Doddy

Дольмен он, конечно же, нашел, несмотря на ночь и то, что тот практически утонул в кустах и зарослях. Не зря ведь отец лет с шести таскал его в походы и учил ориентированию. Но дальше все пошло не так. Одногруппники утром не явились. Сперва Михал решил, что они перепились и перетрахались, поэтому отсыпаются. Из-за этого, собственно, он вечером и взбрыкнул,. Когда девчонки начали гундеть, что устали, а пацаны, что пора бы уже разбить лагерь, выпить и этсамое, Михал принялся убеждать, что до точки осталось не больше часа. Тогда Юдж обозвал его «ботаном с картой», а Стефания захихикала. Это было последней каплей…

С утра, так никого и не дождвшись, Михал всухую позавтракал, потом плюнул, нашел практически заросшее пятно старого костровища, соорудил костер и наварил на всех чаю.

Но приятели не появились и к обеду. А затем началось вовсе странное.

Когда Михал отправился спасать этих придурков, оказалось, что он… заблудился. Чего с ним вообще никогда не бывало. Михал не то, что не нашел их стоянки там, где рассчитывал, он не обнаружил даже следов собственого ночного путешествия через кусты. Ни примятой травы, ни сломанных веток, ни фантика от «Твикса», который он во тьме бессовестно выбросил где попало, когда заедал злость. Покрутившись и покричав для порядка, он вернулся к дольмену в надежде, что студенты наконец-то дошли. Никого.

Поскольку дело шло к сумеркам, Михал вновь раздул угли и принялся готовить ужин. Он любил лес, знал, как с ним общаться. Его не пугало одиночество и дикие звери. Он любил искры, вылетающие из огня, он вспоминал, как отец учил его разводить костер в любых обстоятельствах и улыбался.

Назавтра он понял, что его намеренно бросили и решил отомстить: просидеть в лесу как можно дольше, чтобы в итоге его разыскивали не только одногруппники, но и вся мировая общественность. Однако к обеду стало скучно и он надумал еще раз поискать лагерь и дорогу. Пройдя по рассчетам гораздо дальше их первой стоянки, Михал не обнаружил не только никаких следов большой толпы, но и грунтовки, на которой их высадили. Вообще ни одного шоссе, дорожки или тропы.

Оставалось только снова вернуться к дольмену. Тот единственный никуда не пропадал и не терялся. Михал обошел вокруг, нашел полузасыпанный вход, порастягивал в стороны ветви можжевельника и после получаса земляных работ забрался внутрь.

Каменные плиты вокруг, холодные, шершавые, массивные, словно бы дышали временем. Они казались невероятно тяжелыми, Михал попытался представить, как их тащили сюда тысячи лет назад, и не сумел. Внутри было довольно тесно, пахло сухой землёй, а свет едва пробивался сквозь щели, рисуя тонкие полоски на камнях. Тишина была глухая, но не пустая, словно стены шептали заархивированные тайны. Было чуть жутковато, но в то же время круто, словно прикоснулся к чему-то вечному.

- Сколько времени вы здесь уже провели?

От чужого голоса, раздавшегося снаружи Михал в испуге попытался вскочить, шебанулся затылком о камень и рухнул на колени. Сморщившись, потер голову и принялся выбираться. Если это лесник, то он очень кстати.

- Почти три дня.

Нет, это был не лесник. Какой-то старикашка в гражданском, дурацком, ужасно не уместном тут костюме-троечке и шляпе. Он протянул Михалу руку, отряхнул от земли ладони и повернулся лицом к костровищу.

- М-да. Немало. Не как я, конечно, но немало…

- И что это значит?

Михал постучал себя по коленкам и распрямился… Старик завел глаза к небу и забормотал, что-то подсчитывая.

- Больше шести лет.

- Что, больше шести лет?

Дедусь пошамкал губами, собираясь с мыслями и словно бы готовясь сказать что-то неприятное.

