огня птицу, с яхонтовыми перьями пышного хвоста, воинственным жёлтым глазом и красным гребнем набекрень.

Дети ликовали!

- Петусь! - отчётливо сказала Ксюша и засмеялась.

- Ну и куда мы с ним? - растерянно сказал Валерка...

- Несите его вашей бабушке! Любит бабка петуха - за красивые меха! - и Петрушка захохотал, растягивая до ушей нелепый крашеный рот.

Неожиданно для всех Анна петуху обрадовалась. Насыпала ему крупы в чашку с отколотой ручкой, а когда он, клюнув пару раз, шумно захлопал крыльями и хрипло кукарекнул, захихикала по-детски и посадила рядом с собой в кресло перед телевизором.

Зато покосилась на большие розовые пряники, которые дети выпросили на ярмарке, и заворчала, мол, балуете их, зачем покупать такие огромные, всё равно не съедят.

Дети играли за столом с ярмарочными гостинцами, не осмеливаясь нарушить сказочную красоту глазури. Потом Сеня все же решился. Откусив раза три, он положил жамку на стол и пошёл на горшок, прихватив с собой хоккейную клюшку. Сестрёнка со своим пряником крутилась рядом, и когда он выпал из маленьких ручонок, Сенька тут же использовал вбрасывание и совершил мощный бросок прямо в бабушкино кресло. Сидя на горшке, попасть в него было не так-то просто. Ксеня это оценила и одобрительно крикнула:

- Го-ол!

И Сеня тоже крикнул:

- Го-ол! - только ещё громче.

- А-а! - завизжала Анна. - Чему вы детей учите? Как они с хлебом обращаются?! Нам сызмальства внушали: не роняй хлеба на землю, а вы?

- Да, ладно, мам, они ж маленькие, научатся, - Валерка попытался уладить ситуацию, легонько подталкивая Ксюшку: - Подбери пряник, доченька.

- Да что ладно!? Дети хлеб по полу возят, потом Тайка его подбирает и всем скармливает. Поэтому и семейка такая - у детей понос, а меня тошнит от вас! У хорошей хозяйки муж пуд грязи съедает, а у такой засранки скоро сдохнут все! - Анна уже кричала в полный голос.

Мирно дремавший до этого петух встрепенулся и, нацеливая клюв на розовую сдобу, спикировал на пол. Почти было ухватившая пряник Ксюшка обиженно заревела.

- Класс! - одобрительно завопил на горшке Сеня.

- Замолчите все! - рявкнул Валерка. - Невозможно в таком дурдоме жить! - добавил он и начал собирать рюкзак.

- Опять семью на бабку кидаешь, - кричала вслед Анна, тряся мелкими химическими кудряшками. - Господи, за что мне такое наказанье? Вот ведь навязались на мою голову!

- Почему она нас так ненавидит? - думала Тая, глотая слёзы.

***

Анна невзлюбила невестку с первого взгляда.

На робкий вопрос, как её называть - мамой или можно Анной Васильевной - ответила резко:

- Какая я тебе мама? Небось, своя есть. И навеличивать незачем. Зови меня просто Анна.

Рассматривая свадебные фотографии, ехидно комментировала, не стесняясь присутствия Таи:

- А зубки-то у неё - редковаты! Скажи ей, чтобы не смеялась. Не идёт ей!

- Не обращай внимания, - шептал на ухо Валерка, щекоча бородой, мамка у меня мировая! Знаешь, как она на мотоцикле гоняет! Настоящая байкерша!

Видела Тая эту "байкершу" в деле. Однажды, когда Валерка покорял очередную вершину, Тая решила съездить в деревню, навестить родителей. Анна вызвалась её подвезти. Вывела из гаража мотоцикл, усадила невестку в люльку, и... Закусив тонкие губы и нещадно газуя, лавировала Анна среди автомобилей, дерзко подрезая и обгоняя всё, что заслоняло обзор и мешало мчаться вперёд. Коляска подпрыгивала на всех кочках и ухабах, норовя отделиться от мотоцикла и путешествовать самостоятельно. Тае было страшно. Она сидела, вцепившись за края люльки побелевшими пальцами и желая изо всех сил, чтобы эта поездка быстрее закончилась.

Водители вслед вертели у виска пальцем, но Анна с презрением игнорировала их неудовольствие. Грохот драндулета надёжно защищал женские уши от неуместных поминаний родителей и других непристойностей. Анна лишь усмехалась, видя, как они, выскочив из машины, беззвучно открывают рты и трясут кулаками вдогонку.

У родительского дома Тая вылезла из люльки, держась за живот, в котором отчаянно толкался Сеня.

- Ненормальная! - сказала тогда мама. Но Тая не поняла, кого она имела в виду. Да и не до этого ей было!

***

Свекрови невозможно было угодить ни в чём. Тая подозревала, что и саму женитьбу сына Анна восприняла как посягательство на её жилплощадь. Что бы Тая ни делала, свекровь никогда не оставалась довольной. В лучшем случае обиженно поджимала тонкие губы, а в худшем... Об этом лучше не думать.

Тая разучилась улыбаться, поникла головой и жила в постоянном ожидании окрика. А муж... что, муж? Валерка не мог разорваться между женой и матерью! Старался побыстрее удрать из дому, как только мама начинала заводиться. Рюкзак и ледоруб всегда лежали наготове в прихожей.

Так и жили: Анна в одной комнате, Тая с Валеркой и детьми - в другой. Конечно, они встали на очередь и даже уже начали копить на кооператив, но всё это откладывалось на неопределённое будущее.

Однажды со свойственной ей решимостью Анна направилась в администрацию района.

- Очередь движется. Ваш сын уже триста сорок девятый...

- Ах вы сволочи! За три года с триста сорок первого аж на восемь пунктов продвинулся! Только в обратную сторону! Морды нажрали, сидят тут... - Она пронзительно кричала на главу администрации, вкладывая в ругань природный пыл и накопленное годами отчаяние.

