Принцип Рамзая. Афганистан⁠⁠

К Дню Военного разведчика

(отрывок из моего романа "Принцип Рамзая)

Одной из самых главных проблем, с которой я столкнулся в Афганистане, когда принял под командование сторожевую заставу, были обстрелы душманами штаба дивизии, баграмского аэродрома и наших застав. Бывали дни, когда на одну только мою заставу прилетало до семидесяти реактивных снарядов. А уж о минометных обстрелах и обстрелах из стрелкового оружия, и говорить не стоит. Все эти обстрелы приводили к потерям среди нашего личного состава. А я дал себе слово, что не только сам, но и все мои подчиненные вернутся с этой войны живыми. Но одного слова было мало, его нужно было подкреплять делами. Как учил меня в детстве отец: мысль – слово - дело!

Для этого нужно было совершенствовать инженерное оборудование нашей заставы, быстро учиться, думать за себя и за противника. И направлять его усилия в нужном себе русле.  А главное, нужно было срочно придумать новую систему управления огнем заставы.

Вскоре я сообразил «привязать» дирекционные углы танка, миномёта и боевых машин пехоты к трубе зенитной командирской, стоявшей у нас на заставе на первом посту. Это сразу же повысило эффективность нашего огня, как днём, как и ночью.

Обычно душманы выбирали места запуска реактивных снарядов по нашим заставам, штабу дивизии и баграмскому аэродрому вблизи от мирных кишлаков. Обстрелы проводили ночью. Когда первые снаряды улетали к цели, душманы уходили в безопасное место. И наш ответный огонь по ним немного запаздывал и был не слишком эффективен. Но в случае попадания по мирному кишлаку, мог принести кучу проблем.

В военном училище преподаватели тактической подготовки не раз говорили нам, что нельзя «играть» по правилам, придуманным противником. Нужно навязывать ему свои. А преподаватели Политэкономии часто повторяли тезис о том, что экономика определяет политику. А война – это продолжение политики другими средствами.

Поэтому, когда я смог собрать нужную мне информацию о главарях местных банд, ответный огонь мы стали открывать не по местам, откуда по нам производились пуски реактивных снарядов (и где никого уже не было), а по различным объектам, находящимся в личной собственности главарей банд (на ночь орудие нашего танка и пушки БМП-2 были наведены на них). Расход наших боеприпасов при этом сократился, как и резко сократилось количество обстрелов душманами наших застав, баграмского аэродрома и штаба дивизии из зоны нашей ответственности. И что было очень важно лично для меня - не только на моей заставе, но и в нашей роте больше не было потерь. И, конечно же, снизилось количество потерь в Баграме.

В конце декабря в очередной отпуск уехал командир отдельного разведвзвода, начальник разведки нашего батальона Толя Викторук. И на время отпуска мне пришлось принимать его разведвзвод.

За всеми этими делами и заботами выяснилось, что любая серьезная задача на войне не менее эффективна для скорейшего восстановления после ранений и болезней, чем хорошее питание и интересные рассказы. А все вместе они, с необыкновенной лёгкостью, творили настоящие чудеса. Так что, командуя разведвзводом, я довольно быстро восстановился после тифа. Хотя ходить мне ещё было тяжело.

В феврале 1987 года мой разведвзвод попал в засаду. Выбираться из засады нам пришлось через минное поле, установленное нашими саперами и вертолетчиками. Одна из духовских пуль попала в мину-лепесток буквально в нескольких сантиметрах от моего лица. Позднее фельдшер нашего батальона прапорщик Зернова Любовь Ивановна выковыривала осколки этой мины у меня из лица.

И говорила, что ехать в медсанбат, смысла нет – все равно рентген пластмассовые осколки не обнаружит. А через несколько лет они вылезут и сами. Думаю, что истинная причина была не в этом, а в том, чтобы в медсанбате нам не пришлось объяснять, по чьей вине мы попали в эту засаду.