- Время здесь течет иначе. Я потом уже посчитал. Шесть часов здесь – это год там. Возможно, более точное соотношение - 360 минут к 360 дням, но это уже мелочи.

Михал захлопал глазами, потряс головой, пытаясь заставить эту дурь выскочить из мозгов, исподлобья взглянул на деда.

- Да-да. Я пришел к вам из 2031… Вы в каком-году сюда попали?

- Три дня назад.

- Это ваше субъективное восприятие времени. Но да бог с ним. Дайте угадаю. И теперь не можете выбраться?

Пока Михал решал, как правильно вместить в одно предложение все, что случилось и что он думает по этому поводу, старик уставился куда-то в пустоту, погрузившись в воспоминания, затем ожил.

- Знакомо. Идти нужно точно на север от дольмена. Точно – это значит, ни на градус в сторону. Есть компас? Где-то на сто восьмом шаге вы выпадаете в свою реальность. Но я еще раз напомню про шесть лет. Знаете, что это значит?

- Что все мои знакомые повзрослели? – Михал все еще не верил в этот бред, поэтому улыбался, словно это задачка для мозгов.

- Если бы только это… Как только вы сделаете сто девятый шаг, эти шесть лет к вам вернутся. Сразу. А это, поверьте мне, очень больно.

Дед снова завис на паузе, глядя внутрь себя. Потом опять также внезапно оттаял.

- У вас есть родители?

- Отец ушел, когда мне было одинадцать. Мама умерла пять лет назад.

- Угу, угу… - Угу, угу… Ну, значит, некого шокировать.

Старик, кряхтя, нагнулся, поднял с земли котелок, вылил из него остатки еды и протянул посудину Михалу.

- Собирайте вещи…

Михал автоматически поднял рюкзак и принялся запихивать в него шмотье.

- Впрочем, давайте, пожалуй, я вас провожу…

У юноши в голове были тысячи вопросов, он несколько раз открывал рот, чтобы спросить, но каждый раз продолжал молча упаковываться. Так же в молчании они и отправились.

- Вот! Вот эта береза меня тогда спасла.

Старик ткнул палкой в сторону странного дерева. Со своего ракурса Михал даже не сразу понял, что с растением не так. Разве что на уровне груди угольком был нарисован не слишком заметный крестик, да торчащих в стороны веток казалось маловато. А затем он сделал еще шаг, ракурс сместился и обнаружилось, что светлая, почирканная темными полосочками береста – это практически пустотелый каркас, одна видимость.

- Видите? Она стоит на линии. На разломе реальностей. Пять сантиметров – в текущем течении времени, все остальное – в нашем. И уже давно сгнило. А когда я рисовал на ней крестик, как и на сотне других деревьев, береза была целой и молодой.

Старик снял шляпу и почесал в затылке.

- Так что, вам туда.

Михал, который все еще не мог прийти в себя от рухнувших на него открытий, сделал шаг в направлении березы, но вдруг остановился.

- Зачем вы сюда пришли?

В ухмылке деда было столько горечи, что Михалу показалось, он догадался.

- Умирать?

Старик еще раз скривил губы и подмигнул.

- Возможно, я - любопытный и желающий навечно сохранить молодость? Заныриваю в этот пузырь, как девица в омолаживающие ванны, чтобы увидеть, чем же все закончится для этого мира.

- К чему тогда так оделись?

Старик вздохнул.

- Мне – девяносто два года. Когда я сюда попал было пятьдесят восемь. Жене – пятьдесят три. И родители были живы. И я провел тут не три дня, а пятнадцать. Потом… Знаете что! Идите уже!

Михал принял решение, достал из кармана компас, развернулся и зашагал в другую сторону.

- Что вы делаете, молодой человек?

- Собираюсь пойти на Юг. Вдруг поможет?