Когда посулила залить его бесстыжие зенки соляной кислотой, Анну бесцеремонно вытолкали из кабинета главы и пообещали, что теперь, после её выступления, сыну придётся ждать очереди на расширение значительно дольше. А саму Анну Васильевну, если она не переменит своё поведение, ожидает психушка...

***

Жаркий петух с пёстрым хвостом добавил новых красок в жизнь семьи. Подобно солнцу птица исправно отсчитывала время, а попросту - хрипло горланила под утро, когда квартира погружалась в особенно сладкий, тягучий сироп сна. Петруша был бдительным и всевидящим. От его внимания не ускользала ни одна крошка, оброненная на пол, ни одна случайно залетевшая в форточку муха. Он точно знал, кто из обитателей квартиры - дома, а кого нет. Когда кто-то уходил - провожал каждого до двери, грустно свесив вбок гребень и укоризненно косясь желтым глазом. А когда домочадцы появлялись - смешно подпрыгивал, радостно хлопал крыльями и от избытка чувств делал короткие перелёты от шкафа до книжных полок и обратно.

Ближе к пенсии Анна для солидности поменяла мотоцикл на "Запорожец" цвета драконьей зелени с выпуклыми "ушами" по бокам. По знакомству приобрела водительские права и упорно продолжала наводить ужас на водителей встречного транспорта. Тая после того случая ездить с Анной не решалась, да свекровь и сама её больше путешествовать не приглашала. Усаживала в салон таких же полоумных, как она сама, подружек и радовалась, что теперь может прокатить уже четыре свидетельницы её торжества.

Но вскоре увеселительные поездки по какой-то причине прекратились, все чаще Анна оставалась дома, по-прежнему изводя Таю мелочными придирками и устраивая громкие скандалы из-за всякой ерунды. Внуки относились к бабушке насторожённо, опасаясь её беспричинных окриков.

***

Однажды Тая вернулась с работы и сразу увидела поджатые губки свекрови. "Опять чем-то недовольна", - устало подумала она. У Сени был виноватый вид. Но сын упорно молчал. А вскоре пришли соседи и заявили:

- Ваш мальчик разбил нам балконное окно!

У Сени был неудачный день, он удрал с уроков и пришел из школы пораньше. В доме было непривычно тихо. Заглянув в комнату, он увидел, как Анна, сидя в старом кресле, вязала что-то долгое и мирно беседовала с петухом. Мальчишка так удивился необычной картинке, что даже позабыл запихнуть свой портфель подальше под кровать. Бабушка что-то говорила петуху тихим голосом, а тот слушал внимательно, слегка наклонив померанцевую голову, важно покачивал гребешком и произносил ответные речи. Похоже, собеседники отлично понимали друг друга!

Сеня, не веря своим глазам и желая послушать беседу, просунул голову в дверь, но петух вдруг всполошился, подпрыгнул, замахал крыльями и, обдав ветерком лицо и макушку, пролетел мимо Сени и спикировал прямо на портфель со злополучным дневником.

- Что? Опять двоек нахватал? - сварливо спросила Анна.

- Да, нет, бабушка. С чего ты взяла?

- Будешь обманывать? И в кого ты такой врун уродился? В деда своего?! Тот тоже известный обманщик! - Анна рассердилась и даже начала снимать тапку, чтобы запустить в огорчившего её внука, но тут неожиданно заголосил во все горло петух.

- Петрушенька, Петя, что с тобой, голубчик? Почему ты поёшь в такое время? Ведь белый день на дворе!.. - всполошилась Анна.

Петух орал не своим голосом, словно внезапно сошёл с ума.

- Что делать? Что теперь делать? - повторяла Анна. Лицо её побледнело, приобретая цвет испуганной мыши; объятые страхом, подрагивали химические кудряшки.

- Бабушка! Что с тобой? Тебе плохо? - подбежал Сеня.

- Петух не ко времени запел. Видно, некошного рядом учуял. Диавола во плоти!

- И что теперь делать?

- Надо выбросить в окно горящий уголь, - еле слышно прошептала Анна.

- Какой уголь? Откуда у нас уголь на пятом этаже? Да ещё горящий, - подозрительно глянул на бабушку ничего не понимающий Сеня.

- И правда, откуда у нас уголь... Ну, тогда... стрелять надо! Стреляй, Сенечка, стреляй, родной!

- В петуха, что ли? - засомневался внук.

- Ты что?.. - возмутилась Анна, - Из окна надо выстрелить. Надо, Сенечка, - умоляла бабушка, и этот просительный тон был так не привычен, что окончательно сбил Сеню с толку.

Он метнулся в темнушку, схватил отцову пневматическую винтовку и подбежал к балкону. Бабушка уже протягивала коробочку с пульками.

Петух продолжал надрываться.

- Куда стрелять?

- Прямо и стреляй, - пробормотала Анна и принялась успокаивать разошедшуюся не на шутку птицу.

А прямо находился балкон соседнего дома. Сеня прицелился и начал методично сбивать на нём бельевые прищепки. Одна за другой они срывались с проволоки и, кувыркаясь в воздухе, ныряли цветными рыбками в зелёный омут газона.

Когда неожиданно дзинькнуло стекло балконной двери, Сеня обернулся.

- Может, хватит?

Бабушка сидела в кресле в обнимку с пернатым другом, и - как показалось Сене - они оба злорадно улыбались!

После мужского разговора Валерка с сыном пошли покупать и вставлять потерпевшим стекло.

А Тая не могла поверить, что все эти странности происходят с ними на самом деле.

Второй раз в неурочное время петух заголосил поздно вечером, почти ночью, когда все улеглись, но уснуть ещё не успели.

- Что делать, бабушка? Стрелять? - с готовностью подскочил с кровати Сеня.

- Что? Куда стрелять? - испугалась Тая.

- В окно. Петух некошного видит, - выдал Сеня.

- Кого видит?.. Да объясните толком, что здесь происходит! - подхватился Валера.