Понятно, что ни о каком медсанбате речь не шла. На кого бы я оставил своих разведчиков?! Тем более что ранение, действительно, было пустяковым. Правда, оставшиеся осколки потом вылезли довольно долго (осколок из правого глаза врачи извлекли только после моего возвращения из Афганистана, а последний осколок вылез из верхней губы лет через пятнадцать). Но если не обращать на них внимания, то они действительно особых проблем не приносили. Хотя осколок, сидевший в верхней губе, позднее здорово мешал мне целоваться с красивыми девушками.

Первое время мои самостоятельные занятия медициной в Афганистане ограничивались обычными перевязками, накладыванием жгутов да экспериментами с французским медикаментами, целый ящик которых мне подарили ребята из баграмского разведбата. Сказали, что эти лекарства пригодятся мне в небольшом лазарете, который я открыл в соседнем кишлаке, неподалёку от своей заставы. Лекарства эти были скрытой формой благодарности за то, что на одной из совместных операций мой разведвзвод здорово выручил их третью разведывательно-десантную роту.

Вскоре мне пришлось вытаскивать осколок гранаты РГД-5 у себя из плеча и сделать парочку более серьезных операций - достать пулю из стопы кочевника-пуштуна, перебинтовать раненого дехканина и вылечить верблюда из соседнего кишлака. Из операционных инструментов у меня был тогда самодельный нож и небольшой пинцет. А из лекарств - таблетки стрептоцида, которые я чудесным образом, с помощью рукоятки ножа, превращал в волшебный порошок. И обычный йод. Хорошо, что с бинтами проблем не было.

Из обезболивающего - только один тюбик промедола, который мне пришлось разделить на двух своих пациентов (понимаю, что это было неправильно, но другого выхода у меня просто не было). Позднее, мне приходилось делать некоторые операции уже без обезболивающего. Перед операцией я заставлял своих пациентов сходить в туалет по-маленькому в пустую консервную банку. После операции промывал рану этой мочой. И обильно засыпал её стрептоцидом. Дальше были нужны - уход за пациентом и регулярная смена бинтов. И надежда на то, что всё у нас получится.

Да, хирург из меня был еще тот. Все-таки специальных медицинских знаний мне катастрофически не хватало. Но, как ни странно, мои первые хирургические опыты прошли вполне успешно. Настолько успешно, что, когда я лечил главаря одной из местных банд после осколочного ранения, мне пришлось оставить в его охотничьем патронташе патрон-сюрприз, начинённый порохом из основного заряда 82-миллиметровой мины, дабы вскоре исправить результаты моего слишком успешного лечения.

Самое удивительное, что никто из моих пациентов не умер у меня под ножом. Ни у кого из них не началась гангрена. И все они вскоре поправились. Кроме, того самого главаря моджахедов, который позднее погиб от несчастного случая на охоте. Но это был правильный несчастный случай – с первого дня своего пребывания на заставе я приучал местных душманов к одному простому правилу – убивать шурави нельзя. С теми, кто не усваивал это правило, обычно и происходили несчастные случаи.

Разумеется, я не должен был делать все эти хирургические операции. И мне очень сильно повезло, что они прошли успешно. Но у меня не было выбора.  Как не было выбора и у тех, кто обращался ко мне за помощью. Как и предупреждал меня Сан Саныч, с медициной в Афганистане тогда было туго. Далеко не все простые дехкане могли обратиться в больницу за помощью. И, уж тем более, душманы. А по моим наблюдениям, душман, вылеченный шурави, после излечения оставался душманом не более чем наполовину. А на вторую половину становился мирным дехканином, от которого можно узнать много полезного.

Ближе к замене, на одной из операций, осколками реактивного снаряда мне перебило обе ноги. Когда меня привезли в медсанбат, хирург сказал, что их придется ампутировать. В Афганистане я почему-то не так боялся погибнуть, как наступить на мину (мины - настоящая беда для войсковых разведчиков, которым часто приходится работать в таких местах, где этого «добра» в избытке). Боялся остаться без ног. Точно так же, как в детстве боялся получить травму позвоночника. И в результате, получил её. Вот и сейчас… Похоже, наши страхи часто материализуются?

