zaqwer101

Десять.

Йонасу пять. Они с отцом гуляют по серым грязным улочкам города, заполненным ликующим народом. Воздушные шарики, гирлянды, музыка. Молодой парень в расстегнутом пальто несет в руках транспарант. Отец покупает мальчику мороженое, и Йонас радостно уплетает его за обе щеки.

Радость сменяется тревогой. Люди что-то вопят, куда-то бегут. Воют сирены, ревет громкоговоритель. Мужчины и женщины с плакатами в руках кричат «Демократия! Демократия! Свобода!», камень попадает прямо в транспарант юноши, и на месте лица пожилого усатого дядьки возникает дыра. «Свобода, свобода!» ― скандируют люди, а милиция в черных шинелях стреляет в них, убивая всех без разбору. Молодая красивая девушка падает на асфальт, хватаясь за окровавленное плечо, и ее немедленно растаптывает толпа.

Йонас плачет. Отец отводит его домой, а мать поит теплой водой с сахаром и укрывает одеялом.

― Папа, что такое демократия? ― спрашивает мальчик, отойдя от шока и вспомнив, что кричали люди.

― Неважно, сынок, ― отвечает отец, с тревогой глядя в окно. Беспорядки уже закончились, и милиция спешно убирала с улицы трупы. ― Забудь. Забудь…

Девять.

Йонасу четырнадцать. Он гуляет с Розой, девчонкой из параллельного класса. На улице совсем темно ― мать будет ругаться, а отец только понимающе улыбнется. Доведя ее до дома, Йонас берет девочку за руку и уже почти целует, когда из открытого окна доносится крик. Роза плачет, а две бледные фигуры в черном волокут ее залитого кровью отца в бронированную машину; через раскрытые двери автомобиля видно ящики с листовками и старый печатный станок. Во всех квартирах задернуты шторы: никто не хочет привлекать лишнего внимания, глазея на происходящее. Йонас неловко обнимает ревущую девочку. Отца она больше не увидит.

Машина трогается с места, и одинокий листок вылетает в окно. “Долой тирана!”― гласит он.

Восемь.

Йонасу двадцать. В университете готовится день самодеятельности. Вся группа во главе с активной жизнерадостной старостой собралась в пустой аудитории и распределяет обязанности.

― За тобой, Антанас, песня… Что-нибудь про войну, жюри это любит. Вы, Агнес, нарисуйте с девочками плакат, такой, побольше ― зал огромный, надо, чтобы и с последних мест было видно. Йонас…

Йонас возвращается из забытья и делает заинтересованный вид. Все это время он изучал мелко-мелко нацарапанную на парте надпись «Свобода или смерть». Если этого царапальщика найдут, то валить ему сосны до конца своих дней где-нибудь на дальнем севере.

― Не хочу тебя напрягать, у тебя и так из-за твоего диплома круги под глазами… Но ты все же постарайся хотя бы стих какой-нибудь выучить, хорошо?

Юноша тупо кивает и снова смотрит на надпись.

Семь.

Тебе, о Вождь, я посвящаю

И жизнь, и смерть мою!

Иной кончины не желаю,

Как умереть в бою!

Под жидкие аплодисменты Йонас заканчивает стихотворение и уходит за кулисы. Там он достает из кармана дешевые отечественные папиросы и закуривает одну: всегда вел здоровый образ жизни, но у отца что-то случилось на работе, и ему грозило серьезное разбирательство. Мать уже неделю питалась одними таблетками, а Йонас вот начал курить.

Услышав шум, он поворачивает голову. Высокие, тощие, словно призраки, уже знакомые фигуры в черном тащат в автомобиль худощавого нервного студента парой курсов старше. Понимая, что ему грозит, и уже не надеясь на милосердие, тот кричит:

― Демократия! Долой тирана! ― и тут же получает рукоятью пистолета по голове.

Царапальщика все-таки нашли.

Шесть.

Йонас сидит рядом с матерью. В квартире полная тишина ― только тикают на стене ходики. Одна секунда. Две. Три секунды, как навсегда пропал для них отец. А впереди еще долгие годы жизни без него.

На улице ночь ― они всегда приходят ночью, сливаясь в своих шинелях с темнотой. Мать не плачет ― только добела сжимает в руках их с отцом свадебную фотографию. Смотрит на нее, будто не веря, что его больше нет. Вернее, есть, но где-то там, в лагерях, за колючей проволокой и бешеной северной метелью.

Йонас думает. Сперва его глаза заволакивают слезы, и к горлу подступает ком. Отец, столько лет бывший для него примером, отныне и навсегда потерян. А затем его охватывает бешенство. Ему хочется выйти на улицу, сорвать с серых стен пропагандистские плакаты, разбить на куски статую Вождя, своими руками задушить ублюдков в черных шинелях. Он целует мать и ныряет в ночную темноту.

Пять.

Тяжело дыша, Йонас обессиленно прислоняется к грязной стене многоэтажки. Где-то недалеко слышен милицейский свисток, но Йонас спокоен: осталось пройти одну улочку, и он окажется в оживленном месте среди толпы народа — там его выловить будет невозможно. Передохнув пару секунд, он спокойным шагом, будто ничего не произошло, выходит на центральную площадь, незаметно бросив в урну скомканный агитплакат. Сто шестьдесят три сорванных агитки, девятнадцать надписей, и даже обрушенный памятник Вождю — почему-то Йонасу доставляло большое удовольствие вести статистику.

Насвистывая “Тебе, о Вождь”, он вдруг замечает среди прохожих знакомое лицо.

― Роза!

Впервые за несколько лет худое лицо Йонаса озаряет искренняя улыбка. А она все такая же красивая ― только глаза немного грустные.

― Ты откуда?

― Да вот, вернулась в родной город ― в столице-то работу нынче не найти… А жить на что-то надо.

― Не хочешь сегодня поужинать где-нибудь? Я скоро заканчиваю, могу показать отличное местечко!

― Давай, ― улыбается она в ответ.

Договорившись о встрече, мужчина провожает ее взглядом. Очень скоро Роза смешивается с толпой.

Четыре.

― Мне очень жаль, товарищ, но наши врачи бессильны. Если хотите, мы можем закончить все прямо сейчас, ― бесстрастно заявил лысеющий врач в круглых очках. Йонас посмотрел на него таким взглядом, что тот слегка попятился.

― Я не позволю моему сыну умереть. Я забираю его.

Курение ли, наследственность? Теперь это не имело никакого значения ― что бы ни было причиной болезни, единственный сын Йонаса был обречен, едва родившись.

― Впрочем… Мы могли бы провести операцию, но она стоит денег. Больших денег. Вы работаете? Государство платит очень хорошие деньги милиции ― туда, знаете ли, не много желающих последнее время: дисциплина суровая, пожизненная служба… Но других путей в нашем государстве я для вас не вижу.

Йонас молчал. Он посмотрел на обессиленную Розу, в глазах которой читалась мольба о помощи, и вспомнил окровавленную девушку на асфальте, сорванные агитки. Жена прекрасно знает, как он любит Вождя и родную милицию.

― Йонас… прошу тебя… ― тихо шепчет Роза. Он садится и с тяжелым вздохом закрывает лицо руками.

… ― Граждане! Прислушайтесь к голосу правды! Чудовищная тирания, нарушение человеческих прав, вседозволенность власти ― вот он, наш великий Вождь! Посмотрите вокруг! Разве вы не видите, до чего довел страну этот кровавый режим?!

Йонас стоит, приготовив пистолет и ожидая приказа. Черная шинель сливается с вечерним полумраком. Площадь запружена народом, от транспарантов и флагов рябит в глазах. “Долой тирана!” ― скандируют демонстранты, потрясая плакатами.

― Огонь на поражение, ― шипит рация. И Йонас нажимает на курок.

Старое, полузабытое чувство больно отдается в душе Йонаса. Он смотрит на эти лица, одно за другим превращающиеся в алые пятна, на эти плакаты. Великий Вождь на милицейской нашивке ухмыляется, подбадривая его. Люди кричат “Убийцы! Палачи!”, а он стреляет, и ветер ледяными кинжалами сушит слезы.

― Хвалю, товарищ! ― с улыбкой говорит капитан и хлопает мужчину по плечу. Йонас натянуто улыбается в ответ и спешит отвести взгляд. ― Государство не забывает своих верных слуг. Милицейский фонд поможет вам с деньгами.

Йонас бредет домой. Он резко встряхивает головой, отгоняя ненужные мысли: сын будет жить. Этого достаточно. Остановившись, Йонас узнает плакат с Вождем, висящий в одном из узких переулков. Когда-то он срывал его с десяток раз…

Йонас проходит мимо, а плакат кричит ему в спину: “Вождь. Партия. Родина”.

Три.

Малыш бегает по квартире. Роза, слегка постаревшая, но все такая же красавица, гладит белье. По телевизору идут новости ― говорят что-то про урожай пшеницы, про фестиваль, прошедший в столице, про новые самолеты… Йонас отпивает чай из оловянной кружки и морщится ― забыли получить талоны на сахар.

Ему почти сорок. Спину частенько ломит, а по ночам легкие раздирает чудовищный кашель — последствия многолетнего курения. Йонас давно уже работает с одними бумажками — участвовать в настоящих операциях не позволяет здоровье. Политика, когда-то так живо интересовавшая его, постепенно превратилась во что-то далекое и смутное. Работа, семья, телевизор, газеты.

— Тем временем Великий Вождь посетил шахтерские города севера и вручил награды бригадирам и отличившимся бойцам трудового фронта! Ура, товарищи — план перевыполнен вдвое!

“Странно”, — ловит себя на мысли Йонас. Он вдруг осознает, что уже многие годы его кулаки не сжимаются от одного имени Вождя, а волевое лицо с седыми усами не вызывают в нем ярости. Он еще пару раз встречался с революционерами, но их идеи больше не вызывали в его душе никакого отклика. Молодые и глупые — когда-то он и сам был таким. Кроме того, даже в архиве госслужащим неплохо платят. Йонас вновь отхлебывает чай.

― Мы прерываем выпуск из-за экстренных новостей! Семь минут назад войска Леберской федерации без объявления войны вероломно атаковали наши границы и нанесли чудовищные повреждения городу Церевару! Великий Вождь призывает всех и каждого отдать свой долг Родине и явиться в ближайший добровольческий пункт, списки которых будут вывешены в течение этой недели в вашем Городском Управлении.

Йонас привстает с дивана. Кружка падает на пол, и чай больно обжигает ступню. Роза смотрит на него тревожным взглядом, не произнося ни слова.

Два.

― Шевелитесь, мать вашу! ― орет комиссар, подгоняя солдат. Йонас, сдерживая вопль боли из-за раненой ноги, несется вперед, на леберские пулеметы. Через несколько лет это сражение войдет в историю как Эрташская бойня.

― Осторожно!

Леберский «Левиафан», грохоча чудовищными двигателями, изрыгает столп пламени, и целое отделение превращается в пепел.