- Некошного, дьявола значит...

- Стреляй, внучек, - разрешила Анна, вставая с кровати. - Свят дух на земле, диявол сквозь земли...

В длинной серой ночнушке, с дрожащими губами и прыгающими растрёпанными кудряшками, она и сама выглядела не краше чёрта.

- Дурдом! - взорвался Валера. - Чему ты ребёнка учишь? Иди спать, мама! А твоему Пете я сейчас башку сверну, если он не заглохнет! Мне на работу завтра!

Стрелять в тот вечер так и не стали, как и причинять вред нарушителю ночного спокойствия. А на другой день Таю встретила в подъезде соседка из квартиры под ними.

- Это у вас ночью петух кричал? Ох, не к добру...

- Это мы фильм по телевизору смотрели, - невнятно пробормотала Тая, спеша уйти от неприятной темы. Вся эта ситуация нервировала и раздражала её.

А через несколько дней петух снёс яйцо. Не простое и не золотое. Дрянненькое такое - маленькое и кособокое яйчко. А потом гордо выхаживал вокруг него, покачивая поредевшим от времени хвостом, тряся почти лысой головой с бледным морщинистым гребнем и победоносно поглядывал на домочадцев желтым глазом.

- Ух ты! - с восторгом воскликнули Сеня и Ксеня хором.

- Фу, какая мерзость! - брезгливо сморщилась Тая, беря салфетку и намереваясь выбросить яйцо в мусорное ведро.

Анна выхватила его из-под носа невестки и возбуждённо забегала по квартире, как бы примеряясь, куда можно пристроить трофей.

- Дурдом! - Валера покачал головой и подумал, что это слово он повторяет последнее время слишком часто.

- Баба Аня - колдунья? - задумчиво спросила Ксюша.

- Да нет, доченька, бабушка немного нездорова, - Тая подхватила ребёнка на руки и понесла в кроватку. "На всю голову нездорова! Чокнутая!" - добавила про себя.

- Сами вы чокнутые! - прошипела Анна. - Через полгода узнаете...

***

Анна умирала в одиночестве. Нет, она по-прежнему жила с ними. Накануне пожаловалась на сердце. Вызвали скорую. Врачи сделали какой-то укол, сказали, пусть бабушка поспит, отдохнёт. Когда врачи ушли, Анна неожиданно сказала:

- Когда я умру, зарубите петуха и приготовьте из него поминальный суп с лапшой.

- Ну что ты такое говоришь, мама? Рано ты помирать собралась! Врачи сказали: ничего страшного. Спи и ни о чём не беспокойся, - ответил Валера, взглянув на петуха.

Тот сидел нахохлившись на спинке старого кресла и выглядел очень несчастным.

- Не бойся, Петька, не будем мы тебя рубить - держи хвост пистолетом, - подмигнул ему Валерка.

- Вот никогда вы меня не слушаете! Зачем яйцо петушиное выбросили? Всего-то и нужно было проносить его под левой мышкой полгода, помочь высидеть... Просрали квартиру!

- Да какая связь между петухом - и квартирой?! - Валерка еле сдерживался, чтобы не закричать у постели больной.

- А такая!.. Да что с вами говорить! - Анна отвернулась к стене и вскоре уснула.

А потом все разошлись по своим делам: Валера и Тая - на работу, Ксюшка - в школу, Сеня - в институт. У Таи все мысли были о свекрови. Почему старушка так уверенно говорила о своей смерти! И ещё яйцо, которое снёс петух. Она так о нём сокрушалась... "Ох, не к добру это!" - повторяла Тая про себя слова соседки.

Раньше всех пришёл с работы Валера. И застал мать уже холодной. Скорая, милиция, представитель похоронного бюро... Тая сбилась с ног, устала, хотя - по существу, ничего и не делала. Заглянула соседка с нижнего этажа, суровым взглядом окинула комнату, покачала головой.

"Что-то опять не так?" – Тая непонимающе посмотрела на неё.

- Зеркало почему не занавесили?

- Ах да, - спохватилась Тая. - Я сейчас.

- Поздно хватилась, - осуждающе выговорила соседка.

***

Тая возвращалась с работы. Соседи сидели у подъезда на вынесенных из квартир табуретках.

- Не ходи домой! Может рухнуть, - предупредила тетя Тоня из тридцать девятой, - дом-то старый!

- Это ваш петух во всём виноват! - вклинилась в разговор соседка из квартиры под ними, - опять ночью орал. Только не говорите, милочка, что снова кино смотрели. Это ваш петух землетрясение накликал!

Тая поднялась на этаж, вошла в квартиру.

Вспомнила, что ела только утром. Может, перекусить? Ничего же не происходит. Документы собрать и вещи какие-нибудь надо взять: вдруг пойдёт дождь. Прошла в спальню и остановилась перед зеркалом. Влажная испарина на стекле рассеялась, и отчётливо проступил силуэт свекрови. Тая отпрянула.

- Ты? Но как же?.. Мы же похоронили... и батюшка отпевал...

Анна молчала и пристально смотрела из зазеркалья.

Тая сильно испугалась. Ни рукой, ни ногой пошевелить - остолбенела перед старым трюмо. Свекровь часто говорила, что если они сведут её в гроб, она одна не уйдёт. И за собой утащит...

- Да мы же не хотели... Ты ведь сама...

Показалось или... Анна будто усмехнулась злорадно.

"И волю её не исполнили - не стали петуха рубить. У кого рука поднимется? Да и какой суп - из старичка? Поминки в кафе сделали...", - Таю обожгло страшной догадкой. Наверное, свекровь и правда, пришла за ней, как обещала.

- Я умру? - прошептала белыми губами.

Анна не ответила. Зеркало затуманилось, порылось изморосью. Тая долго не могла прийти в себя. Тёрла его тряпочкой, тёрла.

Потом, будто о чем-то вспомнив, полезла в угол между шкафом и батареей. Вытащила оттуда небольшую картонную коробку и начала развязывать ленточку.