Бурюка он возненавидел в первый же день появления на планете. Кем он был? Абитуриентом, даже еще не ставшим студентом. Никем. Но это не помешало третьекурснику, проходящему мимо с дружками, каждый из которых был выше Ен Коемарта на голову, что есть силы дернуть того за один из тентаклей. Возможно, Бурюк и не знал о природе существ чужой для него расы, поскольку, судя по физиономии, возникшим эффектом он был поражен абсолютно искренне. Физиология Ен Коемарта отработала процесс по полной: все остальные тентакли моментально пришли в возбужденное состояние и задрожали, вытянувшись в разные стороны, а после организм выпустил отпугивающую жидкость. Если бы дело было на планете Ен Коемарта, Бурюк три дня не мог бы отмыться, но на Семироде было принято все дефенсивные ограны прикрывать тканью, поэтому вышло невероятно унизительно и гадко.

Воспоминания проплыли, как мусор, болтающийся на волнах. Ен Коемарт выдохнул, не слишком грациозно поднялся на сцену, споткнувшись на третьей ступеньке и прикрыв глаза при пересечении лазерной решетки, а затем принялся неспешно распаковывать свой стифон. Простой, классический, черно-серебряный резонатор света, чьи кристаллы тут же начали красиво переливаться под светом голографических прожекторов. Без понтов. Музыка должны быть музыкой, выходить из инструмента и входить в уши слушателя. Эмоции от шоу и дополнительных эффектов только пачкают слух и зрение. Так всегда говорил отец Ен Коемарта и сын ни разу в жизни в этом не усомнился. Его отец был братом императора, а значит и сам он, хоть и был лишь шестым сыном, все равно имел шансы на трон.

Ен Коэмарт поймал себя на том, что пальцы трясутся. Он нервничал. Да, с раннего детства он посвящал инструменту не меньше трех часов в день, был талантлив, усидчив и старателен, кроме того, несколько раз в год выступал перед самим императором, но это все была, пусть и большая, но семья, а не полный зал оторванных и безбашенных студентов. Тем более, большей частью, скорее всего, симатизирующих харизматичному раздолбаю Бурюку, в потрёпанным плаще, чей резонатор, собранный из запчастей на чёрном рынке, выглядел так, будто пережил не одну межзвёздную переделку.

Ен Коемарт откинул заплетенную косичку за спину, мотнул головой, поднял руку с резонатором стифона вверх и закрыл глаза, успев тем не менее перехватить мерзкую ухмылку Ен Чича Бурюка.

Толпа загудела, разделившись на два лагеря и Коемарт с удивлением услышал, что некоторые скандируют его имя, а не самозванца-бродяги с космических трасс. Бродяги в буквальном смысле. В первые же дни на планете Коемарт выяснил, что основное занятие его обидчика – это полеты между планетами с командой таких же балбесов на космических скутерах. В колледже он появляется редко, впрочем, по слухам, берет талантом и брутальностью. Ен Коемарту было в нем непонятно все, они были представителями слишком разных рас, классов и культур. О том, что у Ен Чича Бурюка есть и вторая страсть – музыка – он узнал совсем недавно. Причем страсть не просто к музыке, а к дикой, неистовой, полной нелепых вибраций игре на стифоне в жанре клэш. Нецивилизованная дичь. Коемарт два дня настраивал себя, а затем по всем правилам, с соблюдением ритуальных фраз и жестов, вызвал негодяя на дуэль. На музыкальную дуэль на резонаторах света.

Ведущий и одновременно и техник-суронец в заляпанном оранжевом комбинезоне медленно опустил манипулятор и шум в ангаре стих.

- Стифон-ринг открыт! Без правил, без пощады — только музыка! — проорал он, и толпа снова вскипела.

Коемарту было так страшно, что он вступил первым. Его пальцы заплясали в магнитном поле, касаясь лазерных струн, и резонатор выдал мощный, кристально чистый аккорд, напоминающий симфонии звёздных академий. Зал завибрировал, звуки посыпались росчерками метеоритов, чёткие, математически выверенные, с имперским величием.

Зал вокруг взревел, подхватив ритм, хлопая и топая по металлическому полу.