Тысячи и тысячи солдат с простыми винтовками в руках живой волной накатываются на леберские позиции. Некуда наступить ― все завалено изуродованными трупами и испещрено воронками от взрывов. Дым, гром, смрад, кровь и вопли. Где, где те хваленые танки и самолеты, которыми так хвастались в новостях?

Один. Где-то далеко, за сотни километров отсюда, такой же бледный и исхудавший, как Йонас, военный нажимает на кнопку пуска. Обратный отсчет завершен.

Йонас замечает маленький огонек в небе, быстро приближающийся к земле, и ему все становится ясно. Этого следовало ожидать ― операция грозилась обернуться поражением с минуты на минуту. У командования есть только один шанс преломить ход событий.

Перед глазами Йонаса проносится вся его жизнь: с самых ранних лет и до последнего дня. Он вспоминает флаги, демонстрации, черные шинели, грохочущую над городом пропаганду. Вспоминает идеи, за которые когда-то был готов погибнуть, а теперь убивает тех, кто их несет. Вспоминает любимых жену и сына — ведь это за них он отдает свою жизнь, ведь это правильно… или нет?

Раздается оглушительный взрыв. Адское пламя охватывает километры земли, взрывая ее и выбрасывая вверх фонтаны камня и человеческой плоти.

Вождь. Партия. Родина.

Источник - https://vk.com/proigrivatel

Довелось мне за свои годы видеть всякое. Не назову себя трусом, но и героем тоже никогда не был. На рожон старался не лезть, хотя нрав очень непростой всегда был. Наверное, из-за этого я и пережил трех жен, а сейчас вот на старости осознал весь ужас одиночества. Конечно, я не прямо таки аки стебель в степи, но уже десять лет живу один в доме. Дети и внуки навещают редко. Я их не виню — время такое.

Характер у меня немного отшельничий. С людьми схожусь нелегко — поэтому, когда один остался, то не слишком переживал по этому поводу. Только вот оказалось, что не так уж хорошо я себя знаю. И дом свой тоже. Первое время не замечал даже: жена летом умерла — работы в деревне выше крыши. Засыпал в секунду, а вот когда зима пришла, так думал волком завою. Темнеет рано, телевизор я не любитель смотреть; приемник послушаю, газетенку почитаю — и все. Вроде усну. Затем среди ночи проснусь и лежу, слушая как часы на стене секунды отбивают. Один раз вынес их из спальни, чтобы не мешали. Через полчаса притащил обратно — тишина так на голову давит, что прямо звенит в ушах. Что делать? Жизнь свою листаю.

В последнее время об отце часто думать стал. Одно единственное воспоминание у меня о нем. Как на фронт его провожали: на руках меня нес. Вот же интересная штука — память старческая. Что вчера ел, хрен припомню, а вот то, что лет сто назад было — так это запросто. И улицу зеленую помню, с вишнями, и вокзал, и сестру с братом, и маму плачущую. Лицо отца, правда, словно в тумане, но голос такой бархатный — мать говорила, что он красиво пел. Вот про этот голос и руки его, что несли меня, вот про это вспоминаю. Что было бы со мной, вернись он живым? Стал бы я тем, кем есть? Легче бы мне было?

Кто-то постучал в окно. Я даже не сразу сообразил, что произошло. Думал, это у меня в мыслях все. Прислушался. Точно! Стучит кто-то тихонько в шибку снаружи. Сердце чего-то стало колотить. Приподнялся на кровати и полез рукой к стене. Там у меня топор стоит. Говорил внуку, чтобы ружье привез, а то мало ли кто здесь лазит среди ночи.

Подошел к окну слышу:

— Коля, открой. Дело есть.

Андрюха, сосед мой, стоит. По возрасту он даже старше меня будет.

— Сейчас, — говорю.

Накинул фуфайку и вышел в сени. Мороз, зараза. На улице снег сыпет.

— Ты чего это не спишь, старый хрыч? С Машей чего случилось?

На улице моей он один с женой остался. Да и вообще в деревне человек тридцать от силы проживает. Повезло мне, что они есть, да еще и так рядом. Всегда старались друг другу помочь.

Андрюха прошел на веранду. Смотрю: рука правая в крови вся.

— Бинт есть? — спрашивает.

А сам бледный стоит. Сто лет его знаю: сорвиголова знатный, а тут смотрю — как вроде бы испугался чего-то. Глаза бегают, не понимает, что происходит. Расспрашивать сразу не стал. Пусть в себя придет для начала. Зашли в дом. Я ему рану промыл.

Странная рана, не иначе собака руку рвала.

— Рэкс твой постарался? — киваю на руку.

— Не, — говорит. — Водки дашь?

Налил ему, после того как повязку наложил.

— Ты лучше, Коля, и себе налей.

— Да нельзя мне. Сердце.

— А у меня не сердце что ли? Ну, как знаешь.

Выпил. Сидит в одну точку смотрит. Потом вроде стал приходить в себя. Отогрелся. Разморило его маленько.

— С Машей все в порядке? — спрашиваю.

— Померла, — выдохнул, на руку посмотрел.

Я вскочил. Обнял его. Как первая жена умерла, я вот так же прибежал к нему ночью.

— А с рукой что?

— Пойдем, — говорит. — Поможешь мне.

— Конечно. Сейчас только оденусь теплее.

Вышли на улицу. В окнах у Андрюхи свет горит.

— Ты только это… короче в руках держи себя, — говорит мне у дверей своих. — Ты же знаешь, болела она. Давай… Ты зайди, а там посмотрим, что скажешь.

Что сказать? Увиденное вывернуло меня наизнанку. Маша лежала на полу посреди комнаты в какой-то неестественной позе с изогнутой спиной. Она очень исхудала. Я давненько не видел ее, но теперь и вовсе не узнал. Кожа на ее теле почернела, а глаза… слава богу, они были закрыты. Это была измученная, иссохшая женщина с огромным деревянным колом, торчащим из груди.

Удивительно, но крови было мало: небольшая лужица, да и только.

— Она упырь, — прошептал Андрюха. — Я только недавно догадываться начал. Руку это она мне погрызла. Ты присмотрись к ней. Видишь краешки клыков во рту? Как бритвы. А кусает так, словно щекочет, я и не понял вовсе, что происходит. Проснулся ночью от того, что вроде Мурка моя мне руку облизывает; только как вроде покалывает немного. Хорошо, что не дернулся сразу. Как чувствовал. Глаза приоткрыл, а это она на четвереньках у кровати стоит. Я ногой ее отпихнул, что было силы. Свет включил. А она, не поверишь, шипит как кошка — и на меня... Кол я этот как раз за пару дней до этого вырезал — вот и пригодился.

Смысл его слов не сразу ко мне дошел. Упырь? Какой упырь еще?

— Слушай, Андрей, не помощник я тебе в этих делах. Пойду я.

— Думаешь, это я ее нарочно убил? Знаю, что думаешь. Небось, сразу милицию побежишь вызывать?

— А ты бы не вызвал? Сам посуди. Тут перво-наперво милицию нужно.

— Вот и вызовешь. Но сперва помоги мне.

— Чем?!

Пошел куда-то в кладовку. Рылся долго. Вынес ружье охотничье.

— Пристрели ты меня Христа ради. Не могу сам себя.

— Значит, сам, выходит, не хочешь грех на душу брать, а меня просишь? Нет, дорогой. Справляйся сам здесь.

Я двинулся к двери, но он преградил мне дорогу. Взвел курки.

— Выходит, ты и меня убьешь? Ну, стреляй. Чего стоишь? Стреляй, говорю!

Грохнул выстрел. За ним еще один. Я даже присел. По ушам так дало, что мало не покажется.

— Вот же сволочь, — крикнул Андрюха. — Ушла!

Звон и боль в ушах не сразу дали мне понять что произошло. Очухавшись, я сперва ощупал свое тело. Вроде цел. В доме куча дыма от выстрела и едкий запах пороха.

— Ёлы-палы, — протянул я. — Что у вас здесь творится?

— Ушла, сволочь. Ну? Теперь веришь?! — посмотрел на меня бешенным взглядом Андрей. — Осиновый кол, выходит, совсем не годится.

Комната была пуста. На том месте, где еще секунду назад лежал труп, похожий на Машу, теперь осталась только небольшая лужица крови.

— Дела-а-а! — только и сказал я. Дым рассеялся, и из окна в комнату ворвался холодный воздух. — Как это сейчас… вот прямо здесь? И вообще – что?!

— Хватит трындеть. Ее нужно поймать, иначе натворит дел.

Андрюха вышел в кладовую, а я все пытался сложить в уме произошедшее.

— Не забыл еще, как оружием пользоваться? – в руках сосед держал обрез.

Я молча взял его, и мы направились к выходу.

— Далеко она не ушла. Смотри: струйка крови по снегу тянется.

След уводил нас к сараю, где ночевала корова.

— Может, свет зажечь? — спросил я.

— Так и поступим. Ты свет по моему знаку врубай. Она наверняка оттуда выскочит. Не любят они свет яркий.

— А как ты ее убить собрался? Если уж с такой раной она живет, то что же это сделать нужно, чтобы лишить жизни такую… Машку?

— Голову отрезать, — мрачно ответил Андрюха. — Только обездвижить ее нужно. Я вот дурак было подумал, что конец ей, да и не связал, а теперь вот…

В сарае послышался шорох. Мы замерли и приготовились стрелять. Ночь была ясной — видимость отличная. Что-то в сарае планомерно и неуверенно двигалось к выходу.

— Ну, давай же, — тихо прошептал Андрюха.

В дверном проеме что-то зашевелилось, а затем на улицу вышла корова. Она шла неуверенно, словно пьяная и, прошагав несколько метров, упала на передние ноги, тяжело вздохнув. Как раз в этот самый момент в нашу сторону огромными прыжками стало двигаться нечто похожее на человека: оно скакало словно кузнечик, только кузнечик размером с Машу. Потом буквально через долю секунды я почувствовал сильный удар в грудь; раздалось два выстрела. Лежа на земле, я видел, как Андрюха подошел ко мне и поднял выпавший из моих рук обрез.

— Жив? — спросил он.

— Вроде.

Я все лежал. Ничего не болело, я просто очень сильно испугался и теперь находился в состоянии ступора. Мой сосед шагал по скрипучему от мороза снегу. Вскоре он остановился, и еще два выстрела прокатились по округе. Затем я услышал шорох и как кто-то возится с чем-то.

Поднявшись на ноги, увидел Андрюху на коленях у лежавшей рядом Маши. Он отрезал ей голову.

— Нужно где-то спрятать труп, — сказал он, когда подошел ближе.

— А что ты скажешь детям? Да и вообще людям?

— Ничего. Это тебе придется отдуваться.

— В каком смысле?

— Укусила она меня. Не видел, что ли? Кровь заражена. Через неделю стану ломиться к тебе в дом, чтобы сожрать заживо. Застрелить меня нужно и голову отрезать. Это тебе сделать нужно, Коля. И чем быстрее, тем лучше. Скажешь, что уехали мы. Я записку оставлю. Вот так вот. Но ты не боись. Сначала эту, — он осекся, — то есть Машу приберем, а потом я дома порядок наведу. Послезавтра и прикончишь меня. Голову отстрелить можешь, как я вот ей. Быстрее так, да и возиться меньше. Только прошу: захорони ты нас рядом. Вот где ее прикопаем — там чтобы и я лежал.