Но тут закачалась форточка, зазвенели подвески на люстре, перекликаясь с хрустальными фужерами в серванте. "Землетрясение! Вторая волна! Скорее! Бежать отсюда!" - опомнилась Тая, сунула коробку под батарею и, подхватив дремавшего на подлокотнике кресла петуха, выскочила на улицу.

Соседи во дворе поглядывали на дом и спорили: упадет - не упадет. И расселят ли их после этого в новые сейсмоустойчивые дома.

Вскоре объявили отбой и разрешили вернуться в квартиры. И хотя по стене дома поползла трещина, приехавшая комиссия определила, что дом ещё крепкий, фундамент надежный. Трещину замазали, наложили специальные маячки и пообещали понаблюдать, не станет ли она расходиться. И тогда, может быть...

***

Много лет старый дом жил с заклеенными трещинами, и квартирный вопрос продолжал оставаться острым.  Семнадцатилетняя Ксюшка привела домой одноклассника Павлика.

- Это мой муж, мам. Мы ждём ребёнка.

Оставшись дома одна, Тая просунула руку под батарею. Коробочка была на месте.

Тая включила компьютер, набрала в поисковике: "Петух" и страшно удивилась обилию обрушившейся на неё информации. Оказывается, Петух является проводником солнца... причастен и к царству жизни, света, и - одновременно, к царству смерти, тьмы...

"Всем славянам известно поверье о неурочном пении петуха. Они поют, когда кто-то родился или умер, предсказывают смерть слышащему. Дабы уберечься от зла, заслышав ночной крик петуха, полагалось выбросить из окна горящий уголь или выстрелить из окна, - с изумлением читала Тая и постепенно в её голове складывались кусочки мозаики. - Петуха нельзя долго держать в хозяйстве. Старый петух может навлечь на хозяина смерть... в старину рассказывали, что семигодовой петух снесёт маленькое яйцо, из которого вылупится змей или другое дьявольское существо. Три года оно исполняет все желания хозяина, но потом забирает его душу..."

- О, боже! А нашему Петьке сколько? - лихорадочно принялась вспоминать Тая. - Ксюшке было два года, когда странный Петрушка на ярмарке вручил его Валерке! Уже два срока пережил! А ведь Анна говорила... Только никто её не слушал... Что теперь будет?

Тая с опаской взглянула на петуха. Когда пришел домой Валера, попросила его зарубить его или... унести куда-нибудь, от греха подальше.

Муж засмеялся:

- Да ты что, спятила? Домашнего любимца!.. Посмотри на него - разве у тебя рука поднимется? Скажи лучше, что у нас сегодня на ужин?

***

Вскоре Анна снова возникла в зеркале. И будто бы хотела привлечь внимание. Даже за волосы дёрнула. Но не больно, а как-то весело, что ли.

- Что опять такое? - испугалась Тая.

Анна пристально смотрела из зазеркалья.

- Пора!

Тая медленно распустила волосы, спустила с плеч платье. Переступив через него, начала разматывать бинт. Отклеила пластырь под мышкой и осторожно вытащила на свет маленькое кособокое яичко. Положила его на трюмо между собой и силуэтом свекрови. Стала ждать, затаив дыхание. От жуткого предвкушения шевелились на голове волосы, длинные пряди щекотали спину и грудь, пробуждая мерзких ледяных мурашек, которые медленно заползали по голому телу.

Но с яйцом пока ничего не происходило. Тая взглянула на старуху - та приложила палец к губам, и вдруг серая, с жемчужным отливом, скорлупа лопнула. С пронзительным писком выскочило из неё странное, мерзкое и жалкое одновременно, существо. Оно вытягивало шею, смахивающую на змеиную, и влажные зеленоватые чешуйки на теле расправлялись, становились похожими на пёрышки. Крошечная тварь кивала головой с миниатюрным померанцевым гребешком и, неуверенно покачиваясь на тоненьких курьих ножках, двинулось в сторону зеркала. Наткнулось на пристальный взгляд старухи и повернуло обратно - к Тае. И она приняла его в распахнутые холодные ладони. Тут же вздрогнула от боли: старый петух больно клевал её лодыжку.

Тая отпихнула ногой обидчика, бережно опустила новорождённого в коробку, а потом решительно повернулась. Схватила престарелого вояку за корявую лапу и подняла на уровень груди. Морщинистый гребень петуха налился кровью. Посланец солнца извивался, вертел головой, щипал за руки, норовил клюнуть Таю в лицо, но она отодвинула его от себя на расстояние вытянутой руки, все ещё не отпуская. Взглянула в помутневшее стекло, как бы ища совета. Анны в зеркале уже не было. Только она, голая, и старый взбесившийся петух в руках.

Тая схватила одной рукой петушью голову и с силой дёрнула. Хриплый клёкот толчками выталкивал из разорванного горла чёрную кровь.

***

Ночью Тая выскользнула на улицу. Зарыв труп петуха во дворе под раскидистой липой, от ветвей которой шевелились на стене тени, подошла к дому. При тусклом свете фонаря трещина казалась зловещей. Тая смотрела на неё, и под её взглядом трещина зазмеилась дальше, выше, к верхним этажам, разрастаясь в дерево с причудливой кроной. Один за другим лопались стягивающие края маячки. Покачнулось, готовое упасть небо.

- Стоп! - крикнула Тая, - там же мои! Спят... - и с изумлением увидела, как трещина прекратила свой страшный бег и замерла на месте.

Дома почувствовала себя непривычно легко, взглянула в зеркало.

Её лицо в чём-то неуловимо изменилось. Волосы растрепались, выбилась из пучка каштановая прядка. Горящий и независимый взгляд, пылающие румянцем щёки.

- А что? Ты мне нравишься, - сказала она отражению.

- И мне ты такая нравишься больше, - обнял щекотно сзади Валерка, - пойдём в кровать, милая...

