Оставленные в Яровом. Часть 1/2⁠⁠

Серов Евгений Григорьевич по-деревенски привычно вставал без будильника  ни свет ни заря.

И сейчас тоже встал, хотя за окном давно уже никакого солнца, звёзд и облаков не видно. Серое небо всегда оставалось неизменным.

Хотелось бы заснуть, себя побаловать, но вот уже лет десять, как семьдесят исполнилось, больше пяти часов в сутки спать не мог. И днём, как ни крутился, сколько овец ни считал, ничего не помогало.

… Желудок рефлекторно потребовал еды, пришлось подниматься.

Вскипятил чайник, благо в уличной колонке ещё можно было набрать воды, пусть идущей со свистом и ржавой. Процедишь через марлю, затем вскипятишь и пей себе на здоровье. Вместо чая были у деда просроченные пакетики травяного сбора «лероса», а то он и вовсе пил просто кипяток, чтобы заморить червячка.

На завтрак огурцы из банки, горсточка риса, с иссохшими трупиками моли. Сытнее будет – считал Евгений Григорьевич.

В хате пыльно, сердце деда ныло от пустых книжных полок. Книги были давно спалены, как и практически вся мебель.

Обувшись, Евгений Григорьевич нацепил на истоптанные туфли галоши. Единственная вещь, кроме продуктов, которая действительно ему пригодилась, когда дружно – всем селом, двинулись затариваться в опустевший после бомбёжки город.

Толку теперь никакого от новых грабель, удобрений для полива, резиновых рукавиц и целлофана на грядки.

Погода сейчас практически всегда либо сухая, с пыльными бурями, либо настолько влажная, что топчешь ядовитую грязь месяцами, а дождь светится голубым и зелёным да фосфоресцирует, как глубоководные рыбы в океане... Интересно, а что там осталось от океана?

Евгений Григорьевич прислушался, выходя из хаты. Тревожно вдруг стало, до тошноты. Тихонько скрипел в поисках щелей в окнах да на чердаке ветер. Но не успокоили на этот раз деда мысли о возможной очередной пыльной буре.

К Скворцову, или просто Толику, путь проходил через всё село.

Хаты по соседству рассыпались, что обломки кораблекрушения. Все как одна развалюхи, гнилые и без крыши.

На дрова не годятся, из-за едкого мха на стенах и грибка, проевшего насквозь брёвна. Спалишь такой древесины, надышишься спорами и, считай, покойник. Мучиться будешь так, что даже немцы во вторую мировую с их газом окажутся не так страшны.

Упёртый Скворцов, что баран, хоть и на двадцать лет Евгения Григорьевича был моложе, язвил, постоянно называл Серова дедом.

Бим, тощий, с вылезшей на боках шерстью пёс, десяти лет от роду, подслеповатый и глухой, но верный, до хрипоты и беззубой хватки за пятку встречал гостя лаем за дверью. Отучил его Толик от двора, намазывая лапы, солью и хозяйственным мылом, чтоб неповадно было. Сейчас бы уже не отучил, ибо в земле непонятная хренотень развелась, что даже железные лопаты у сарая проржавели и рассыпались. А собака та лапками походит, потопчет да оближет: сама заразится и в дом заразу принесёт.

За пять лет наблюдений, как пустеет село, всякого с Толиком насмотрелись. Хватило, чтобы только кошмары видеть. Вот Толик и видит.

- Здарова, дед! - буркнул Скворцов, анемично тощий, сутулый и плешивый мужик, с виду старше восьмидесятилетнего Евгений Григорьевича лет эдак на двадцать. И не поймешь, отчего так вышло. В условиях же одинаковых жили, одно и то же ели. Может, просто из-за хронических заболеваний изначальных так сильно вдруг разом сдал Толик. Вот же ёлки-палки.

- И тебе не хворать, Толя. Ты как? Пойдёшь со мной за дровами прогуляешься, потихоньку?

- Эх, ссука, пойду, - кряхтя, поднимая голову, ответил Толик. - От скуки ещё херовей. Может, и разойдусь. Заходи, дед, не стой на пороге. Холодно.