— Андрей…

— Что Андрей? Я тебе говорю: нет выхода другого. Давай лучше помоги мне…

***

Пристрелил я его, как и условились. Место в овраге нашем выбрали, среди рощи дубовой. Земля, зараза, такая мерзлая, что мы, два старых деда, все из сил выбились, пока две ямы копали.

Андрюха на глазах меняться стал. Когда дуло ему к голове приставил, так прямо заметно было, как он ждет этого облегчения.

— Готов, старый ты хрыч? — улыбается. — Всегда знал, что с тобой в разведку пойти можно. Ты только запомни – упыря в дом не приглашай, и не войдет он. Бывай, Коля.

***

Пришел вот я домой к себе и думаю. А как Машка заразилась-то? И почему я не спросил? А вдруг и меня подобное ожидает? Кто ж мне поможет тогда?

Спустя три дня, ночью, слышу — в окно стучат. Приподнялся с кровати. В горле пересохло всё. Сердце ноет. Послышалось? Валидол со столика взял и под язык подложил. Ружье теперь у меня рядом с кроватью. Взял его.

Гляжу в окно, стоит кто-то.

— Дядь Коль, откройте, — слышу . — Это Алла. К родителям не могу дозвониться.

Открыл. Стоит на пороге. Румяная, смеется. Я ее с детства знаю. Бедное дитя.

— Отец записку оставил, что уехали он с матерью в госпиталь военный.

— Да, говорил он. Ну, ты проходи, чего стоишь-то?

— Спасибо. Холодно так. Ужас.

Сели в комнате. Я за стол — она напротив.

— Так куда они уехали, говорите? Маме ведь нельзя никуда — ей переливание недавно сделали.

— Переливание? — наконец-то начало прояснятся. — Не знал. А донор кто?

— Я.

Пауза и тишина.

— Так это, выходит, и тебе голову отрезать нужно? – говорю с насмешкой.

Сверлит меня глазами, словно хищник к прыжку готовится. А ружье Андрюхино смотрю, у стены поставил.

"От ведь дурень".

— А ты попробуй, старик.

Шарахнул выстрел. Хорошо, что я обрез под столом прячу.

Опять завтра яму копать.

Сосед-алкоголик был гарантом моей стабильности. Когда бы я ни возвращался домой, он всегда стоял там, у зеленого заборчика, стоял ровно и печально. У него было две куртки (обе небесных оттенков), одна шапка (черная) и опухшее лицо (красноватое).

В любое время года, в любой час, в почти любую погоду я мог увидеть его либо где-то на нашей поселковой улице, либо у его разваливающегося дома. Он редко говорил. Со мной, по крайней мере, алкоголик не обмолвился ни одним словом за двадцать лет, хотя виделись мы почти ежедневно.

Но все бывает в первый раз.

***

Я приехал в родной поселок. На неделю, не более. Уж слишком звали родители.

За спиной был туго набитый рюкзак. Я проехал триста километров, и меня слегка покачивало после долгой поездки. Хотелось поесть чего-нибудь более существенного, чем беляш с автовокзала.

Сосед за пять месяцев моего отсутствия, видимо, не сдвинулся с места. Он все так же стоял у своего дома. Несмотря на июль, было пасмурно и прохладно, и старый алкоголик сегодня накинул на себя голубую тяжелую куртку. Она была вроде как зимней — доходила до колен — и я удивился тому, что соседу не жарко.

И, повинуясь странному желанию, я спросил:

— Не жарко?

— Жарко в аду, а здесь вполне неплохо.

Он говорил на удивление разборчиво и ясно. Голос был красивый. Я посмотрел на лицо соседа еще раз, и понял, что никакой это не старик, как мне всегда ранее казалось. Лицо просто было красным и изуродованным пьянством, но совсем не старым.

— Ты был в аду?

— Если считать некоторые места на земле геенной огненной, то вполне... Хотя нет. Там было куда хуже, чем внизу.

— Ну и какие же это места?

Он хмыкнул и вдруг хрипло, траурно произнес:

— Июнь... Тысяча восемьсот пятнадцатый. Ватерлоо. Жуткий был год и жуткое время.

Я с трудом сдержал смех.

— Надо же. За кого воевал?

— За Пруссию, конечно. Мы сейчас на чьей земле живем, забыл? А я помню. Прусские это были земли, знаешь? Здесь, конечно, много еще кто жил. А сейчас вы. И, наверное, зря...

Я пожал плечами и направился к родной калитке, которая была вот уже в двадцати метрах, но я вдруг понял, что бессвязный бред алкоголика не такой уж и бессвязный.

— ...А он пробивает меня копьем — и что? Что мне с того? Я не обычный солдат. Я же ведь бессмертный. Поднялся, вытащил копье, и этим же копьем заколол усатика. И многих еще так... А пули! Сколько пуль, сколько пуль и выстрелов! Помню, выбило мне глаз. Было больно, черт бы побрал, как больно, и вот тогда-то я разозлился. Скольких в ад отправил? Сотню, не меньше...

— Ты хочешь сказать, что бессмертен?

— Я это сказал уже. Вроде как два раза. Не слышал?

Он улыбнулся, и я увидел, что у него белые, крепкие зубы.

— Я стою здесь с твоего рождения. Ты успел врезаться на велосипеде в дорогую машину — хорошо, что не наоборот, успел подраться с соседним мальчишкой сначала за автомат из палки, а потом за девушку (хотя, как по мне, тоже палка), успел ободрать почти весь мой сад... А, нет, это было не с тобой. И не здесь. И даже не в эту эпоху. Точно, еще ты...

И он говорил, говорил, говорил, сбиваясь иногда на какие-то другие воспоминания. Я слышал что-то про старую Пруссию, про Испанию и про то, что все изменилось и ничего не поменялось.

Я много чего услышал. И верил, почему-то верил, возможно, потому, что верил он.

— Да что ты со своими двадцатью — сколько? — двумя годами? Что твои родители? Какой у вас всех опыт, люди? Спроси, кто из них человека убивал, кто переплывал Ла-Манш, кто говорил с Теслой и кто вел лекции в Альбертине!

— По какому же предмету?

— По чему вообще может вести лекции бессмертный с тысяча двухсот третьего года?

Я не имел понятия, по чему может вести лекции бессмертный.

— По всему?

— По философии. Когда разменяешь несколько сотен лет... Только и философствовать останется. Ну, еще периодически переезжать с одного места на другое. А то еще скажут, что колдун или даже, тьфу, вампир!

И тут возникло стойкое желание порвать паутину лжи.

— А чего ж ты запил тогда, бессмертный? Живешь как бомж? Разве нравится?

Увы, вышло так, что я лишь сильнее запутался в нитях обмана.

Сосед поманил меня за собой, во двор его старого дома. Он сел на хлипкую скамейку и вдруг заплакал. Слезы его слились со смехом, и после этой бури эмоции он посмотрел мне в глаза. Я увидел там все: боль и радость, ужас и восхищение, смерть и жизнь, бесконечную любовь, перемешанную с жестокостью и голодом по всему, что можно сожрать и поглотить. Все, чем только был богат этот мир, все таилось и бушевало в глазах бессмертного человека.

— Да нельзя не пить тут. Ты не видел даже десятой части того, что видел я. Я тебе говорю, печали в моей жизни было в десятки раз больше, чем радости. Ты видел, как твое войско почти все погибает? Как ты этих ребят на смерть ведешь, сам это зная? Видел?

Я не видел.

— А смерть близких видел? Когда не только жена, когда дети дохнут по тысяче причин! Когда внуки от старости сгибаются, и правнуки, и все... Когда уже даже не любишь никого, хотя мог бы. Почему? Потому что, полюбив, потеряешь! Ты, именно ты потеряешь, а не тебя! Ты думаешь, почему в сказках умирают в один день? Да это же ведь игра для влюбленных, соревнование — кто кого потеряет... И там, в этих долбаных сказках, конечно, побеждают все, а я восемьсот лет уже проигрываю. Потому и не играю. Ты, парень, ничего не видел... Ничегошеньки!

Я не видел.

— А это вы сейчас все добренькие. Убийство, насилие, прочие грехи? Какой кошмар! А тогда... Вот ты видел, как целые семьи, где баб побольше, навещают благородные господа и... Да понял ты все. Понял. Но не видел. Что молчишь?! Видел?!

Я не видел.

— Молчишь, значит. Да я бы тоже на твоем месте молчал. Куда тебе такое видеть и о таком думать. Ты ж смертный. А значит, счастливый. Говоришь, не пить тут... Да я... В гробу я видал такое бессмертие, чтобы нельзя было умереть!

Он тихо рассмеялся. И, посмотрев на меня с внезапной отчаянной добротой, сказал:

— Иди уже. Тебе не в алкаши-соседи. Тебе семью еще создавать. Любить. И умирать в один день. Куда тебе путешествия, войны и кабаки. Ты лучше живи, как нормальный человек двадцать первого века. Вам тут хорошо... Уж поверь.

Я повернулся и медленно пошел к своему дому. Но тут черт меня дернул задать этот глупый вопрос...

— Как ты стал бессмертным?

— Чего?

— Как ты стал бессмертным? Как это вышло?

— А, — вскочил сосед со скамейки, — Глупо это все получилось. Подбежал ко мне в моей деревне дурак местный, доставал долго чего-то, работать мешал... И крикнул потом со всей силы мне в лицо: ДАРУЮ ТЕБЕ БЕССМЕРТИЕ, СВОЕ БЕССМЕРТИЕ, ЧТОБЫ ТЫ НИ В АД, НИ В РАЙ, А НА ЗЕМЛЕ ОСТАВАЛСЯ ВЕКИ!

Что-то дрогнуло во мне от этого крика.

— А что дальше?

— Помер он. А я... А я стал бессмертным. И вот как-то...

Бессмертный пошатнулся. Из его глаз выпала вселенная. Ноги подкосились, он будто бы в один миг стал жутко пьян.

— А!.. Принимай эстафету, друг!

И вечный человек упал. Навсегда. Его безразлично-тупое лицо алкоголика побледнело, а рот открылся как у марионетки.

Пульса не было. Он умер.

Я повернулся и отправился прочь от лачуги соседа, прочь от своего дома.

Мне нужен был билет в Рим.

***

То, что я не бессмертный, мне удалось понять только в Амстердаме. Тогда, находясь на грани, я и узнал от родителей, что сосед-то работал раньше в театре. Он ставил этот спектакль с бессмертием каждому, с кем общался в первый раз.

Я оказался особенно удачлив. Отыграв роль, актер сдох внезапно по-настоящему. Чертовы совпадения! Разумеется, я поверил, и два года жил впроголодь, без какой-либо уверенности в завтрашнем дне, зато с уверенностью, что этих дней у меня слишком много.

Бессмертный! А как порезали, так чуть не помер и сразу в больницу!