Вскоре вышло распоряжение губернатора: всем, пострадавшим от землетрясения разрешить улучшение жилищных условий - без процентов и первого взноса. Их дом, по которому ползла и расширялась трещина, сломавшая маячки, тоже попал под губернаторскую программу.

В новую квартиру пустили впереди себя новоиспечённого петуха - того, из яйца. Правда, он вёл себя немного странно: помедлив на пороге, шагнул несмело бочком, а потом шустро забегал кругами, зацокал коготками по линолеуму, осваивая пространство.

Старое зеркало тоже забрали: Тая любила его за объёмное изображение в высоких створках. И однажды она снова увидела в нём Анну.

- Ты ведьма? - спросила напрямик у отражения, но ответа не последовало.

- Но ведь ты была... необычная. Этот твой мотоцикл, петух...

И Анна из зазеркалья поведала невестке свою историю.

***

Муж бросил её, когда Валерке едва исполнилось десять. Мало того, что ушёл к молодой, так ещё сына забрал, а потом и дом отсудил. Купил Валерке игрушечный пистолет и подговорил мальчишку свидетельствовать против мамочки на суде. Что Анна могла противопоставить почти настоящему оружию? Кулек подушечек - рубль и две копейки за килограмм?..

Валерка остался с отцом и мачехой, а Анна - с навсегда раненым сердцем и немного тронутой головой - так считали люди. Нет, со стороны это было почти незаметно. Подумаешь - разбила им окна и вымазала кузбасслаком двери. Всё ведь выплатила потом по суду - до копеечки!

Немолодая одинокая баба вкалывала, как сумасшедшая, чтобы заработать себе квартиру и доказать... Что доказать, Анна не знала, но иногда её ненависть к обидчику, а заодно и ко всему мужскому полу проявлялась в весьма эксцентричных поступках.

Скопив денег, она купила мотоцикл.

С ветерком прокатившись несколько раз под окнами изменщика и его жены с целой кучей новых ребятишек, Анна чувствовала себя если не отомщённой, то вполне удовлетворённой и независимой. По крайней мере, в эти "посещения" ей удавалось увидеть и своего прильнувшего к забору сыночка, отметить, как быстро он растёт...

Получив от завода двушку в пятиэтажной хрущевке, она переманила к себе сына - купила ему пневматическую винтовку - и немного успокоилась. Да и как было не успокоиться? Бывший продал дом и переехал со своим семейством в другой город, не сообщив адреса.

Когда сын отслужил армию и привел в дом девушку - полную противоположность матери - душа Анны вновь оказалась в смятении. Ей показалось, что у неё снова хотят отобрать то, что принадлежит только ей...

- Господи, мама! - на глазах Таи навернулись слёзы. - Ну почему мы ни разу не поговорили с тобой по душам? Жили в одной квартире, словно чужие!

Анна молчала.

- Но ведь это ты помогла, наколдовала, не знаю, землетрясение... как-то сделала, что нам дали квартиру?

Анна отрицательно покачала головой.

- Не ты? Но кто же тогда?..

Силуэт свекрови начал таять, пока не превратился в крошечное пятнышко испарины, как от горячего дыхания - в верхнем углу. А в зеркале осталось естественное отражение - только одной, стоящей перед ним женщины.

- Ты хочешь сказать. Что это всё - я? Ведьма, колдунья - я? - закричала Тая.

- И ты знаешь это: вспомни про трещину - ты ей управляла. А мне никогда такое не удавалось... Ты сильная!

- И что мне теперь с этим делать - с этой моей силой?

- Держи небо, дочка, не позволяй ронять его на землю, - непонятно сказала Анна и исчезла совсем, теперь уже навсегда.

(продолжение следует)

Проснулся Николаша от звуков артиллерии. Помотал тяжёлой головой, протянул руку за пультом. Всю ночь стреляют. Как не надоело? Выключил телевизор, но звуки не смолкли. Холостыми выстрелами хлопала форточка, а в окно беспардонно заглядывала луна. Николаша поднялся с дивана, прошлёпал босыми ногами по ледяному полу, задёрнул занавеску, зажёг свет. Всё как всегда. Следы вчерашнего пиршества на столе, грязная посуда в раковине, нетопленная печь. Подошёл к умывальнику. Нажал на кран, который сто лет назад спёр из вагонного туалета. Быстро, чтобы не пролилось из ведра под раковиной, смочил ладонями глаза, утёрся кончиком замызганного полотенца. Потом взял со стола сигаретную пачку: пусто, - смял и, размахнувшись, запустил в угол. Бумажный комок описал дугу, отскочил от плиты и завалился за пустой угольный бачок, в который должен был упасть. Не попал.

- Изрядно вчера нахрюндился, - озвучил Николаша результаты теста, - а чё, Рождество же. - Он нашёл себе оправдание и начал внимательно осматривать нестройные ряды бутылок.

В одной - на донышке - колыхалось. Опрокинул её, приладив к горлышку толстые губы, жадно зачмокал. Пошарил по карманам. Пустые хлопоты: горсть мелочи, даже на пачку сигарет не наберётся. Глянул в зеркало: ну и рожа! Мутные глаза с красноватыми прожилками, набрякшие веки, неопрятная бородёнка. Седые волоски торчат растрёпанной дратвой в разные стороны. Почему бы им не лежать ровно - в ряд с чёрными? Чёрных в бороде становилось всё меньше...

Сколько себя помнил, Николаша всегда любил женщин. Надо отдать должное, они отвечали ему взаимностью. Последняя, пятая, жена – Лариска - даже родила ему сына.

Они познакомились в вагоне. Она пришла из соседнего - попросить у коллеги взаймы пару комплектов белья для пассажиров.

- Чё, новенькая?

- С чего вы взяли? - Блондинистая проводница кокетливо скосила глазки.

Гладкая, но не сытая - такие вещи он просекал сразу.

- А почему у вас бельё так быстро закончилось? Вы чё, "китайцев" не используете? - вкрадчиво спросил Николаша.

- Каких китайцев? - изумилась новенькая.