Дом Скворцова кирпичный, самый видный и тёплый в селе Яровое. С водой, бойлером, газом и туалетом внутри. Все условия. Обустроил, как ни крути, для хорошей жизни в старости Толик на пенсии полковничьей.

Теперь газа нет ни у кого, даже в баллонах – и то не осталось. Хоть вода каким-то чудом ещё подавалась в кран. Вот и не верь в Бога.

- Цыц, - привычно отогнал Толик Бима. - Сидеть, свои.

Своим стал для Бима Серов за пару лет знакомства со Скворцовым. Старый пёс еле лапами шевелил, зубы практически все, как у хозяина выпали, всё равно выслуживается, пытается гавкать, а выходит фырчанье, летит на облезлый линолеум слюна из чёрной пасти.

А раньше Бим всё ухватывал за край штанов да за пятку, гонял соседских котов. Никого не пропускал на огород, преданно сторожил и днём, и ночью.

Досталось и собаке во время лихих времён, когда отстреливался Толик в своём доме от обезумевших, оголодавших сельчан,  рвавшихся к нему в дом за припасами. Оттого Бим глуховат стал да прихрамывал.

Хорошая тёплая куртка Скворцову велика стала. Рукава засучил, а когда сутулится – вообще страшно смотреть: свисает полами до пола. В доме Толика пыльно, но пахнет табаком. На столе графин с медицинским спиртом и рюмка.

- Угощайся, дед, давай, смелей. Согреешься, пока я сумку найду. Окаянная зараза, где-то завалялась.

Раз угощает, значит в настроении сегодня Скворцов. Может, кошмары не снились? А может, хоть раз не проснулся в слезах да обмочившийся. Тому явлению Евгений Григорьевич не раз свидетель был. Заметил, слишком рано, без часов-то, в гости заявляясь.

Подслеповатый Толик мог искать свою сумку часами, отказываясь от помощи. Но сначала Скворцов, матерясь сквозь зубы, выискивал в практически пустых комнатах извечно пропадающие очки.

От такого угощенья, как медицинский спирт, грех отказываться. Чуток поломавшись, поглядев на задремавшего в углу Бима, Евгений Григорьевич не устоял. Глоточек спирта мог хоть на денёк, да скрасить жизнь.

Серов передумал, мельком оглядев левую руку. Ногти снова слегка позеленели. Хмыкнув, дед, вытащил из недр кармана телогрейки пародию на носовой платок, сделанный из шторы. Открыв графин, смочил кончик платка спиртом, затем приложил к ногтям. При соприкосновении зашипело и стихло. Вот бы такое лекарство Евгению Григорьевичу каждый день, тогда бы уж точно вылечился. А так, наверное, зря спирт не выпил.

- Ну что, заскучал, дед? Пошли, а то кости ломит, - высунулось из комнаты из-за худобы похожее на череп лицо Толика. Глаза, чёрные провалы на обтянутом кожей черепе, ввалились так глубоко, что и цвета уже не разглядеть.

В один момент сошёл из себя Скворцов, наверное, когда узнал, что никто в убежище не заберёт. Ни любящая дочь, ни добродушный зять, с которым рыбачили здесь на озере каждые выходные. Вот так останется полковник Скворцов сам по себе в селе, пока не сдохнет.

- Пошли, - отозвался Евгений Петрович.

Бим заскулил, завилял хвостом, упрашивая хозяина взять с собой, опасаясь, что в хате запрут и вдруг больше не вернутся. В старости даже собака больше всего на свете боялась одиночества.

Толиковы сапоги на высокой подошве и шнуровке выдерживали всё. Казалось, сносу им не будет. Всем поселковым они были на зависть.

Сейчас сапоги готовы были свалиться с тонких, что у курей, щиколоток Скворцова. Толик в них и бумагу, и тряпки совал, чтобы как-то носить. Кряхтел при ходьбе Толик, но молчал.

Каждый день выбирали совместный маршрут и в чьи дома заглянут, даже если не раз уже в них заглядывали. Надо же было хоть чем-то день скрасить. Тишина, безделье оглушало обоих, хоть заживо в гроб ложись и старуху с косой жди.