Родители, кстати, до сих пор обижаются, что бросил учебу, семью и вообще все, что мог бросить. Но знаете... Возвращать это все не хотелось. Я многое увидел за эти два года. Много хорошего и плохого. Больше, конечно, плохого. Сам того не подозревая, столько раз мог умереть! А ну и что с того?..

Сейчас, когда я выздоравливал, меня часто навещали. Я нашел ту, в игре с которой чуть не выиграл раньше времени. Словом, все было здорово. И пусть я оказался вполне себе смертным...

В гробу я видал такое бессмертие, чтобы нельзя было умереть.

Голем думал. Даже стоя на пороге доме, в десяти шагах от уродливого каменного исполина, господин Трубоцвет слышал, как скрипит его голова. Наконец голем выпалил:

— Десять золотых... Убить трактирщика...

— Нет же, каменная ты башка! — возмутился Трубоцвет, облаченный в синий махровый халат и мягкие домашние тапочки. — Не убить, а запугать! Понимаешь? За-пу-гать! Чтобы этот негодяй знал, как разбавлять эль!

— Убить! — кивнул голем.

— Не убивать! Ни в коем случае, иначе я тебе ничего не заплачу!

— Деньги вперед.

У этого голема явно присутствовала предпринимательская жила.

— Так и быть, дурында ты эдакая, — старик протянул голему маленький звенящий мешочек. — Только смотри мне, не убивай никого, уяснил?

— Уяснил.

Трубоцвет задумчиво смотрел вслед исчезающему в ночном тумане голему. Накрутив на палец свой длинный седой ус, старик решил еще на всякий случай обратиться за помощью к троллям. Хотя с чего бы это грязи быть умнее камня?

Ну и странные же эти "искусственные формы жизни".

Утро выходного дня господин Трубоцвет встретил в темной сырой пещере. С головы до ног обмотан толстой грубой веревкой, в испачканном халате, да еще и тапочки куда-то пропали.

Если бы не этот инцидент, Трубоцвет бы занимался своими привычными делами. А что он обычно делает по выходным? С утра выходит во двор, поливает цветы, подстригает кусты, потом завтракает и идет на главную площадь города.

Там он некоторое время слушает уличных музыкантов, потом гуляет в парке, возвращается домой на обед, ну а вечером посиживает в том самом трактире, хозяин которого, Хмелерог, прямо сейчас стоит перед ним.

С огромными ножницами в руках. Судя по всему, он невероятно разъярен. "Чертов голем... — подумал Трубоцвет, — Так и знал, что не стоит ему доверять!"

— Ну что, Трубоцвет, как твои дела? — ехидно спросил низенький коренастый мужчина с густой черной бородой.

— Не столь хорошо, как хотелось бы, раз уж я очутился здесь.

Кстати, здесь — это где?

— Ничего не хочешь мне сказать?

— Сказать? Вряд ли. Скорее, спросить. Где я? Почему ты меня связал?

— А почему ты разрушил мой трактир, ублюдок?

Трубоцвет удивился. Трактир разрушен? Такого точно не было в его планах. Голем перестарался.

— Ох, Хмелерог, прими мои искренние соболезнования, я не знал, правда...

Хмелерог буквально покраснел от ярости.

— Заткнись! — закричал он. — Ты думаешь, я настолько глуп? Кто-то разнес трактир в щепки, а из охранников выложил на земле послание: "превет ат турбацвета"!

Големы никогда не отличались грамотностью, а вот с фантазией у них все было очень даже хорошо.

— Какой кошмар! И сколько же у тебя было охранников?

— Достаточно...

— Мне очень жаль, Хмелерог, но я к этому не причастен. Я вчера вообще из дому не выходил.

— Ты думаешь, я идиот? Конечно, это был не ты!

— Ну вот! - обрадовался Трубоцвет.

— Это был тот, кого ты нанял, и судя по всему, нанял ты шайку троллей.

"Бери выше, глупец, — подумал Турбоцвет, — это был всего лишь жалкий голем..."

— И теперь, — продолжал Хмелерог, — я буду вот этими ножницами отрезать тебе по одному пальцу, а потом убью! И скажи спасибо, что я не обратился к городской страже. Они бы сделали с тобой то же самое, только публично.

О времена, о законы.

Трубоцвет начал было молить о пощаде, пока огромные ножницы Хмелерога медленно приближались к его правой руке, грозно постукивая. Но, к счастью старика, стена за спиной трактирщика исчезла.

То есть как исчезла... Она упала прямо на незадачливого Хмелерога, сравняв его с землей, а на месте стены появился каменный исполин.

— Ваша просьба была выполнена, господин, — безэмоциональным каменным голосом произнес голем.

— Глупый булыжник! — разозлился Трубоцвет. — Что ты натворил? Из-за тебя меня чуть не убили!

— Да, но теперь в трактире никто не разбавляет эль.

— Потому что нечего разбавлять! Ты разрушил трактир!

Долго они спорили, пока в конце концов голем не освободил старика.

— И больше никогда ко мне подходи! Я тебя не знаю, а ты меня!

— Я вас что? — спросил голем.

— Не знаешь!

— Чего?

— Меня!

— Я вас знаю. Вы — господин Трубоцвет, мой законный владелец. Жду ваших дальнейших указаний.

— Убирайся к черту!

С этими словами Трубоцвет выбрался из подвала и босиком побрел домой.

Господин Трубоцвет облегченно выдохнул, заперев за собой входную дверь. Кажется, никто не видел его, разгуливающего по улице в одном лишь домашнем халате. Сейчас весь город на ушах стоит.

От самого популярного в городе трактира остались лишь обломки, а теперь еще и трактирщик куда-то пропал. Наверняка стража уже начала расследование.

Как бы там ни было, впереди еще целый день, и Трубоцвет решил заниматься привычными для себя делами, чтобы не вызвать никаких подозрений.Сейчас он позавтракает, пойдет на прогулку...

*БАХ*

В дверь кто-то постучал. Вернее, в дверь кто-то хотел постучать, но этот кто-то, не рассчитав силы, выбил дверь из петель. На пороге стоял уже ненавистный Трубоцвету голем.

— Свидетель, — произнес тот, швырнув под ноги старика труп.

— Что? — спросил ошеломленный Трубоцвет. — Что ты сделал?

— Устранил свидетеля. Это садовник из улицы Пышных Кустарников. Он видел, как вы, господин, возвращались домой.

— И ты убил его?

— Спрячьте труп в чулане, я выброшу его в реку ночью.

Тяжко вздохнув, Трубоцвет последовал предложению голема.

— Больше никаких трупов, уяснил? И вообще, почему ты за мной ходишь? Разве я не приказывал тебе убираться прочь?

— Работа не выполнена.

— Какая еще работа? Я приказывал тебе запугать трактирщика, а не промышлять убийствами и вандализмом! Я заплатил тебе десять золотых...

— Тысячу пятьдесят восемь золотых.

— Чего? — удивился Трубоцвет.

— Эти деньги я нашел в трактире. Вы ничего не говорили о деньгах жертв, а потому они тоже входят в оплату моих услуг.

— Замечательно! И что же за услуги такие за тысячу золотых?

Голем с характерным скрипом почесал затылок.

— Пожизненная служба господину Трубоцвету...

Старик выругался на чем свет стоит. Да так, что сама черепаха и три слона услышали.

— Тогда вот тебе мой приказ! Спрячься в кустах за домом и никогда оттуда не вылезай!

— Уяснил, — отрезал голем и незамедлительно принялся исполнять указания.

Трубоцвет стоял на пороге дома и думал, что ему делать с выломанной дверью, как вдруг его кто-то окликнул.

— Господин Трубоцвет?

Старик обернулся и увидел перед собой офицера городской стражи. Обычно в такие моменты у людей душа в пятки уходит, но после босой прогулки пятки Трубоцвета замерзли настолько, душе было холодно туда падать.

— Чем могу помочь, офицер...

— Стражеслух, — представился офицер. — Что случилось с вашей дверью?

— Ах, термиты замучили... Планирую потравить их и сделать ремонт.

— Термиты сожрали каменную дверь?

Трубоцвет почесал затылок.

— Это были очень голодные термиты.

— Попробуйте завести себе голема, — посоветовал Стражеслух, —говорят, големы отпугивают термитов.

Старик нервно расхохотался.

- Ну уж нет, офицер, никаких големов. Не хочу иметь никаких дел с бездушным камнем.

— Дело ваше, господин. Но я пришел сюда не для того, чтобы обсуждать термитов. Скажите пожалуйста, где вы были сегодня ночью?

Трубоцвет задумался. Сказать, что спал дома? А вдруг его еще кто-то видел?

— Знаете, офицер, я лунатик.

— В самом деле? — удивился офицер.

— Да! И сегодня утром я проснулся на другом конце города! Босым, в одном халате. Видимо, забрел туда во время сна...

— В таком случае, я бы посоветовал вам завести себе голема. Говорят, големы могут...

— Плевать! — закричал Трубоцвет. - -Никаких големов! К черту!

— Что же, ваше дело... Скажите, а вы знаете о том, что кто-то разрушил трактир "Веселый голем"?

— Да, знаю. - признался Трубоцвет.

— Вы бывали в этом трактире?

— Каждый вечер там бываю... бывал.

— Вам нравилось это место?

— Там подавали неплохой эль, хотя и разбавляли его водой из канавы.

— А вы знали хозяина этого трактира?

— Нет.

— А вы...

— Еще много вопросов, офицер? — не выдержал Трубоцвет. — Я опаздываю на площадь. Там сегодня выступают заморские музыканты!

Стражеслух загадочно улыбнулся.

— Мы уже закончили, господин. Спасибо за то, что уделили мне время.

— Не за что...

В доме Турбоцвета раздался грохот. Старик быстренько заглянул в гостиную сквозь дыру в стене, где раньше стояла дверь. Из шкафа вывалился труп садовника.

— Что это у вас там? — спросил офицер. — Термиты?

— Нет, это у меня из шкафа труп вывалился, — признался Трубоцвет, сам не зная почему.

— Что же, в таком случае, вам нужно поскорее его спрятать, иначе я буду вынужден вас арестовать.

— Непременно спрячу, как только вы уйдете!

Стражеслух снял шлем и поклонился.

— Удачи вам в ваших делах. Всего хорошего.

— До свидания, офице...

— РРРРРРРР!!!!

С диким ревом из-за дома выбежал голем и понесся прямо на незадачливого офицера, что застыл на месте, словно... голем.

*БАХ*

Огромный кулак исполина врезался в шлем на голове Стражеслуха, припечатав последнего к земле. Под ногами Трубоцвета растекалась красная лужица, что еще пару секунд назад была офицером городской стражи.

— Он что-то заподозрил, — пожал плечами голем.

Трубоцвет собирал вещи. Нужно как можно быстрее покинуть город. Покинуть страну. Сменить имя, расу, пол, специальность, стать магом, превратиться в обезьяну и жить в какой-нибудь библиотеке.

Нужно делать что угодно, и быстро, иначе его арестуют.

— Чертов голем! — ругался старик. — Будь ты проклят.