- "Китайцы" - это просто. Хотите, научу мастерить? - Голос проводника начал терять обертоны, приобретая низкое и густое звучание, обычно действующее на женщин безотказно.

- Хочу, - доверчиво ответила представительница прекрасного пола.

- Берёте использованное бельё... ну, то, что уже сдали. Лучше, если пассажир спал на нём не очень долго - всего одну ночь. Слегка сбрызгиваете водой, хорошенько встряхиваете и аккуратненько, - инструктор доверительно приблизился к гостье и, почти касаясь губами её розового ушка, бархатно пророкотал: - очень аккуратненько складываете. Всё, "китаец" готов! Смело выдавайте его следующему.

- Но... оно же грязное! Да и мокрое!.. - Блондинка брезгливо передёрнула плечиком, но не отстранилась, сладкая.

- За одну ночь - сильно не запачкается, не успеет, - многозначительно возразил бывалый железнодорожник, слегка отодвигаясь, - а то, что сырое - так это нам на руку. Пассажиры ведь как думают: влажное - значит, чистенькое, недавно из прачечной, даже высохнуть не успело!

- Один комплект - два раза продавать? - В косеньких глазах прелестницы зажёгся интерес, и она придвинулась поближе.

- Почему - два? Если рейс долгий... а люди заходят и выходят на станциях бесконечно... один "китаец" может принести и три, и четыре рублика в ваш карманчик! - Рука искусителя ласково накрыла нагрудный карман форменной рубашки собеседницы.

- Экий вы... опытный!

И уже потом, после скороспелого терпкого секса в тесном купе под ритм колёс, уходя, в дверях, блондинка выдохнула:

- Меня Лариса зовут.

- А меня Николаша! Приходи! Всегда готов поделиться... опытом.

Лариска родила сына и уехала с ним в неизвестном направлении, бросила Николашу, в аккурат после пожара, когда сгорел их домишко. Где они теперь? Бывший железнодорожник задумчиво почесал подбородок, ввиду невыдающейся значительности которого ему приходилось постоянно носить бороду.

А потом он уже и не женился. Зачем - если кругом "сладкого зефира" и так полно! Быстро, словно скорый поезд, промчалась жизнь. Не разглядел и не запомнил промелькнувших за окном лиц.

Толстые, предназначенные для целования женщин губы обиженно скривились.

- Эх, мама, роди меня обратно! - пробормотал Николаша, отворачиваясь от зеркала.

Хотелось похмелиться, но ещё больше - курить.

Страдалец вышел во двор, принёс охапку дров и принялся растапливать печку.

И вдруг замаячила надежда на опохмелку.

Николаша вспомнил, что нужно починить сапоги одной дамочке. Она принесла их в будочку в подземном переходе перед Новым годом и очень просила сделать к Рождеству. Когда он сказал, что в праздники учреждение не работает - даже согласилась заехать к мастеру домой и рассчитаться сполна. Записала адрес.

Про сапоги Николаша благополучно забыл, всю неделю пил, как и полагается сапожнику. К тому же - праздники...

И вот оно, седьмое число. Рождество. Скоро подъедет клиентка и даст денежку... Бормоча под нос: "Курить охота. Ах, как курить охота!" - Николаша достал из пакета ботфорты. Он знал слабые места обуви на высоких каблучищах. Так и есть. "Ну, это мы сейчас мигом исправим!" Осторожно вынул сломанные супинаторы. Делов-то: вставить новые - и заменить стельки!

Да, жизнь Николашу потрепала! В трудовой книжке вкладыш уже закончился. Недавно вложили второй. Но ведь жив ещё и даже освоил осёдлую работёнку. На сигареты и рюмочку с закуской хватает - и ладно! А больше ему и не надо.

Чтобы оценить свою работу, сапожник поднёс ботфорты поближе к окну. Ничё, сойдёт! Какая мягкая дорогая кожа! Добротный мех внутри. Николаша мечтательно прижался к длинному голенищу щекой, вдыхая пряный запах. Ах, женщины! Чудесные созданья!

И тут взгляд сапожных дел мастера упал за окно.

Напротив - остановилась машина. Дверца такси приоткрылась, показались долгие ноги в джинсах и кроссовках, а потом и вся их обладательница целиком. Достала бумажку с адресом...

Николаша метнулся в комнату: неудобно являться перед клиенткой в трусах и драной майке, едва прикрытых грязным фартуком. Пока натягивал штаны да рубашку, длинноногая исчезла из виду. Сапожник сунул ноги в обрезанные по щиколотку валенки и выскочил на улицу. Здание бывшей водокачки, в котором он жил после пожара, представляло собой прямоугольный кирпичный параллелепипед с небольшим окошком. И, хотя имело почтовый адрес: переулок Шамотный, дом 3 с буквой "а", никто не воспринимал его как жилой дом. Вот и Николашина дамочка уже открывала калитку соседки. Хотел окликнуть, но сухая глотка издала хриплый сип, который не был услышан.

А в доме номер 3 - без литеры - проживала тётка Холерия - так в переулке называли старую клоунессу с многосторонней и сложной репутацией. Во времена бурной молодости Калерия Эдельвейская была ездовщицей, совершала чудеса воздушной акробатики и купалась в обожании поклонников. Эквилибристка ещё не успела родить детей, беспечно откладывая материнство на потом, когда несчастный случай на арене изменил пропорции её тела. До пояса туловище оставалось по-детски хрупким, а нижняя часть отяжелела и напоминала сундук для реквизита фокусника, ноги разбухли и стали толстыми, как у слонихи Моники. Растеряв поклонников, но не любовь к цирку, Калерия перешла тогда в клоунессы. Смешила публику, и, говорят, получалось. Но и те времена миновали. Осталась лишь любовь к рыжим парикам и немыслимым краскам макияжа. Теперь, когда старуха изредка шествовала по переулку в широкой шляпе с алым пером и подъеденной молью лисьей горжетке, народ расступался: Холерия ползёт. Нет, она не была злой, но что-то в её глазах было такое...