В общем, настроение у меня было тогда совсем никакое. И в этот момент в палату, в которой я лежал, вкатилось «тело» в больничной пижаме на кресле-коляске, без ног. И начало рассказывать какие-то новости и анекдоты, шутить и подкалывать меня и моих соседей по палате - чтобы мы не кисли и не хандрили.

Если бы не этот неизвестный мне человек в больничной пижаме, скорее всего, я пустил бы всё на самотёк. И остался бы ждать операции. Но, словно какой-то волшебный пендель заставил мне встряхнуться. И заставил цепляться не столько за жизнь, сколько за сохранение своих ног.

На следующее утро, еще до подъема, я решил проведать нашего гостя. Чтобы сказать ему спасибо и попрощаться. Оказывается, он лежал в соседней палате. Когда я на костылях зашел в неё, то впервые увидел, как могут плакать мужчины. Это была даже не истерика, но слезы текли отовсюду - из глаз, из носа. Он размазывал их по всему лицу и не мог остановиться. Просто ночью ему приснилось, что он бегал на своих ногах...

Пришлось основательно его встряхнуть и сказать всё, что я о нём думаю. А потом обнять и долго, долго сидеть с ним рядом. Разговаривая ни о чем. Мечтая о том, что все лучшее у нас еще впереди. И что оно обязательно будет.

Он был сержантом-разведчиком. Во время одного из рейдов спрыгнул с БМП не в колею, а сбоку от машины, чтобы сходить в туалет по-маленькому и наступил на мину. Обычно в незнакомых местах мы старались ходить по-маленькому прямо с брони. Но не все – многим мешало наше дурацкое воспитание. А мягких пластиковых контейнеров для этих целей, «встроенных» в комплект полевого обмундирования, которые были бы совсем не лишними для разведчиков, пехотинцев и водителей, похоже, до сих пор не изобрели. Я так и не узнал, как звали того сержанта. Но до сих пор благодарен ему за то, что он заставил меня бороться.

В то же утро, прямо в пижаме, я перемахнул через забор медсанбата. Год назад мне уже точно так же пришлось бежать из инфекционного госпиталя, который находится по соседству с медсанбатом. В тот раз мне повезло больше, на стоянке я заметил БТР из нашего батальона. Сейчас на стоянке пусто. Пришлось ковылять до станции очистки воды, на которой постоянно заправляется водой наша батальонная водовозка. На этой водовозке я добрался до командного пункта батальона. Оставил там свои костыли. Переоделся у своих разведчиков в чью-то старую форму. Взял у ребят две гранаты Ф-1 и пешком ушёл к себе на Тотахан. Вдоль реки Барикав это было немногим более трёх километров. В хорошие годы минут на пятнадцать бега трусцой. К сожалению, тогда у меня явно было не самое лучшее время в жизни. А потому на эту дорогу ушло больше часа.

Представляю, в какой панике были все местные душманы. Вид бредущего, с черепашьей скоростью, одинокого шурави, явно не укладывался в их привычные стереотипы. Да, для такой хромоножки, как я, пройти эту дистанцию, было почти что подвигом. А для офицера - глупость, граничащая с самоубийством. Хорошо еще, что я не взял с собой костыли – они были бы, как красная тряпка для душманов, которые при виде их явно уделили бы мне гораздо больше своего внимания. Но мне было не до того, чтобы оценивать свои поступки. И думать о каких-то душманах. Я поднялся на выносной пост. От него по тропинке поднялся на вершину Тотахана. Часовой смотрел на меня, как на пришельца с того света.

Я не знал, что делать дальше. Вся надежда у меня оставалась только на Шафи. На его врачебные навыки и, может быть, на какое-нибудь волшебство? Потому что больше надеяться мне было не на кого. И не на что.

Александр Карцев, http://kartsev.eu