— Я и без того проклят, господин, — отвечал ему голем, — иначе бы камень не мог стать живым.

— Я тебя ненавижу! Ты мне всю жизнь испортил! Да я еще и заплатил тебе за это! Десять золотых! Сейчас же верни мне мои деньги и убирайся!

— Не могу...

— Почему?

— Я их съел.

— Ты ешь деньги?

— Они вкусные.

Трубоцвет закатил глаза и схватился руками за голову.

— О, Боги, ну почему я такой глупый? — взмолился он. — Ну как я мог довериться этому булыжнику?

Нет времени паниковать. Нужно взять себя в руки и действовать. Трубоцвет собрал все необходимые пожитки в четырнадцать чемоданов и задал голему серьезный вопрос.

— Вы в туалет ходите?

— Чего? — удивился голем.

— Големы ходят в туалет? Опорожняются?

— Да...

— Чем?

Если бы голем не был, по сути, огромным куском камня, он бы обязательно покраснел.

— Камнями.

— А деньги, которые ты проглотил? — продолжал мучить голема Трубоцвет.

— Ну, если раздробить камень...

— Замечательно! — воскликнул Трубоцвет. — Нет времени объяснять. Глотай чемоданы.

На закате Трубоцвет с железной киркой в руках покинул город верхом на необычайно толстом, похожем на огромный круг, големе. Ночь выдалась холодной, и Трубоцвет решил сделать привал посреди просторного поля.

— Делай свое дело, — сказал он голему и взял в руки кирку. — Мне нужен тот красный чемодан с теплым пледом и подушками.

— Я не могу, когда на меня смотрят.

Трубоцвет развернулся и голем приступил к работе. Таких звуков старик никогда в своей жизни не слышал.

— Готово! — радостно возгласил голем, приняв победоносную стойку.

Перед Трубоцветом лежало четырнадцать огромных булыжников.

— Я же сказал, что мне нужне один чемодан! — разозлился Трубоцвет. — Идиот!

— Господин, я не могу это контролировать.

— Ах, черт с тобой!

Старик взял в руки кирку и принялся раскалывать камни, которые, к слову, благоухали совсем не как камни.

А тем временем по следу голема на поиски преступника отправилась вся городская стража, включая мага с жезлом управления каменными исполинами.

Когда они настигли беглецов и усмирили голема, Трубоцвет, весь в слезах, бросился в объятья одного из стражников.

— Заберите меня! — кричал он. — Заберите меня, посадите в подземелье! Это все я! Заприте меня где-нибудь, только прекратите этот ужас! Никаких големов! Не хочу ни видеть, ни слышать! Заберите меня, умоляю!

Стражник недоуменно посмотрел на старика, пожал плечами и надел на него наручники.

Чем закончился суд над господином Трубоцветом мы, к сожалению, не знаем, однако вот некоторая известная нам информация. Маг, вселивший жизнь в злосчастного голема, был на самом деле превращенной в человека лягушкой.

Эти обстоятельства были столь загадочны, что даже сама лягушка не поняла, что произошло. Ну а желание бедного Трубоцвета наконец исполнилось. Он больше никогда не видел големов, потому что забыл свои контактные линзы в одном из четырнадцати закованных в камень чемоданов.

— Молодой человек, передайте за проезд, пожалуйста, — сказала мне женщина с маленьким ребенком на руках, протягивая три монетки.

— Что? – переспросил я, не особо понимая, что происходит.

— Деньги, молодой... ах, ладно. Женщина! Возьмите вот еще!

Мать вытянула руку подальше и вручила деньги кондуктору. Та оценивающе посмотрела на нее и на ребенка, затем сказала:

— Мальчику сколько лет?

— Четыре. Да, Игорек? – обратилась мама, улыбаясь. Мальчик кивнул.

Кондукторша оторвала от ленты два билета и повернулась ко мне.

— Платите, молодой человек.

— Сколько? – спросил я, подняв глаза на эту полную женщину.

— Пятнадцать, — ответил мне голос откуда-то справа. Я повернул голову.

Там сидел парень, примерно мне ровесник, лет двадцати трех или двадцати пяти в темных очках, с длинной челкой, зачесанной набок, в длинных джинсах, широкой спортивной куртке, в которую могла бы вся Земля влезть, и кепке. Вид такой, прямо сказать, гопнический. Он закурил. Я ожидал, что ему скажут привычное: «В общественном транспорте не курят! Вы не видите, здесь ребенок!», — но ничего не последовало.

— Пятнадцать? – переспросил я.

Парень выпустил колечко дыма и кивнул головой.

— Ага.

Я полез в карман. Нащупав там всего две монетки, я искренне надеялся, чтобы они были по десять и пять рублей, но увы: десять и два.

— У меня... у меня только двенадцать.

Кондукторша возмущенно посмотрела на меня.

— Как это только двенадцать? Куда Вы дели еще три? Ищите! Ищите, а то билет не дам! Придет контролер и ссадит Вас, не будет Вам покоя!..

— Тише, тише, мать, — произнес мой сосед, залезая в карман своей необъятной куртки и доставая оттуда заветных три рубля. – Держи. Считай, что он сам расплатился.

Она, сощурившись, грозно глянула на попутчика, но затем успокоилась и пошла дальше по салону автобуса. Парень протянул мне руку.

— Иннокентий, — сказал он, шмыгнув носом.

Я чуть поморщился, но ответил на его рукопожатие.

— Саша.

— Санька, значит... – произнес он. – Ну будем знакомы.

— Да...

В воздухе повисла неловкая пауза. Надо сказать, я вообще не сторонник случайных знакомств, тем более с такими «слишком выбивающимися» людьми.

— А что с тобой случилось? – вдруг спросил он.

— Со мной? Случилось? Ничего со мной не случилось.

— Ну!.. – взвыл он. – Не происходило ли с тобой сегодня что-то странное? Не падал, там... иголки не глотал?..

— Все в порядке? – справился я. Он не в своем уме?

— Да в своем я уме, в своем! – прокричал он. – Да, я слышу твои мысли. Не смотри на меня, как баран на новые ворота!

Он внезапно вскочил, а затем так же резко сел. Я вдруг начал понимать, о чем он говорит.

— Э-э-э... ну... я шел к остановке, вдруг на меня выехала машина, чуть не сбила, но я успел отскочить и пошел дальше.

— А-а-а, — протянул он и расслабился. – Так вот в чем дело.

— Что? О чем речь?

— Ты умер, Санька. Как ни прискорбно и ни странно говорить, но ты умер. Тебя машина сбила. А сейчас я разговариваю с твоей душой. Ты думаешь, что ты жив, но на самом деле то, как ты увернулся от машины – галлюцинация.

Сказать, что я удивился – ничего не сказать. Умер? Душа? Что?

— Нет, это не бред, поверь мне! – воскликнул он и, нагнувшись к моему уху, прошептал: — Скажу тебе по секрету, здесь все мертвые.

Если бы я что-то пил или ел, я бы уже давно этим подавился. Пока я переваривал в голове то, что только что услышал, Кеша выпускал одно колечко дыма за другим.

— И что?.. Прям все-все мертвые?.. – едва слышно прошептал я.

— Прям все-все, — согласился он.

— Эх...

Я перевел взгляд на сидящих рядом женщину и четырехлетнего Игорька.

— И они?.. – прозвучал мой голос, и я, мотнув головой, указал на них.

— И они, — грустно произнес Кеша. – Жаль, конечно, но...

— Но что?

— Но только она сама это сделала. У нее долги, обязательства, тяжко ей. А сынок у нее один из всех остался. Терять нечего. Решила и на себя, и сразу на сынка руки положить.

Я бросил взгляд на несчастную женщину. И правда, изрезанные руки тряслись, лицо, покрытое маленькими пятнами, чем-то походило на звериное. Вдруг ее взор, дикий, посмотрел на меня. И не увидел. Рассеянное внимание, ничего не замечает.

А маленький мальчик сидел у нее на руках и играл с какой-то крошечной синей машинкой. Эх, бедное дитя. В чем же ты виновато?!..

— Ни в чем, — тут же поступил ответ. – А вот его мамаша за убийство невинного ребенка здорово поплатится. Спроси ее, какой номер ее остановки.

— Женщина?..

Я дернул ее за руку. Резко рассеянный взгляд стал четко сфокусированным.

— Что Вам, молодой человек?

— Вы на какой остановке выходите? Кажется, приедем скоро.

— О, можете не беспокоиться. Мне еще долго ехать. Моя остановка — А-19, если Вам так интересно.

Я отвернулся, а женщина вновь уставилась в окно.

— Вишь? – спросил Кеша. – А-19! Расшифровывается, как девятнадцатый вход в Ад.

Меня передернуло.

— Ад? То есть мы едем в Ад? И я туда же?..

Как-то искренне мне не хотелось в Ад.

— Да ладно тебе, расслабься. Это она едет в тот самый Ад, где страшные муки, терзания, и все такое. А, например, ее сынишка едет на остановку Р-15.

— Рай, пятнадцать?

— Именно! Всего входов и в Рай, и в Ад двадцать. Чем старше номер, тем или лучше, или страшнее, соответственно. Но, как правило, в Ады с тринадцатого по двадцатый самые отпетые попадают. Не боись!

— А я куда?..

— А ты...

Он взял билетик из моей руки и сказал:

— Смотри же, черным по белому: Р-3 с пересадкой на А-1.

Иннокентий посмотрел на меня так, будто рассказал, сколько букв в алфавите. Т.е. будто ничего сложного в его речи не прозвучало.

— И?.. – спросил я.

— И, и... Что и? Сначала в первый вход в Ад, помучаешься, что тогда соседку свою, Матрону Дмитриевну, старой каргой назвал, и отправишься в свой Рай.

Я стал возмущаться по поводу того, что Матрона Дмитриевна и правда была женщина немолодая и сварливая, и вполне заслуживала такого именования, но фраза «Небесному суду виднее!» остановила все мои порывы.

— Да ты не переживай, — начал Кеша, — не один ты здесь сразу в два пункта едешь!

Он небрежно указал пальцем на мужчину лет сорока, низкого, невзрачного, с толстыми линзами в очках, на коленях у которого стоял портфель. Мужчина то и дело поглядывал на часы.

— Видишь его? Угадай с трех раз, куда торопится?

— На работу?

— Именно. Офисный клерк. Сидит и думает, — в этот момент едва заметный шепот мужчины и слова Кеши стали звучать в унисон, — «И почему этот автобус едет так медленно? Нельзя ли побыстрее, уважаемый? Так. Отчеты взял? Взял, да. Сам собирал. Ах. Эх. А планиро... Взял, да. А?.. Да, и его тоже. И почему так долго? Я опаздываю на совещание! И почему мне никто не звонит? А что, если... Да нет, не может быть, я все тщательно спланировал. А вдруг... Вдруг они поняли, куда пропали те пятьдесят тысяч? А вдруг кто поймет, откуда у меня вдруг деньги появились? А вдруг?..

И вся голова клерка была занята подобными мыслями.