Подобно другим людям с неопрятным прошлым, Калерия вдруг осознала, как мало пользы принесла она людям, и решила наверстать упущенное, принялась исполнять своё назначение. Теперь старая клоунесса пользовала на дому: лечила то ли от порчи, то ли от сглаза. Говорили, небезуспешно. Говорили, в её ложку чёрт мёду кладёт...

Николаша её побаивался. Да и было отчего. Однажды зашёл как-то к Калерии по пьяни, пожалился: почему, мол, женщины его разлюбили.

- Раньше отбою не было, а теперь... Да и сам чего-то... этого... не стоит, короче.

Калерия вперила в него немигающий глаз и велела раздеться догола и ждать её, стоять, не оборачиваться. А сама поднялась с кресла и молча потопала на своих брёвнах куда-то в сенцы. Николаша уже продрог, почти протрезвел и раскаялся, что притащился сюда, а Холерия всё не возвращалась. Николаше ужасно хотелось обернуться - кто-то там возился и вздыхал - но не смел ослушаться хозяйку. Хотелось одеться и убежать отсюда, пока цел, но почему-то не смог найти одежду.

Наконец ведьма явилась. Поводила руками перед Николашиным голым телом, и на нём вдруг начали расти, змеиться чёрные курчавые волосы.

- Фу, какая гадоссть, - брезгливо прошипела Холерия.

- Пор-рча, пор-рча! - истошно завопил кто-то сзади.

- Убирай волосы, скидывай на пол, чего стоишь как истукан? - закричала тётка.

- Да как их убрать? Они всё лезут и лезут, - Николаша испуганно завертелся, обирая себя руками, ощипывая и сбрасывая на пол буйную растительность, превращающую его в орангутанга.

- Да не смей оборачиваться, не то таким и останешься - волосатиком! - Ведьма расхохоталась и неожиданно сказала: - Одевайся, иди.

- Как - иди? А как же мой... моя проблема?

- Перестав грешить, надо начинать ...аяться, - проскрипела клоунесса и грузно осела в кресло.

- Что надо делать? - переспросил Николаша, не расслышав последнее слово.

Но старая ведьма уже громко храпела. В такт выдуваемому накрашенным ртом воздуху колыхалась прядь рыжего парика.

Николаша не помнил, где нашёл одежду, как одевался. Очнулся у себя в каморке на бывшей водокачке, переулок Шамотный, дом 3 "а". Что это с ним было, он так и не понял. Потом при встрече у магазина попытался спросить Калерию, что же ему надо делать. Но тётка прикинулась ничего не понимающей.

- А? Где беру навоз? - Приставила к уху ладонь, словно глухая. - Так это цирковые... коллеги из цирка привезли. От Моники нашей. Хочешь, и тебе привезут?

- Зачем мне слоновье говно?!! - решительно возразил сапожник и добавил: - Такое синее...

- Подумаешь, синее! Видишь, как рясно на нём мальвы цветут? - Cтарая дура лукаво подмигнула.

Николаше мальвы не нравились, и он от навоза отказался. А Холерию с тех пор обходил стороной.

Поэтому и теперь к соседке не пошёл, решил подождать клиентку на улице. Однако та выходить не спешила. Николаша зябко поёжился и решительно шагнул за калитку: нужно было выручать свои денежки. У порога замешкался и, мягко ступая ногами в обрезанных валенках, обошёл засохшие стебли мальвы, прильнул к окну. Он не сомневался, что старая клоунесса проделывает какие-то фокусы со случайно попавшей к ней в сети дамочкой.

И действительно, длинноногая, уже без верхней одежды, зато с глуповатой улыбочкой на губах, долго вытягивала из джинсов одну за другой гладкие ноги. Затем сняла свитер и, оставшись в бюстгальтере с модным леопардовым принтом и таких же трусиках, нерешительно повела головой. Сидевшая в кресле напротив клоунесса махнула рукой и встала, загородив на миг обзор. Увлёкшись зрелищем, Николаша не заметил, что клоунесса вышла в сенцы и чуть было его не застукала. Услышав скрип двери, он метнулся за угол.

- Показалось, - пробормотала старуха и вернулась в дом, а Николаша вновь занял наблюдательный пост.

Между тем стемнело - зимний день короток - и вышла на прогулку луна. Прошлась по переулку, заглянула в окна. Падкая до сенсаций, как папарацци, заинтересовалась прилипшим к окошку человеком, зависла над его головой. Теперь они подсматривали вдвоём.

А в доме номер три зажгли свет.

Ускользнувшая от сапожника клиентка, совершенно нагая, визжала, извивалась и в ужасе обирала с плеч, шеи, груди жуткие волосы, которые росли прямо на глазах, завиваясь в колечки.

- Какая гадоссть! - шипела хозяйка.

- Какая мерзость! - испуганно вторила гостья.

- Пор-ча! Пор-рча! - истошно вопил пепельно-серый попугай, озвучивая результаты осмотра на предмет сглаза и прочих изъянов.

- Убирай их, скидывай на пол! - шептала клоунесса.

И дамочка обрывала и сбрасывала с себя чёртову волосню, пока не осталась девственно чистой.

- Какая красота! - вслух подумал за окном Николаша.

- Ну, говори теперь, зачем пришла, - разрешила Калерия.

- Да я вообще-то к сапожнику ехала, - пролепетала не пришедшая в себя дамочка.

- Ко мне она ехала, сладкая! - восхитился Николаша.

- И что, у тебя больше никаких забот нет, кроме как пьяницу-сапожника в Рождество навещать?

- В каком смысле? Да я за сапогами только... за ботфортами...

- Да что ты заладила: сапожник, ботфорты? Я жду тебя с самого утра... - И, потеряв всякое терпение, клоунесса выдала тайну: - Сегодня может свершиться всё, о чём желаешь. Самые сокровенные мечты. Самые необыкновенные желания...