Ен Чич прищурился, явно удивленный, и чуть наклонил голову, словно сканируя соперника. Затем его рука скользнула по своему резонатору, и тот ответил. Пространство заполнил хаотичный, пульсирующий поток звуков, пропитанный энергией подпольных баров и межпланетных гонок, с резкими модуляциями, словно издевающимися над стерильной точностью Коемарта. Зрители Бурюка заорали, заглушая противников.

Коемарт закрыл глаза, фиксируя мелодику, а затем почти полностью повторил мотив Ен Чича, добавил собственный твист, ускорил темп и вплёл сложные гармонические последовательности, от которых у толпы перехватило дыхание. Импровизация не была его коньком, но опыт и верный расчет помогали сотворить неожиданное.

Ен Чич ухмыльнулся, подхватил эту последовательность, ухватившись за самые тонкие вибрации, перевернул их, добавил сырые, почти первобытные ритмы, от которых даже самые пьяные студенты в толпе замерли.

Ен Коемарт с удивлением понял, что в этой дуэли есть диалог, где каждый пытается не просто перекричать другого, но внимательно вслушаться в чужое творчество. Ему стало любопытно не сыграть свое, тысячу раз отрепетированное, а продолжить начатое другим. Сотворчество с врагом. Тем не менее, он выдал длинный, ажурный и извивистый рифф с хитрыми бэндами и хаммер-онами, будто насмехаясь над прямолинейной мощью Бурюка.

Толпа продолжала реветь. Ен Чич выдал серию молниеносных касаний струн, создавая сложные полиритмические узоры, принимая вызов. Ен Коемарт ответил каскадом импровизаций, пропуская тот же мотив через фильтры полифонической мелодики, с резкими всплесками и глитчевыми акцентами.

Ен Коемарту стало абсолютно не важно мнение толпы и то, как его музыку слышат зрители. Ему стала любопытна только одна реакция - противника. Стало важно понять, повторить и переосмыслить фразу Ен Чича Бурюка. Коемарт сыграл фрагмент в духе галактических кантат — вихрь звуков, от которого лазерные струны показались световым штормом. Ен Чич тут же ввернул ответ, пропустив этот мотив через ритмы кочевых племён с астероидных поясов, с резкими акцентами и страстными модуляциями.

И тут что-то изменилось. Коемарт поймал взгляд соперника и его уважительный короткий кивок, поднял руки, и в момент, когда он бросил в воздух яростный и затяжной аккорд, Ен Чич не стал его перебивать. Он влился в звуки, вплелся, как лента в косу, подхватил ритм, добавил свою гармонию, и их резонаторы слились, дополняя и усиливая друг друга.

Толпа затихла, не понимая, что происходит. Музыканты переглянулись — в глазах было не только признание, но и восторг от только что совместно сотворенного. Они продолжили вместе, синхронизируясь, как два пилота, предвосхищающих каждый манёвр друг друга. Коемарт задавал тон, Бурюк вплетал контрапункт. Ен Чич бросал мелодию, Коемарт подхватывал её и раскрашивал своими красками.

Крики толпы стали фоном, белым шумом. Музыканты больше не соревновались — они творили. Их вибрации пронзали и текли, как солнечный ветер, то набирая силу, то затихая, но всегда оставаясь цельными. Они были в потоке, в том редком состоянии, когда пространство и время исчезают, а есть только звук, движение пальцев и энергия, бегущая по венам.

Когда последний аккорд растворился в эфире, толпа взорвалась дичайшими криками, а Ен Коемарт и Ен Чич наоборот, замерли. Затем Бурюк низко и немного шутовски поклонился, а Ен Коемарт с достоинством кивнул.

Стал неважен победитель и проигравший. Только музыка, которая способна сделать единым целым.

Возможно, поэтому Алекс расслабился. И когда вдруг из глубины возникла тень, медленно приближаясь, Алекс даже не напрягся. Плоское тело шло плавно, огромное, лёгкое. Широкие крылья мягко взмахивали, поднимая облачка песка, а длинный хвост тянулся за ним, как ленточка на ветру. Скат!