— Своровал, поэтому тоже в Ад, — вынес вердикт Кеша. — Но пошибче, чем у тебя будет, уже не первый вход, а пятый. Посерьезнее. А потом отмучается, и тоже в Рай. Скудный Рай первой степени. Будет вновь сидеть на работе своей, в Раю. Ему ведь не нужно ничего другого, у него ничего и нет. Жены нет, детей нет... А мама ему уже и так надоела, не для Рая она. А, да, и за надоедание тоже помучается в Раю наш мужичок.

Я усмехнулся. Почему-то меня вдруг разобрало безумное любопытство.

— А как он умер?

— Он? А... Да на него кирпич упал из окна. Путь хотел срезать, пошел через стройку. Там на него и... Хоть смерть оригинальная, да. Ведь скучный он до ужаса.

Кеша оказался удивительно циничным. Глядя на него, невозможно было сказать, что этот «гопник» мог так рассуждать и выносить приговоры.

Вдруг парень встал, открыл форточку, выкинул туда окурок своей сигары и присел назад.

— Кеша, — тихо сказал я.

— Чего тебе?

— А расскажи еще про кого-нибудь!

— Весело тебе?

— Ну... так... интересно...

— Ну, чтобы особенно над чужими смертями не смеялся, вон, — он показал рукой на другого молодого человека, усердно что-то набиравшего на телефоне, — смотри. Видишь?

— Тот, что с телефоном?

— Да, он самый.

Я перевел взгляд с парня на Кешу и обратно.

— В отличие от клерка, по этому пареньку немало слез-то прольется. Видишь, он набирает что-то? С девушкой своей переписывается...

— Я не знал, что тут есть связь, — промямлил я.

— А ее и нет. А интернет с перебоями, да ловит. Знаешь, почему? Потому что ему еще рано умирать.

— Че-т как-то... нелогично... – смутился я.

— Ну смотри: с тобой все понятно, тебя машина сбила. Не растяпивай глазенки, ежу понятно, что машина сбила. А он... А он в поезде сейчас. Через пару минут поезд с рельс сойдет. Паренек появился здесь, как только в поезд сел. Тогда, когда гибель стала неизбежна. А пока он еще в поезде, там даже ловит что-то, некие остатки интернета и связи.

Вдруг парень вскочил на ноги и вытянул руку вверх.

— Вишь? – продолжил Кеша. – Поезд сошел. Пропала связь. Не дождется она...

— Она?

— Паренек-то к даме своей ехал. Да вот не доехал...

— И что теперь?

— Что, что... Все просто. Или она появится здесь через несколько часов, или через несколько лет. Вслед за ним, или жизнь проживет. Прозаично, не правда ли?

Я несмело кивнул.

Вдруг автобус остановился.

— Смотри, ща мясо будет, — восторженно воскликнул Кеша.

Меня удивила его фраза и «прошаренность», но ничего говорить я не стал.

В салон автобуса вошла еще одна женщина, лет пятидесяти-пятидесяти пяти.

— Билетики предъявляем, — произнесла она.

— Кто это? – спросил я.

— Контролер! Проверяет, всем ли соответствуют их билеты.

В этот момент контролер подошла к молоденькой девушке, лет семнадцати, не больше. Огромная копна седых волос девушки была увенчана небольшими кошачьими ушками.

— Смотри на нее, смотри! – воскликнул Кеша, с упоением наблюдавший за всем происходящим.

Женщина посмотрела на девушку.

— Мадемуазеля, — произнесла она. – Поднимите голову вашу!

Девушка подняла большие глаза. Линзы делали их еще больше, кольцо в губах придавало какой-то поражающий вид.

— Встаньте, мадемуазеля.

Девушка встала с сиденья, вышла в проход.

— Смотри, картинка! Берцы, колготки в сетку, цепи, кожа, миниюбка, майка с вырезом до середины живота!.. Ух!.. Люблю, когда такие попадаются. Редкий случай!

Я стал так же внимательно смотреть за действиями двоих. Женщина смерила презрительным взглядом девушку, вырвала из ее рук билет, где красовалось «Ад-2, Рай-2».

— Девушка, Вам не положено в Рай. Вас не пустят.

— Что? В смысле?

— Вид неподходящий!

Женщина достала из сумки печать, дыхнула на нее и прижала к билетику, после чего спокойно пошла дальше.

— И?.. Что теперь?.. – не понимал я.

— И теперь у нее написано на билетике «Аннулировано». То есть будут переопределять ее судьбу. Вид, конечно, странный фактор, но это Рай, туда в таком образе не пустят.

Я хмыкнул. Даже здесь униформа.

Медленно, одного за другим, контролерша проверила у всех билетики. Мой отчего-то тоже вызвал у нее вопрос, но, глянув на Кешу, она кивнула и вернула мне бумажонку назад неизменной.

В конце концов проверены были все. Кроме Иннокентия. Остановившись на какой-то неведомой остановке, автобус отпустил контролера в свободное плавание. А мой сосед так и остался непроверенным.

— А почему она на тебя не стала смотреть?

— А что ей проверять меня? Я здесь не первый раз.

— Как это? – удивился я.

— А ты думаешь, откуда я столько знаю про все эти станции, билеты, мысли людские читаю к тому же? Я... как бы тебе объяснить... некто вроде Харона... Провожаю людей в мир иной, так сказать, слежу за порядком. Контролерша и кондуктор – они как куклы. Ходят, чтобы меня не было заметно.

— Они тебя не видят? – я указал рукой на всех сидящих.

— Видят. Но не замечают. А за тебя платить пришлось, вот я и «ожил». Попал в поле зрения.

— Хм, неплохо, неплохо, — усмехнулся я.

— Вот такая профессия. На самом деле, это мама с батей пристроили, я б сам сюда ни за что б не попал.

— А кто твои родители?

Кеша хмыкнул.

— Сам как думаешь? Мама – Сатана, папа – Бог. Все логично.

Он пожал плечами. Вдруг я схватился за голову. Немыслимая боль дробила ее надвое.

— Тихо! Что с тобой?

Кеша подскочил ко мне.

— Что? Голова?

Вдруг он сделал шаг назад в растерянности.

— Неужели? Да ладно? У тебя получилось?

— Что? – проорал я.

Все завертелось перед глазами. «Остановка А-1», — было последним, что я услышал.

***

— Берегись! – прокричал кто-то со спины, когда я едва увернулся от наезжающей машины.

Спасен! Жив! Все-таки получилось! Вот, о чем он говорил!

Я вдруг задрожал, а затем, успокоившись, уверенно пошел дальше.

Смс-ка. От сестры. Она жила в другом городе, чуть ли не в тысяче километров от меня. «Привет, Сашка! Представляешь, ко мне сегодня Вадим приедет! Я так ждала, так ждала! Эх, Санька, я так рада! Лови фотку!». Дальше следовала прикрепленная фотография, где моя сестра была изображена с каким-то молодым человеком. Собственно, секундного размышления хватило, чтобы узнать в нем того самого парня из автобуса, что «должен был ехать на поезде».

«Вызов: Сестра».

— Алло, Катя? Катя! Быстрее! Не спрашивай, зачем или почему! Просто слушай и делай, что говорю! Меняйте бегом билеты на ваш дурацкий поезд! Не спрашивай, откуда знаю про поезд! Просто! Вадим твой не должен на нем ехать! Сама спасибо скажешь! Быстрее!

Через пару минут пришел ответ все той же смс-кой (Катя отчего-то предпочитала общаться именно письмами): «Хорошо. Поменяно. В последнюю минуту. Взял на попозже. Что такое случилось?».

Через час узнаешь, Катя, что же такое случилось. А точнее, случится.

Между тем я быстро подошел к остановке. Толпу усердно расталкивал какой-то маленький невзрачный мужчинка.

— Стойте! Вы! Вы папку забыли! И я знаю, откуда у Вас деньги!

Мужчина остановился и, обернувшись, стал искать источник крика. Думаю, прошло достаточно времени, чтобы кирпич пролетел раньше и не попал ему на голову. Ну и хватит с него. Не найдя кричавшего, мужчина развернулся. Прямо перед его носом захлопнулись двери автобуса.

Но мой путь лежал дальше. «Дойду до следующей остановки, не перетружусь», — думал я и шел дальше.

— Эй, пацан, стой! – окликнул меня сзади кто-то. Я обернулся. Парень с длинной челкой, закинутой набок, в огромной спортивной куртке, джинсах клеш и с темными круглыми очками на носу, двигался ко мне уверенным шагом. Подойдя ко мне, он знакомым голосом спросил:

— Библиотека имени Ленина здесь недалеко?

— Метров триста налево, потом направо и через дом, на углу, будет она, — рассказал я.

— Спасибо, пацан. По-братски выручил! А то уже плутаю тут битый час, все никак не найду.

Я улыбнулся.

А вон и остановка! И автобус, что интересно, сразу подъехал нужный. Я сразу же запрыгнул в него и, провернувшись вокруг поручня, приземлился на сиденье у двери. Вон, спереди сидит та седоволосая...

— Молодой человек, передайте за проезд, пожалуйста, — сказала мне женщина с маленьким ребенком на руках, протягивая три монетки.

— Это вы! Я вас искал! Помните, как бы страшно и тяжело ни было, все можно пережить. Жизнь идет, жизнь меняется. Как бы что ни казалось безвыходным, помните, что выход есть всегда!

Она изумленно посмотрела на меня.

— Передайте... пожалуйста... – пролепетала она, не отрывая от меня глаз. Я передал деньги подошедшему кондуктору и вернул женщине билет.

— Платите, молодой человек, — прозвучал надо мной грозный голос.

— Сколько? – спросил я, подняв глаза на эту полную женщину.

— Пятнадцать.

Я полез в карман. Пять монет: десять, два, два и пара по пятьдесят копеек. В аккурат.

В моей руке очутился маленький кусок бумажки: 237408.

Счастливый.

Я никогда не жду теплого приема от хозяев квартир. Хотя бы потому, что работаю в полиции.

— Положите, положите ваш пистолет на землю, товарищ... А, к черту. Не разбираюсь в этих нашивках и званиях.

Человек с коротким ежиком светлых волос и не самой приятной внешностью развалился в кресле, но его расслабленность была ложной. Дуло пистолета убийцы смотрело прямо на меня.

— Отзовите своих сослуживцев. Сегодня, поверьте, ни один из вас не пострадает, если вы... Как вас зовут, кстати?

— Николай.

Мое оружие лежало на полу. Я понимал, что, возможно, пистолет ублюдка, который убил двух детей, бутафорский, но проверять не хотелось. Тем более что убегать от моего отряда псих не собирался. Хотя бы потому, что был в халате. Черном халате с красными узорами. Этот человек чем-то напоминал босса японской мафии — может, одеждой, а может, весьма широким лбом и внимательными карими глазами.

— Значит, Николай. Что ж, присаживайтесь. Не бойтесь. Только дверь закройте.

Я закрыл дверь и сел во второе кресло. Посмотрел на убийцу, бутылку вина, что стояла вместе с двумя фужерами на низком журнальном столике.

— Я вижу ваш взгляд. Он злобный и недовольный. Вы не любите, когда вами управляют. Мало кто любит. А хотя...

