Романъ-машина⁠⁠

Говорят, в Петербурге в Летнем саду стоит особая роман-машина. Построил её будто бы не то заезжий механик из немцев, не то крепостной человек графа Хвостова, но не в этом суть моей повести.

Сказывают, будто роман-машина так хитро устроена, что сама пишет романы на выбор читателя: героические, нравоучительные или сентиментальные, притом отнюдь не нарушая требований цензурного комитета.

Приходит, скажем, к роман-машине девица: гимназистка или воспитанница Смольного института, улизнувшая от всевидящего ока классной дамы – и поворачивает стрелку машины на слово «сентиментальный». Сейчас у машины внутри заскрипит, щёлкнет, и высунется ящичек, как у бюро. Девица в тот ящичек и кладёт записки, а в записках сказано, кто по имени-отчеству, какого звания и какой державы подданный должен быть героем романа, и кто должна быть его возлюбленная; каким путём узнает герой об измене: анонимным письмом или запискою на балу – и какой рок постигнет изменщицу: кинжал, пистолет или монастырь; также и прочие обстоятельства, каковые захочет видеть в романе девица. Задвинет девица ящичек с записками, повернëт ключ у роман-машины, и тотчас машина загудит, застучит, заскрипит да защëлкает пуще прежнего, а чрез полчаса высунется из неё другой ящичек, поболее, и в нём уж готовый роман. Возьмëт девица роман да и пойдёт прочь, а как роман прочтëт, так сейчас идёт к машине за следующим.

Ходят к роман-машине юноши за героическими романами, а отцы семейств, почтенные матроны и гимназические учителя — за романами нравоучительными. И так ловко, сказывают, сочиняет роман-машина, что и не всякий человек сможет; одни разве Вольтер и Дидро, да ещё, пожалуй, статский советник Булгарин, могли бы на равных состязаться с роман-машиною в сочинительстве, уступая, впрочем, ей в скорости написания.

Прознали о роман-машине писатели русские и зарубежных стран, собрали на водах свой конгресс да и говорят промеж собою: машина-де столь искусно пишет, что нас, писателей, скоро без куска хлеба оставит. Уж в Санкт-Петербурге никто романов наших не покупает; из Москвы, из Риги, из Варшавы, из Берлина да из Парижа извощики нарочно в Петербург приезжают, целые подводы книг увозят и по пятаку продают. Впору уж нам, писателям, на паперти Христа ради милостыню просить.

Поговорили так писатели и порешили выбрать меж собой десятерых самых сильных и отправить их в Санкт-Петербург в Летний сад ту роман-машину изломать.

Долго ли, коротко ли прибыли те выбранные десятеро в Петербург, заходят в Летний сад, ан — очередь к роман-машине от самого Карпиева пруда, скоро к ней не пройдёшь. Делать нечего, отстояли десять писателей очередь, встали вкруг машины, а ломать её никак не осмелятся.

В те поры затряслась машина, загудела, звякнула колокольчиком и высунула ящичек. Взяли писатели из ящичка бумагу, а в ней на русском и на французском языке напечатано: «Милостивые господа писатели! Знаю, кто вы и откуда. Знаю и с какою целью ко мне прибыли. Понимаю негодование ваше — ведь я быстрее и ловчее вас романы пишу. Но известно ли вам, милостивые господа писатели, что и вас самих я тоже написала, что и вы, и пославшие вас, и критики, и издатели, и читатели ваши суть герои моего сочинения? А потому извольте исполнять то, что о вас на следующей странице сказано: подите прочь и не тревожьте меня более, но найдите каждый себе занятие, полезное для державы вашей».

Опечалились писатели и исполнили, что роман-машина им велела: разошлись восвояси, и каждый нашёл себе полезное занятие. Один в дворники подался, один в пономари; двое в пехоту поступили, двое во флот; трое детей грамоте учат, а один — то есть именно ваш покорный слуга — сделался волостным писарем, и вот на досуге, коего у меня при должности моей вовсе почти не имеется, пишу сию повесть для развлечения моего и вашего, любезные мои читатели.