Здоровенный, красивенный. Алекс сделал несколько движений ластами, протянул к скату руку и… Если бы не оказавшийся неподалеку безымянный араб, пожалуй, крабы бы уже изучали меню в виде его затонувшего тела. Удар Torpedo nobiliana или попросту электрического ската отправил его в подводный нокаут похлеще Кличко.

А теперь еще и это раздражающие дублирование мыслей в голове, расходящееся во все стороны, словно круги по воде с нарастающими искажениями.

Через мгновение набежали люди, все начали что-то гортанно кричать, шуметь и создавать суету. Если бы Алекс мог, он уполз бы на карачках, но тело требовало горизонтали.

И только вечером после всех процедур и холодного душа, занеся в номер запах геля и улегшись в комфортную матрасную тишину и темноту, Алекс понял, что это за шумы. И то не сразу.

Это было не эхо. Чем дольше Алекс вслушивался в себя, тем четче он осознавал: это его собственные мысли, слышимые как голоса. Они накладывались друг на друга и дробились, идеально совпадая в первые секунды, словно синхронизированные механизмы. Но уже через миг фразы начинали рассыпаться, переключаться на что-то иное, цеплять другие ассоциации и воспоминания.

Биполярочка, — грустно подумал он. Дивная побочка от удара током. Точнее, даже не «би», а бесконечная мультиполярочка.

На какое-то время Алекс замер, стараясь ни о чем не думать и только слушать. И тут же, словно накрываемые тенью, приглушились, затихли другие голоса. Постепенно стало лучше слышно дальние мысли, которые совсем не совпадали с его. Дальний он думал о крабах, еще один — о блондинке в лобби, а кто-то совсем почти не слышный — вовсю размышлял о научной статье, которую Алекс отложил на после отпуска. Какая-то какофония личностей.

Стоило только отпустить разум, тут же эхо задробилось с новой силой.

— Тихо! – заорал Алекс.

— Что это было? – после короткой паузы спросил другой его сонный голос.

Все голоса задышали в такт. Мысли заскакали.

Ближе к утру, боясь, что окончательно сходит с ума, Алекс вдруг подпрыгнул в кровати. Мгновенное озарение шарахнуло похлеще ската. Он понял: это не сумасшествие, не эхо и не глюк. Это — он сам. Сто, двести, может, тысяча версий его, только разбросанных по параллельным реальностям.

Вслушиваясь и рассуждая, он догадался: чем синхроннее, громче и чётче — тем ближе их мир к его собственному. Чем отличнее и тише, тем дальше разбежались их жизни, тем больше разошлись обстоятельства, тем толще слой несостыковок между ними.

— Эй, ты меня слышишь? – подумал он ближнему себе, почти подобравшемуся к такому же выводу.

— Черт, — на короткое время одним голосом стало меньше, — что происходит?

Он лежал в темноте, затаив дыхание, и впервые ощутил, каково это — слышать себя во множестве.

Первые несколько дней неостановимый фон сильно раздражал, но постепенно Алекс научился отключаться, переводить его в туман, время от времени выцепляя наиболее близких.

На пути домой, сидя в салоне самолета, пахнувшем чистящими средствами, синтетикой и чужими парфюмами, Алекс понял, как заскочить на эту внезапную беду и трансформировать ее в полезный дар.

Нужно повысить эффективность.

На соседнем кресле крутился ребенок. Капризничал, требовал печенье, затем грыз его так, что крошки через Алекса долетали до иллюминатора, но Алекс не злился и не отвлекался. Он думал.

У ближних к нему дублей схожие цели. Ближним к нему дублям ставят одинаковые задачи, а значит пути их решения, если не идентичны, то очень близки. Зачем тратить часы на рутину, если можно задачи разбить на этапы и делегировать? Любую задачу можно разделить на много атомарных подзадач, параллельно раздать их дублям, затем собрать результат и поделиться со всеми. Такая сеть из субличностей будет действовать как распределённый вычислитель с человеческим сознанием в роли узлов. В результате одна и та же задача будет решаться гораздо быстрее, а каждый он в своей реальности будет эффективнее. Хаос в его голове может перестать быть обузой и превратиться в возможность.