Он разлил вино по стаканам. Один взял сам, на другой любезно указал ладонью.

— Пейте, не бойтесь. Поговорим. Я для этого вас сюда позвал.

— Редко когда убийца вызывает полицию к себе домой. У нас были все причины вам не поверить, вот только вы слишком красочно и точно описали все порезы и ушибы на телах двух подростков.

— Какая ненависть в голосе! Я так понимаю, вино вы не будете.

— Не буду.

Он меня напрягал. Просто бесил. Этот спокойный взгляд, расслабленные движения, пистолет, отложенный в сторону. При желании я мог дотянуться до ствола, но... Что-то меня остановило. Улыбка на лице убийцы? Возможно.

— Мне следует все объяснить вам, как умному и понимающему человеку...

— Убийства детей я понять никогда не смогу. Простить — тоже.

Он наклонил голову вбок и улыбнулся. Точно псих.

— Никогда не говорите "никогда". Знаете же эту довольно популярную фразу?

Я знал. Но не верил ей. Ни на грош. Есть вещи, которые все же не случаются.

Например, прекращение моей ненависти к таким ублюдкам, как этот.

— Вы представились мне, Николай, а вот я сплоховал. Исправлю эту досадную оплошность. Мое имя — Андрей Русланович Фадеев.

Он замолчал и, подняв подбородок, посмотрел на меня с высоты гордым взглядом. Пусть Фадеев и сидел в кресле, его выдающийся рост нельзя было не заметить.

— И чего вы ждете от меня? Аплодисментов?

— Я ждал лишь этой фразы. Вы не знаете меня, Николай, не знали и, вероятно, никогда бы не узнали, если бы не случай. Видите ли, я обычный офисный клерк с хорошей зарплатой, но в остальном мне не везет.

— Неужели?

Как я уже говорил, внешность у Андрея Руслановича была довольно отталкивающая.

— Да. Я сирота. У меня нет друзей, нет жены или девушки, родственников, помимо тетки из Хабаровска, тоже нет. Воспитывался я в детском доме, после обучался в университете N (и там, и там меня регулярно били и оскорбляли), а затем все-таки нашел хорошую работу. Но не более. Для Москвы моя зарплата — обыденность. Есть, правда, своя двухкомнатная квартира.

Он выпил еще вина. Я слушал.

— И так жизнь повернулась, что в один прекрасный день я задумался — а зачем живу? Для чего? Для кого? Задумался настолько крепко, что пошел к Москве-реке. Топиться, разумеется. Как Муму. Но моим Герасимом был я сам. Это, кстати, радует.

— Странный повод для радости.

— Не более странный, чем все остальное в этом мире.

За дверью раздались шорохи.

— Скажите своим, чтобы не предпринимали операции по вашему спасению. Мы разговариваем. Вмешиваться некультурно.

— Нормально все у нас! Ждите!

Шорохи стихли.

— Так вот...

Он рассеянно налил в стакан еще вина. Чуть не опрокинул бутылку, но все же поставил ее обратно на столик. Постучал пальцами по деревянной поверхности и продолжил рассказ. Глаза убийцы смотрели в прошлое.

— Я уже почти дошел до темного зеркала воды. Именно таким оно мне тогда и казалось — отражением всей моей жизни. Пустота. Ничего! И знаете, вот когда мост, с которого я собрался прыгать, был за поворотом, ко мне подошел кот.

— Кот?

— Да! Такой серый, худой, а морда пушистая. Пусть и дворовый, но явно его кто-то кормил. Так вот этот малый, пока я шел до моста, постоянно царапал меня. А тогда осень была. Вот как сейчас. Какое сегодня? Семнадцатое? Вот тогда тоже было семнадцатое.

В моей голове постепенно начал складываться пазл. Подростки. Кот. Одинокий человек. Мотив убийства был уже ясен.

— И, представляете, когда я уже почти дошел до воды — кот как завопил! "МЯЯЯЯЯЯААААУУУ!" — орал он и драл меня за ноги, будто бы пускать не хотел. А потом ровно по тому месту, где я должен был бы быть, если бы не кот, пронеслась машина. Пролетела. Вжух — и нет ее! Я сразу понял, что умер бы там. Но уже не как Муму. Скорее, как Анна Каренина.

— А дальше?

Я не скрывал своего интереса. Мне действительно хотелось узнать, что же там дальше произошло.

— А дальше что? Кота я поблагодарил и отнес к себе домой. Купил ему колбасы, покормил, и что меня удивило — он не захотел есть из пластиковой миски, которую я купил в магазине сразу после спасения. Нет! Асфальт (так я прозвал его за цвет и за то, что он спас меня он единения с этим самым асфальтом) запрыгнул на стул и стукнул лапой по нему, будто хотел свою тарелку и место!

Это все больше напоминало рассказы психа. Еще и имя кота странное.

Но... Я верил.

— И что вы сделали?

— Взял и положил в еще одну тарелку те же самые макароны и котлету. Он сидел за столом и ел вместе со мной. Это невероятно, но так было. Тарелку эту я отныне выделил Асфальту. Целых два года он ел ту же самую еду, что и я, оттуда. Вон она, эта тарелка.

Андрей указал длинным тонким пальцем на стену. Она действительно висела там: белая, неглубокая с черным узором.

— И за эти долгие два года — ну, год и одиннадцать месяцев с небольшим — все это время Асфальт был лучшим моим другом и единственным существом в этом мире, которое я любил. Кот не раз спасал меня.

— К примеру?

Фадеев вновь наполнил стакан вином. Руки его давно уже тряслись, а мысли, видимо, путались.

— Я влюбился. Однажды я влюбился. Это была не очень красивая, но умная и хорошая во всех отношениях особа. И знаете — мы познакомились! Асфальт радовался вместе со мной, а когда она переехала ко мне, отнесся к Кате (так звали девушку) очень тепло.

Он схватился за ручку кресла и задрожал. Я видел, как его глаза наполнялись слезами.

— А в один день, в один ужасный день он поцарапал ее. И стал царапать каждый день. Вскоре Катя поставила ультиматум — либо она, либо кот.

— И что вы выбрали?

— Это был глупый вопрос.

— Действительно.

— Уже потом я узнал, что Катя мне изменяла, и не раз, а важны ей были лишь мои деньги. Но это лишь один из подвигов Асфальта. Другим было то, что он согревал меня в холодные зимние вечера. Лежал на коленях, пока я читал книжки. Впрочем, Брэдбери был коту неинтересен. Он просто спал, грел меня и грелся сам. И знаете... В такие моменты я был вполне счастлив.

— А потом кота, когда вы выпустили его погулять, нашли подростки-садисты, изуродовали и убили.

Теперь Андрей Русланович уже не старался скрыть своих слез. Они текли по его щекам и чудом не попадали в вино.

— Да... Когда я вышел во двор и увидел его труп на дереве, я вопил. Я орал, как псих, а может быть, и стал психом в тот момент. Я снимал его с дерева... И... И...

Он сотрясался в рыданиях.

— Я нашел их, через людей, через очевидцев, и, едва прошел день, подкараулил и убил. Я следовал за ними и слушал, как они обсуждали убийство моего бедного Асфальта, а когда твари зашли в темный переулок — убил, перед этим изуродовав. Сделал с ними то же самое, что и они с моим другом. Вот нож.

Он больше не плакал. В его карих глазах была теперь лишь пустота и бездна.

Нож Фадеев достал из кармана халата. Он был весь в крови.

— Я убил мальчика и девочку, вроде как. По тринадцать лет, да?

— Верно.

Та ярость, которая бурлила во мне, когда я ехал сюда, вдруг утихла. Я чувствовал лишь сострадание к этому несчастному человеку, а на детей... На детей мне было плевать.

— И все же, Андрей. Разве был смысл убивать их? Вы могли бы продолжить нормальную жизнь, завести нового кота...

Я до последнего не хотел верить своей душе. Голос поборника справедливости во мне говорил, что убийца должен быть наказан, и в то же время — он поступил правильно. Жуткие противоречия.

— У вас есть семья, Николай? Жена, сын, может, дочь?

— Есть.

— А теперь представьте, что их жестоко убил маньяк и все говорят "ЗАВЕДИ НОВЫХ"! "ЗАВЕДИ НОВОГО"?! АСФАЛЬТ БЫЛ БОЛЬШЕ, ЧЕМ КОТОМ, ОН СТАЛ МОЕЙ СЕМЬЕЙ, МОИМ ЛУЧШИМ ДРУГОМ!

Фадеев вновь зарыдал, а затем вдруг вытер слезы и посмотрел мне в глаза:

— Вы сказали о смысле, Николай. Знаете, я понял, что все в этом мире бессмысленно изначально. Если вас спросит ребенок, зачем солнце греет, то вы ответите, что оно согревает землю и дарит вам свои ласковые лучи. Но это не так. Солнцу все равно на людей. Оно просто светит, и смысла в этом никакого нет. Вы же знаете, что люди читают и играют в разные игры? Так вот — в этом нет смысла! Все в итоге сведется к тому, что мы тратим время зря, ибо вселенной не нужна ваша начитанность, не нужен прогресс в какой-нибудь онлайн-развлекаловке. Смысл вещей придумывает человек. Только он! Никто другой, поверьте мне! Жизнь лишена смысла, все лишено смысла, если мыслить глобально. Но мы упертые. Мы выдумываем его. Ищем, хотя на самом деле его просто нет. Мой смысл был в коте. Ваш — в том, чтобы ублюдков в этом мире стало меньше. А тех подростков — веселье. Жестокое, отвратительное веселье.

Он смотрел мне прямо в глаза, и становилось жутко.

— Вот и все. Как вы помните, однажды я уже потерял любой смысл в жизни. Сейчас история повторяется. Но... Река течет теперь по моим венам.

Он вновь отпил вина.

— Там яд?

— Нет. Я не стал бы вас убивать. Зачем? Вы-то этого не заслужили. А я... Я, может быть, смерти достоин. Как вы думаете?

— Люди не убивают людей ради мести за кота. Но... На вашем месте я бы поступил точно так же.

— Вы понимаете меня. Это хорошо. А простили ли?

Он улыбнулся, и я понял, что этот человек читает меня, словно открытую книгу. Я не говорил те слова вслух.

— Да. Я вас прощаю. От лица всего общества, всех людей планеты, я, тот кто не берет взяток и борется за справедливость — я вас прощаю.

— Спасибо. Удачи, Николай.

— И вам... В загробной жизни.

И он засмеялся. Этот смех длился долго, а затем медленно сошел на нет, и глаза убийцы закрылись.

— Желаю тебе встретить там своего кота, Андрей. Прощай.

Я встал с кресла и, вытерев слезы, отправился к своим. Надо все же объяснить мотивы убийцы и то, что он решил умереть с помощью яда. Вдруг я вспомнил о пистолете, вернулся к нему и внимательно осмотрел. Ну, все понятно.

Обычная зажигалка.

Запомнят Андрея Руслановича Фадеева как убийцу-психопата, который позорно избежал суда путем суицида. Ну и ладно.