- Да сапоги мне нужны, меня в ресторан пригласили, - мямлила клиентка сапожника, которая совсем не умела мечтать.

- Проблемы у тебя есть? Настоящие? - рявкнула ведьма. - Муж, дети - всё у тебя в порядке?

- Ну, муж у меня гражданский, а детей пока мы не планировали...

- Детей рожать надо, а не планировать, - возразила Калерия, выглянула в окно, увидела луну и вдруг завопила: - Ох, луна уже здесь! Скорее говори, ну же, раз, два...

Старая клоунесса совершала быстрые пассы над дамочкой, которая от неожиданности упала в кресло, широко раскинув ноги.

- Эх, мне бы... да я бы... хочу туда, хочу весь... в неё... - пуская слюни, бессвязно лопотал за окном Николаша.

Дальнейшее не поддаётся описанию. Даже много повидавшая на своём веку луна от удивления застыла на месте.

- ...три! - торжественно сказала клоунесса.

- Ой! Что вы со мной сделали? - заверещала пациентка, с ужасом заглядывая себе между ног.

А там... вертел головой и вращал глазёнками Николаша. Все остальные части сапожника находились внутри нервной дамочки.

Клоунесса отступила на шаг и озадаченно почесала голову под рыжим париком, отчего он съехал набок. Не отводя пристального взгляда от дамочки в интересном положении, Калерия машинально вынула зубы (она всегда их вынимала, когда курила или пила кофе - чтобы не пожелтели) и задумалась, делая глубокие затяжки.

Николаша, который мечтал о сигаретке с самого утра, вытянул толстые губы и сказал:

- Агу!

Старая ведьма с сожалением оглядела результат рождественского чуда, на которое она возлагала большие надежды, и сунула недокуренную сигарету в жаждущий рот.

- А-а-а! - Роженица забилась в истерике. - Что вы делаете?

Запоздало встрепенулся в клетке попугай, захлопал крыльями и, покачивая хвостом с пурпурно-красными перьями, прохрипел:

- Идёт савраска без узды, селёдкой пахнет от звезды!

Впрочем, последнее слово Николаша не расслышал. Возможно, речь шла вовсе не о звёздах.

- Тише, Жако. Не волнуйся так, птенчик мой! Похоже, сбылось совсем не то желание. Так бывает, когда поспешишь.

- Не смеши звезду, она и так смешная! - согласился попугай.

И опять вместо "звезды" Николаше почудилось другое слово.

Клоунесса взглянула на часы, потом недоумённо перевела взгляд на окно, где всё ещё торчала любопытная луна, укоризненно покачала головой.

Зевака виновато моргнула и покатилась вниз по переулку по своим делам.

Калерия Эдельвейская обладала замечательным качеством - никогда не терять присутствия духа. Она решительно вставила на место зубы. Гордо выпрямила спину. Медлительная, величественная и авантажная, Калерия была в этот момент именно там, где надо. Она пришла в этот мир выполнять своё назначение.

- Где наша не пропадала?! Сейчас будем принимать роды. - И приступила к выполнению известного алгоритма действий.

"Дыши! Не дыши! Тужься", - властно командовала Калерия, будто всю свою сознательную жизнь только и делала, что помогала появлению на свет младенцев.

Вскоре Николашка вывалился в её заботливые руки. Маленький и беспомощный, он бойко сучил конечностями. Глазки прикрывали красноватые веки. Весь он, морщинистый и будто покрытый седоватыми на вид волосками, походил на детёныша черепахи без панциря.

Попугай не то кашлянул, не то чихнул:

- Тамагоч-чи?!

- Будь здоров, Жако!

Крупная голова поганого младенчика покачивалась, словно одуванчик на ножке. Во рту всё ещё торчал окурок. Выплюнув его, Николашка зачмокал толстыми губками, всем своим видом показывая, что теперь он не прочь пососать материнскую грудь.

- Нет! Только не это! - отчаянно завизжала родиха, когда Калерия протянула ей туго спеленатого Николашу.

Дамочка мигом натянула джинсы, набросила курточку, подхватила в охапку остальную одежонку и бросилась бежать, впопыхах сунув ноги в обрезанные валенки.

Впрочем, Николаше они были пока не нужны. Ему предстояла долгая жизнь, начавшаяся в этот вечер сначала.

Старая клоунесса зашла на минутку за ширму, сняла кофточку. И вышла обратно, взяла на руки малыша, распеленала. Её скатанные в трубочки дряблые груди вдруг выскочили из бюстгальтера, распрямились с силой сжатой пружины, коричневые сосцы выстрелили тугими струйками. Калерия опрыскала молоком сморщенное тельце младенчика, и оно расправилось, очистилось от седоватых щетинок, приняло вид гладкий и толстенький. Кормила ребёночка, улыбалась и сама делалась моложе. Тело старухи постепенно обретало прежние формы и гибкость. Вскоре ей стали не нужны ни оранжевые парики, ни вставные зубы. Длинным и стройным ногам впору пришлись бы починенные Николашей ботфорты. Но чужой обуви Калерия не носила.

Ночью прилетела запоздалая зима. Молодая и энергичная, она деловито принялась наводить порядок: щедро засыпала снегом землю, деревья и крыши домов. Подоткнула одеяла сугробов вдоль улиц и переулков. Затонировала окна морозными узорами. Белым ластиком почистила людскую память, убрала подальше на антресоли скелеты из шкафов. Жители Шамотного переулка не могли теперь припомнить, когда в доме номер три поселилась молодая женщина с маленьким сынишкой и говорящим попугаем. Говорили, будто раньше она работала в цирке, но решила круто поменять жизнь и посвятить её воспитанию ребёнка. А потом и о цирке забыли. Людям казалось, что семья жила тут, у старой заброшенной водокачки, всегда. Мальчишка рос - как и все дети - озорным и непоседливым. Мать в нём не чаяла души.

Каждую весну в их палисаднике расцветали удивительные мальвы.

(продолжение следует)