— Эй! – позвал он самый громкий голос в голове.

— Эй, — откликнулся голос.

— Ты не против, если я буду звать тебя «Эй»?

— Я только что хотел предложить это самое тебе.

Алекс хмыкнул.

— Не принципиально, но поскольку я оказался первым, предлагаю на этом и остановиться. Могу быть «Зет». В любом случае, нам нужно как-то друг друга различать. Давай попробуем позвать «Би»?

К концу полета Алексы дознакомились до буквы «М» и решили продолжить дома, чтобы не отвлекаться на будничные, слишком динамичные задачи. Разошлись по реальностям, продолжая фоново слышать друг друга.

По пути из аэропорта Алекс отрешился от голосов и размышлял о том, что и сейчас и в каждый последующий момент появляются и продолжат появляться новые версии его. И они становятся ближе и слышны лучше, чем прежние. А еще же есть А1, А2, B3, С50 и так далее. Но зато все новые версии уже погружены в проблему и понимают, что делать дальше и иногда даже берут на себя инициативу и сами зовут его.

Алекс мог бы поехать домой, но он, несмотря на недосып и раннее утро, дал таксисту адрес лаборатории. Ему не терпелось попробовать.

— Итак, — объявил он, усевшись за стол и открыв крышку ноутбука. Я готов стать нашим хабом. Я буду распределять подзадачи, затем слушать, что вы надиктовываете, сводить в общий результат и озвучивать когерентный ответ для всех. Подозреваю, это будет похоже на конференц-звонок, где один модератор собирает мнения. Попробуем?

Ближние голоса ответили сразу, другие с запозданием, некоторые не ответили вовсе. Алекс обнаружил, что если сосредоточится, он может понять, чем занята та или иная его ипостась. К примеру, Джи не уселся за стол, а дошел до офисной кухни, где в это время еще никого не было, и принялся жарить яичницу, что было очень кстати. Алекс вдруг понял, что проголодался, но решил завершить первый этап эксперимента.

— Попрошу всех, кто еще этого не сделал, открыть ноутбук и записать каждый свое задание. Думаю, вы не против, наконец, разобраться с нашим затянувшимся секвенированием.

Перед самым отпуском в лабораторию пришел большой запрос на анализ геномных данных для поиска мутаций, связанных с редким заболеванием. Запрос был срочный и шеф реально злился, что подписал Алексу заявление на отпуск. Даже пытался его отозвать. Но у Алекса были уже куплены билеты и забронированы бунгало, поэтому он пообещал, что по возвращении разберется с этим максимально быстро. Секвенировать предстояло ДНК 1000 пациентов. Общий объём данных — огромный датасет, гигабайты последовательностей ДНК. Цель — выявить потенциальные генетические маркеры заболевания, построить статистическую модель и подготовить отчёт для статьи.

Алекс открыл файл и стал вписывать и тут же озвучивать атомарные подзадачи.

— Эй, на тебе — предобработка данных для первых ста пациентов — очистка последовательностей ДНК от артефактов, удаление шумов и выравнивание. Би, аналогично, но с фокусом на проверку качества секвенирования. Си, займись, пожалуйста, мутациями в генах группы 1 по всему датасету. Ди, мутации в генах метаболизма… Кей, симуляция белковых структур с использованием простых алгоритмов

— Предсказание фолдинга? – уточнил Кей.

— Ты же и сам знаешь. Эл, на тебе литературный обзор — сбор ссылок на похожие исследования. Я пока займусь синтезом предварительного отчёта и формулировкой гипотезы, а после сбора ключевых выводов, сведением. Выходите на связь по мере готовности.

Буквально через полчаса маякнул Эф.

— Зет, я закончил!

— Как так быстро? Это невозможно.

— Невозможно, если все делать самому. Я попросил помочь Ф2, Ф3 и далее по списку.