Один черт все это лишено какого-либо смысла. Вселенная обойдется без доброй памяти о коте по имени Асфальт и его хозяине.

В голове роились мысли. Будто обухом по голове огрели. Черт, опять. Приступ апатии. Как же я это ненавижу. Еще и спросонья. Мерзость.

Любимый напиток кажется горьким, любимые сигареты отвратительными, а любимая девушка - чужой.

Это отвратительное чувство по утрам перед дорогой на работу не приносит вообще ничего хорошего в мою жизнь.

Бармен всегда должен быть веселым, говорите?

Пошли к черту. У меня слишком много проблем, чтобы быть веселым, а у вас слишком мало народу, чтобы меня уволить.

Допив кофе, я начал собираться на работу.

Чертовы коктейли, чертовы посетители, чертовы люди, вечно пытающиеся выставить напоказ очередную новинку перед никчемными, дешевыми обертками девушек.

Отвратительно. Повседневность давит на меня, сжимая в кулак все внутренности, пережевывая и выплевывая каждый долбанный раз, как я просыпаюсь.

***

Через полчаса ненавистной езды на ненавистном метро, я приехал на ненавистную работу.

Ненавистный бар, находящийся, фактически, на отшибе цивилизации, ненавистно накрыл меня смогом дыма дешевых сигарет и понтов.

Как только я вступил на свою позицию - в глаза бросился парень, хмуро сидящий в уголке бара, мерно потягивающий пиво.

Я кивнул сменщице, отпуская ее из этого хаоса.

Симпатичная, но глуповатая. Такая же пустая оболочка. Ничего нового. Та же перемолотая шестеренками повседневности недоличность.

Я оглядывал посетителей с тихой ненавистью, которая отчетливо читалась в моих глазах.

Животные, ей-богу. Да хотя даже они живут, кажется с большей осмысленностью.

Я посмотрел на столик напротив. Дешевые обертки девушек пьют, по их мнению, элитный алкоголь, пытаясь найти себе жеребцов на одну ночь. Почему на одну? Хм, а больше им ничего не светит. Пустые головы, пустые оболочки. Не о чем даже трахаться, не то, что говорить.

Я снова посмотрел на парня в углу бара. Неприметный, тихий, не пытающийся никого впечатлить. Просто сидит, направив взгляд в столешницу. Пустой взгляд на таком живом лице. Даже страшно смотреть. Я передернул плечами, когда мы пересеклись взглядами. Черт, как же не по себе.

Опустошенный взгляд незнакомец перевел на меня, слепо глядя в никуда.

Я пообещал себе не смотреть на него более, но не выходило. Каждую минуту, то и дело, я замечал, что мой взгляд прикован только к этому парню.

Черт. Странно. Гомосексуальных наклонностей я за собой не замечал, но, почему-то, что-то тянуло меня в тот угол.

Нет, нельзя.

Опрокинув рюмку текилы, и, почувствовав, что наваждения больше нет, я продолжил заниматься работой.

Серость, оболочки, безжизненность в каждой улыбке. Ужасно.

— «Куба-Либре», пожалуйста, — Услышал я голос девушки, которая тут же положила на стойку купюру.

— Сейчас будет, — вяло улыбнулся я.

Эффектно подхватил «рокс» за спиной, чуть подкинув, опустил на барную. Просто привычка, всех так удивляет. Лед, ром, кола, лайм. Толкаю стакан, беру купюру, отдаю сдачу.

Следующий! Люблю запары.

В баре заиграла громкая музыка. Девушки встали со своих мест, и, визжа, начали танцевать невпопад.

Смена только начиналась.

***

Смена прошла бурно. Уже 8 утра, но незаметный посетитель все не уходил. До конца смены еще час, скоро я уйду отсюда. Наконец-то.

Бар был пуст и тих. Третий бокал пива за ночь, что выпил незнакомец, уже давно опустел, но он просто сидел, и, не двигаясь, глядел в столешницу.

Я потихоньку начал замывать бар, аккуратно, по-отечески проходя тряпкой по каждой поверхности. Люблю это место. Не было бы тут еще дешевых людей.

— Ненавидишь их? – Я вздрогнул от неожиданности, обернувшись, — Ненавидишь людей?

— Не то слово. Это же просто пустые…

— Оболочки, да-да, я уже сотни раз от тебя это слышал, — устало поднял взгляд он, — А ты не пустой?

— Слышал? – Я недоумевал.

— Пива мне налей, и поговорим по душам. Светлого. Нефильтрованного. И себе налей, — Мужик протянул купюру.

Я взял купюру, на попытку отдать сдачу, он отмахнулся, я налил два бокала, сделав идеальный слой пенки в сантиметр.

Сделав первый глоток, он удовлетворенно кивнул.

— Неплохо. Так что, парень, ты не пустой?

— Нет, ведь я...

— Давай так? Как давно ты делал что-нибудь сумасшедшее? Как давно ты получал дозу адреналина? Сваливал вникуда просто, чтобы насладиться прекрасным закатом, или рассветом? Когда в последний раз ты творил?

— Я бармен, каждый коктейль…

— Каждый коктейль, блять, это заданная рецептура. А ты – пустое место. Псевдо-важная особа, которая только и может осуждать окружающих.

— Да какое право ты вообще… – Во мне начинала вскипать злость.

— Зло-о-о-сть, хорошее чувство. Только не в том случае, когда осознаешь, что не прав. Ты злишься, и сгораешь изнутри от бессилия. Бессилия перед собой же.

Я стиснул зубы и закрыл глаза.

— Покурим? – Предложил я, — В баре никого нет, ничего не случится.

— Ну пойдем, — Он еле заметно улыбнулся.

Я вышел первым. Свежий утренний воздух ударил в голову своей девственной непорочностью. Восходящее солнце ласкало крыши и стены домов, грозясь днем воспалить во всю силу.

Я прикурил, закрывая огонек зажигалки от ветра. Выпуская дым из легких, я закрыл глаза, подставляя лицо утреннему солнцу, и наслаждаясь тишиной.

— Вот теперь ты чуть-чуть начинаешь понимать, что такое красота. Чувствуешь, как в груди что-то колеблется?

Я чувствовал душевный подъем. Хотелось что-то делать. Смеяться. Жить. Эмоции! Классно!

— Это рак. Хе-хе. Шучу. Это эмоции, мой друг. Просто красоту нужно видеть во всем. Знаешь, даже конец света под определенную музыку красив.

Я улыбнулся, оглядывая окрестности.

— Знаешь, — Сказал мужик, — Я дам тебе кое-что, что поможет тебе узнать о людях чуть больше. То, что ты бы никогда не узнал.

Он провел рукой около моих глаз.

Вопреки ожиданиям, ничего не произошло.

— Я вернусь через неделю. Расскажешь.

Я обернулся, но никого уже не было.

В недоумении, я вернулся к закрытию бара. Скоро придет сменщица, надо бы отдать ей его в должном состоянии.

Она вошла через десять минут после того, как я закончил, и уже заварил себе кофе.

Я увидел ее. Я увидел ее прошлое. Я почувствовал её боль. Её эмоции после расставания с очередным кобелем, который использовал её. Я почувствовал её глубочайший внутренний мир. Это была просто целая вселенная.

С открытым ртом я смотрел на неё. Заспанную, без макияжа. Совершенно другим взглядом. Коротко кинув ей: «Привет», я убежал умыть лицо. Херня какая-то. Наваждение. Откинуть. Смыть.

— Какого вообще хера?!

Я посмотрел в зеркало, и увидел там лицо незнакомца. Он одними губами сказал: «Теперь ты видишь».

***

Семь дней. Целых семь дней я переосмысливал вообще все. Видя людскую боль, видя их внутренний мир и прошлое, видя тысячи тысяч судьб в общественном транспорте, я все больше понимал, как же сильно я ошибался. Пустота человека? Она может быть снаружи. Но каждый внутри – целая вселенная. Неизведанная и безграничная. Со своими «туманностями» и «черными дырами», но, черт побери, все так же остающаяся человеком.

Продавщицы, кондукторы, бабки в метро, понурые парни с пустым взглядом. Это не биомусор. Это… Люди… Может быть, и оболочки. Но не пустые оболочки. Как же я ошибался.

***

— Проваливай отсюда, — Тихо сказал я, глядя на свою бывшую возлюбленную. Нет, ну какая тварь. Изменять мне в моей же квартире.

— Ну и пошел к черту! Я никогда тебя не любила!

— Теперь я знаю, — Улыбнулся я. Родители не поймут? К черту всё. Это моя жизнь.

Закрыв за ней дверь, я заварил себе кофе, и все слушал её крики о том, какая же я неблагодарная тварь. Забавно.

Выйдя на балкон, я смотрел на не такой уж и плохой вид из окна. Куда-то улетучилась боязнь высоты, и я просто наслаждался утром выходного дня. Определенно нужно сегодня прогуляться. Прекрасная погода!

***

Я стоял за барной стойкой, и, улыбаясь, делал коктейли. Флейринг забавлял посетителей, а я, смотря на их улыбки, хотел смеяться сам. Куда уж лучше? Я делал себя счастливее, делая счастливее их. Как всё просто, оказывается.

Сегодня был седьмой день с момента прихода того странного мужчины. Я очень хотел увидеть его. Неимоверно ждал окончания смены, чтобы поговорить. Было о чем его расспросить и рассказать ему. И поблагодарить, конечно же.

Смена шла легко и непринужденно. Чаевые сыпались рекой, довольные посетители обещали зайти еще, и я, улыбаясь, принимал похвалы и благодарности. Некоторые, пришедшие в одиночестве, благодаря паре хитростей, уходили уже в обществе пары противоположного пола, о чем-то воркуя. А я смотрел на всё и улыбался.

***

— Ну что, друг мой? Ты понял? – Выпуская дым из легких, я стоял с кружкой кофе на улице, наблюдая за рассветом.

— Понял. И это… Спасибо.

— Ты ошибался, верно?

— Верно. Очень.

— Значит, теперь ты готов жить по-другому? – С интересом посмотрел на меня человек в неизменном капюшоне.

— Я уже не смогу иначе.

Человек улыбнулся. Он снова провел рукой перед глазами.

— Привет, — Услышал я милый голосок.

Обернувшись, я увидел сменщицу. Все такая же красивая. Но я уже не вижу глубины ее души. Но я же знаю о ней.

«Она любит тебя. И уже давно. Идиот.» — Услышал я в голове.

— Здравствуй, — улыбнулся я, — Может, сходим куда-нибудь вечером, у нас же у обоих выходной, верно?

— Верно, — улыбнулась она робко, — Ну… Хорошо, давай.

Она вошла в бар, а я остался стоять с тем человеком в капюшоне.

— А ты можешь показать больше? – Попросил я.

Вопрос остался без ответа. Оглядевшись, я не нашел недавнего собеседника рядом. Он просто исчез. Растворился.

Может быть, тем лучше. Я сделал последнюю затяжку, выбрасывая окурок в урну. Поглядев на солнце, я улыбнулся. Теперь-то все будет по-другому. Это уж точно.