
Doddy
Курсы английского
В 1989 году наткнулся я в Киеве на объявление про бесплатные курсы английского от носителей языка, и, конечно же, моментально туда явился.
Толпа молодых нарядных ребят и девчат из США в белых рубашках и галстуках, предлагающих попрактиковаться в разговорном жанре, параллельно предлагали незначительный бонус - изучение Евангелия. Адвентисты, харизматы или ещё какая-то иноземная халилюйя.
Мне и это было любопытно, поэтому я остался в зале. Все улыбались, что-то радостно пели, шутили, показывали сценки, в общем вели себя, как люди, только что сдавшие зачёт по дружелюбию на отлично.
Несмотря на то, что я почти ничего не понимал, конечно же, на следующий день я пришел снова. И тогда после очередной волны вдохновенного веселья ко мне подошёл их молодой лидер вместе с переводчиком. Немножко поспрашивал, кто я, откуда, что тут делаю, удовлетворился ответами и вдруг сказал.
- Что ж! Я благословляю тебя!
- Что? - удивился я, поскольку никого ни о чем не просил.
- Благословляю тебя на проповедь!
- На что? - я уже даже немного испугался.
- На проповедь! Неси слово божье.
- Эммм. Что я должен говорить? И кому? Я в этом ничего не понимаю.
- Тебе и не нужно! - воодушевленно уверил пастор, - Господь будет говорить твоими устами.
- Угу, - не убирая с лица улыбки, подумал я сквозь зубы, - надо валить!
И свалил. Ибо! Воистину!
Психотакси-11
Первый по-настоящему теплый в этом году день поднял Роману настроение. Какие-то неведомые и невидимые птички цвиренькали в кронах хвастающихся набухшими почками деревьев. Пахло нежно и тянуще. Вдалеке по площади шествовала юная мамашка, двумя руками толкая перед собой коляску с чрезвычайно свежим человеком внутри. Рядом, сосредоточенно изучая асфальт, брел человек чуть менее свежий - лет трех от роду.
У Романа было еще с десяток минут до следующих клиентов. Он сощурился на солнце, затем открыл капот и вынул щуп, проверяя масло. В принципе, была норма, но сидеть в салоне не хотелось. Водитель неспешно обошел машину, достал черную емкость и для успокоения совести сделал несколько бульков в горлышко воронки.
- Потом мы дойдем до бабушки, возьмем у нее кое-какие вещи и уже тогда пойдем на качели, - девушка мурлыкала так, как умеют молодые мамочки, ласково, успокаивающе, гипнотизирующе, выдерживая какой-то неуловимый сакральный ритм. Роман попался на эту мелодику и заулыбался. На мелкого же пацаненка, похоже, волшебство не действовало. Он топал, засунув руки в карманы, хмурил брови и глядел куда-то внутрь себя. Наконец, он что-то разглядел и сообщил емко, коротко и по-мужски, ломая все только что озвученные планы.
- Какать хочу!
Мамашка замолкла на полуслове, перестала толкать коляску, взгляд ее забегал по плоскости площади, на мгновение остановился на Романе и тот ткнул рукой влево, в сторону кустов, зеленеющих первыми листьями. Девушка кивнула, подхватила мальчонку подмышку и, теперь уже волоча за собой коляску, устремилась к спасительной растительности.
Роман еще раз до упора сунул щуп в канал, достал, покрутил из стороны в сторону, по привычке протер ветошью и вставил на место.
Из-за вывески магазина показался клиент с чернявым подростком, догоняющем его в росте.
- Рагим Мамедович, вы же сказали, что с ребенком будете!
- Не вы! Ты! Сколько раз говорить! А это кто? – клиент покрутил ладонью, словно протирая снизу солнце.
- По виду – совсем мужчина!
- Какой мужчина? Брат мой!
- Ну так что, что брат?! Вон, усы растут. Небось, целовался уже!
- Э-э-э! Ты не понимаешь! – Асланов оперся о крышу машины, не спеша забираться внутрь. - Неважно, женщины, не женщины, умный, глупый, взрослый, молодой. Есть один критерий! Дочь! Пока мужчина ладошками, пальцами, всей своей душой не прикоснется к дочке, не проведет с ней долгое время, не поймет, что такое забота, защита, ответственность, любовь к кому-то, кто всецело от тебя зависит, он ничего не знает об отношениях мужчины и женщины. А значит и мужчина он только немножко. Вот столько!
Рагим показал пальцами нечто, размером с грецкий орех, затем распахнул заднюю дверь и сделал брату приглашающий жест рукой.
- Кстати и женщина, пока не родит и не вырастит сына, женщина только наполовину, - клиент по-восточному важно поднял в небо палец.
Роман усмехнулся. Этот человек ему нравился. Несмотря на молодость, он был цельным, его суждения были неожиданны и словно бы выкристаллизованы: огранены, тверды и блестящи.