— Кру-у-у-уть! Все слышали?

Эта мысль открывала новые перспективы. Алекс сделал мысленную пометочку, обдумать это позже. Через час он позволил себе пойти позавтракать, поскольку собрал всю необходимую информацию, затем еще час потратил на сведение. К полудню все версии его самого получили надиктованную статью, набрали и отправили файл сотне шефов и решили, что имеют право на пиво.

Вскоре тот факт, что Алекс стал гораздо продуктивнее, заметил не только шеф, но и коллеги. В каждой из сотни реальностей каждый Алекс стал во много раз быстрее и эффективнее. Все выигрывали, никто не отставал.

На какое-то время многоголосый фон стал приятным рабочий гулом — как если бы в соседнем кабинете шли параллельные совещания, и он мог в любой момент заглянуть и взять нужный результат. Но с каждым днём «совещаний» становилось всё больше, голоса — плотнее, громче, настойчивее. Дубли стали требовать от него продолжать работу, даже когда он устал.

Алекс стал просыпаться с ощущением, что мозг уже в работе, что кто-то внутри него спорит, кто-то диктует формулы, кто-то в панике исправляет ошибку, а кто-то рассказывает анекдот про кальмара и биоинженера. И требовательнее всего были те, кто к нему ближе. Они были громче и настойчивее. Через какое-то время Алекс понял, что они раздражают больше всего.

По сути выходило, что тот он, который был практически здесь и сейчас, бесил его больше всех. Кто бы мог подумать: то, что ему в самом себе всегда нравилось, настойчивость, въедливость, требовательность, в ближних версиях себя стало раздражать. Да еще появилось странное ощущение, что где-то далеко-далеко что-то все время пикает.

Давление от всех этих мелких неудобств было почти физическим. Иногда Алекс ловил себя на том, что сжимает виски, будто пытается утихомирить уличный оркестр. Подсознательно он стал сосредотачиваться на дальних своих версиях. Чем дальше, тем менее Алекс воспринимал своих дублей, как самого себя. Тем больше они казались ему отдельными личностями. И дальние, те, чьи голоса практически не были слышны, становились интереснее всех. Те, кто пошел по другому пути. Чьи интересы уже не были интересами Алекса. Кто стал развиваться иначе.

Алекс стал принудительно заглушать настырных Эй, Би и Си и выискивать тех, кому он даже не присвоил букву. И наблюдать за их выборами, и к чему они привели. Стало немного легче. Но надоедливое пиканье продолжало нервировать.

Однажды среди таких поисков он наткнулся на туманную версию себя, которая молчала. Именно из этого пространства шли короткие, раздражающие пики. Они тянули к себе, будоражили. Алекс приблизил эту реальность и стал звать и звать, пытаясь разобраться, что происходит.

И однажды его дубль откликнулся.

— Не кричи!

— Ой – ошалел от неожиданности Алекс, — Кто ты?

Перед глазами поплыли туманные образы. Другой я поднял руку ко лбу.

— Я тот, у кого не вышло. После удара ската я лежу уже почти неделю на аппарате.

Наконец, Алекс воспринял поток образов. Больница. Белые стены. Монотонный писк аппаратов. Он/не он лежит, подключенный к проводам. Глаза закрыты. Лицо бледное.

— Ты...

— Да. Я в коме. А значит, и ты тоже. Просто тебе повезло. Твой организм иначе среагировал на лекарство. Ты принимал ноотропы, которые усилили нейроактивность.

Алекс почувствовал, как по спине пробежал холодок.

— Ты хочешь сказать... что все эти голоса...

— Галлюцинации. Не параллельные реальности. Это твой мозг. Он умирает. Как и мой. Ты слышишь то, что могло бы быть... но не случится.

— Нет. Это не так. Я жив. Я работаю, я двигаюсь, я...

Алекс попытался сесть в кровати. Сердце колотилось так, будто хотело вырваться из груди.

Он моргнул. Открыл глаза.

Над ним склонилось лицо встревоженного араба.

— Вы живы? — спросил тот на ломаном английском.

Алекс медленно моргнул. Солнце слепило. Голова болела. Но голосов больше не было.

Он улыбнулся.

— Да. Еще как жив.

— Это наш первый приятель – Megafauna alienus, — Гротан выпустил изо рта колечко пара. – Он размером с трехэтажный дом. Эти ребята перемещаются по местным саваннам, питаясь желеобразной зеленью, богатыми кремнийорганическими соединениями. Физиология их самок имеет нечто вроде плаценты, как у земных млекопитающих, они также проходят через менструальный цикл, выбрасывая биоматериал, если не наступает беременность. Но знаешь, что делает их особенными?

Хет помотал головой.

— Они — идеальные хозяева для второго вида.

Голограмма сменилась изображением маленького существа размером с мышь, с гибким телом, длинными усиками и блестящими фасеточными глазами. Хет прищурился, пытаясь разглядеть детали.

— Парватик? – он обернулся к Гротану.

— Да, Parvus symbioticus, – продолжил Гротан. – Долгое время мы считали, что это просто комменсал, питающиеся остатками пищи или кожными чешуйками Megafauna. Падальщики. Они повсюду следуют за гигантами, всегда находятся рядом. Однако, случайно выяснилось любопытное: их настоящая роль раскрывается, когда самка гиганта вступает в репродуктивный цикл. Parvus реагирует на гормональные изменения гиганта с точностью биохимического детектора. Видишь эти усики у малышей? Они улавливают химические сигналы — гормоны, аналоги наших эстрогенов, которые выделяются с менструальными жидкостями. Что означает, когда эти выделения прекращаются?

Хет задумался и пожал плечами. Абуль Рашид снова на мгновение открыл один глаз.

— Это сигнал, что самка Мегатика беременна.

— Точно, – Гротан поднял вверх палец, – Вот тогда Parvus переходит к действию.

— К какому действию? – Хет часто заморгал.

Гротан увеличил изображение, показывая, как крошечный Parvus пробирается гиганта к репродуктивному тракту.

— Parvus проникает в матку самки. Это звучит дико, но их анатомия идеально приспособлена для этого. У них есть микрокогти и секреторные железы, выделяющие липкий фермент, чтобы закрепиться на стенках эндометрия — ткани, которая у Megafauna поддерживает эмбрион. Там Parvus откладывает до сотни крошечных яиц. Иммунная система гиганта их просто не замечает.

Хет нахмурился.

— То есть они паразиты? Но как они выживают внутри? И что происходит с яйцами?

— Отличный вопрос! – Гротан пролистнул голограммы до той, где яйца Parvus светились мягким зеленоватым светом. – Яйца питаются теми же питательными веществами, что и эмбрион Megafauna. Эндометрий выделяет органические молекулы — глюкозу, аминокислоты, липиды. Parvus эволюционировал так, чтобы его яйца созревали ровно столько же времени, сколько длится беременность гиганта. Это гениальная синхронизация! Когда самка рожает своего детеныша — огромного, размером с грузовик, — личинки Parvus выходят вместе с ним. Для Megafauna они как пылинки, мусор, который она даже не замечает.

Хет задумался, потирая подбородок.

— То есть Парватикам лень вынашивать детей самим и они используют ресурсы Мегатика?

— Вот где самое интересное. Это почти не паразитизм, тут, скорее, нейтральный симбиоз. Parvus выделяет ферменты, которые подавляют патогенные бактерии в репродуктивном тракте, косвенно помогая хозяину. Это эволюционный компромисс: Parvus получает безопасное место для своих яиц, а Megafauna — чистую матку.

Голограмма показала, как новорожденные личинки Parvus, крошечные и юркие, расползаются по саванне, начиная самостоятельную жизнь. Хет не мог отвести взгляд.

— Это невероятно, — пробормотал он. – Как если бы самка слона выращивала внутри себя одного слонёнка и сотню мышат, а во время родов выкидывала их словно мусор.

— Очень образно, юноша! Хвалю.