Роман опустился на сиденье и, не закрывая дверцу обернулся к мальчику.
- Как вас зовут?
Тот заморгал от неожиданного обращения на «вы» и кивнул, словно только сейчас решив поздороваться.
- Адиль.
- Адиль Мамедович?
- Да.
- Э! Какой он Мамедович?! Говорю же, мальчик! – забрался в кресло пассажира старший брат.
- Клиент сегодня вы или он? - Роман добавил жесткости в голос.
- Ну… Он.
- Проблема, с которой пришли, касается его или вас обоих?
- Я брат!
- Его или вас обоих?!
- Ну. Его.
- Он сможет ее назвать?
- Мы обсуждали.
- Отлично! Рагим Мамедович, через дорогу – парк, через два дома – неплохое кафе. Погуляйте часик. А мы покатаемся. Вы не против, Адиль Мамедович?
- Нет.
- Вот и славно!
Рагим засопел, нахмурился и задумался так напряженно, что Роману показалось, он сейчас скажет «Какать хочу!». Психолог не сдержался и хмыкнул.
Тогда и Асланов улыбнулся, кивнул и покинул салон.
Наследство16
Вчера в очередной раз задумался о том, как сильно изменился мир.
Два месяца назад умерла моя мама. Наконец-то хватило духу пойти к ней в квартиру и разобраться с "наследством".
С тем, на что родители всю жизнь работали, копили, что собирали и хранили, что представляло ценность. Что бабушкам казалось невероятным богатством, а прабабушки и представить не могли, что такое будет не в царском дворце, а в доме их потомков... Моему поколению из этого, вероятно, ещё может пригодиться пара-тройка вещей, моим детям не понадобится ни-че-го. То есть, абсолютно.
Сервизы, которые раньше передавались из поколения в поколение, никому не нужны. Коврам, так бережно сохраняемым родителями, место в собачьем питомнике, мебели - в музее, книгам - в городской библиотеке, кухонной утвари - в центре помощи беженцам. Инструменты устарели, посуда невостребована, аппаратура осталась в прошлом веке.
Фотографии из альбомов и архивные документы нужно перевести в цифру, остальное перевезти на свалку.
Что это значит? Это значит: все, что я могу дать своим детям, лежит не в материальной плоскости. Построенный мной дом станет обузой, мешающей им свободно выбирать место жительства или работы в любой точке мира, купленная когда-то машина, как и компьютер, устареет через год, собираемая много лет коллекция музыки или книг теперь доступна по паре кликов.
Похоже, все, что сегодня мы можем оставить ценного - это воспоминания о пережитых позитивных эмоциях. Это будет главное наследство наших детей. Пример того, как ярко нужно жить и как общаться внутри семьи.
Да?
Свинцовый череп
Какими-то неведомыми пацанячими путями однажды у меня в руках оказался кустарно отлитый из свинца небольшой стилизованый череп. Сантиметра три в размере. По-моему, я его на что-то обменял, но не суть важно.
Принес домой, похвастал кузине, что это череп из самого тяжёлого металла (про иридий, осмий и платину я тогда ещё не знал) и она, по неведомой мне причине немедленно его схватила и сунула в рот. Кого в детстве волнует, через сколько рук что прошло, где валялось и из чего сделано? Мир познается через органы чувств.
- Ух ты, - сказала кузина, - он так прикольно на языке ощущается, такой тяжеленький!
Я был старше на три года. Взрослый. Умный. Но что я сделал? Правильно! Сказал : "Ну-ка дай!" и закинул череп на язык.
Тут, похоже, сработало что-то людоедское, генетическое, предательское и не зависящее от мозга: горло мгновенно сделало глотательные движение и - гульк - я сожрал свинцовый череп.
Болванка проскользнул по пищеводу и шлепнулась в желудок. Я это очень четко ощутил. Мне показалось, что даже услышал звук.
Глаза у меня испуганно выпучились, однако, увидев, что ошалевшая кузина, открыла рот в намерении громко звать бабушку, я понял: на рефлексии нет времени, и активно зашикал. А как объяснить взрослым, что случилось? И чем они помогут? В детстве всегда высока вера в то, что проблема как-нибудь сама рассосётся.
Эта - не рассосались. Эта на другой день громко звякнула в унитаз, предпочтя естественный путь на свободу прозябанию в аппендиксе.
Ценности копи-лувака череп, конечно, не набрал, как и вряд-ли заимел карамельный привкус и шоколадный аромат, однако и прощаться с ним из-за такой малости, как прохождение пищеварительного круга с финальной дефекацией, я не собирался.
Все лишнее при нажатии на кнопку бачка легко смылось, я вынул череп бабушкиным медицинским пинцетом, упаковал в спичечный коробок и уже вечером отправил в очередной круг дворового обмена ценностями. Бо ну его на фиг, от греха подальше.