У Толика в сумке лежало ружьё охотничье, тяжёлое. Идёт, кряхтит, сутулится, очки чужие то и дело поправляет на переносице. Ружьё теперь бесполезно, патроны давно закончились, еще когда жутковатые звери из леса приходили в Яровое. Их, и после смерти фосфоресцирующих, как мох и грибки, обросшие на деревянных хатах, есть страшно было. Сжигали, когда была возможность, а потом просто закапывали.

Ну, пусть тащит, пусть Толику спокойнее от этого ружья будет. Что ему, Евгению Петровичу, с этого… Зато Скворцов хоть по пути ворчит меньше.

В селе уже из пригодного для растопки и брать нечего. Пару месяцев назад, как люто похолодало, то всю мебель из хат спалили, полы по досточкам разобрали, а про любимые книги Серову и вспоминать не хотелось.

- Давай здесь остановимся. Вон, видишь, в хате Галки Сорокиной, слева оконная рама целая, - выдохнул, поправляя чужие очки Толик.

Евгений Григорьевич осмотрелся: и вправду, неужели раму проглядели. Улыбнулся, доставая из торбы собственноручно пошитой из плотной шторы, взятой за ненадобностью в одной из покинутых хат, когда все из посёлковых так, не сговариваясь, и брали, кому что надо было. Беспрекословно.

Не отбирая с пеной у рта и не таясь. Как позднее со съестным стало, когда лавка продуктовая не приехала в «Яровое» ни в положенную среду, ни через месяц, ни через два.

Топор частично заржавел, но для дела ещё годился. Таки незаметно пробралась зараза с земли в хату, хоть окна Евгений Григорьевич и не открывал, а ей, проклятой, хоть бы хны.

- Сейчас разрублю, а дрова, как обычно, поделим, Толик.

- Я на стрёме постою, - поглаживая сумку, вдруг раскашлялся Скворцов.

Засвистело протяжно, с уханьем. Вовремя успел согнуться, накинуть на голову капюшон, прикрыть лицо торбой Евгений Петрович. Ветер со всех сторон накрыл, точно колпаком, пылью, едкой, ржаво-серой. До слепоты, до кашля, и не вдохнуть, не выдохнуть. Лёгкие при вдохе аж огнём горят.

Толик хрипел, что-то шипел и упал. Едва что-то видя, действуя скорее инстинктивно, Евгений Петрович схватил Толика за руку, накрыл обеих своей огромной матерчатой торбой и потащил к дому.

С трудом доползли, а когда в открытую дверь ввалились, то дружно зашлись в приступе кашля. Едва закрыли дверь, как она снова вылетела от порыва пыльного ветра. Хорошо, что во всех хатах не раз побывали, оттого можно было сориентироваться.

Спрятались в подпол, а крышку за собой закрыли – и вовремя. Ухнуло ветром, занесло пыли в хату. Отсидеться надо бы теперь, и не важно, что могло бы созреть в земле и на стенах вокруг.

- Спасибо, дед, выручил, - скрипуче, через силу отозвался Скворцов. И снова зашёлся в приступе кашля. Затем вытащил из кармана зажигалку. Вот и не верь сельским россказням, что у Толика в доме полным-полно всего, только сховал, жадничая.

Щёлкнуло колёсико зажигалки. Раз, другой. Голубое пламя осветило стены подпола. На полках стояли покрытые пылью пустые банки, некоторые с чем-то неопределённым, с вздутыми крышками. На стенах нарос грибок, да разветвилась спрутом плесень махровая, фосфоресцирующая, сама по себе движущаяся.

- Давай посидим молча, пока пыльная буря не уляжется, - предложил Серов.

Но Скворцова, как обычно, было не заткнуть. Он всегда так сам по себе молчун молчуном, а когда случается бедовое, выбивающее из колеи, то угомониться, не мог. Шибко разговорчивым становился. А, холера с ним, путь болтает, главное, чтобы по подполу не ходил, а то мало ли что прилипнет со стены.

Серов давно со счёта сбился, сколько раз Толик рассказывал, как раньше беззаботно жил. Как дочке любимой квартиру построил, всё организовал, благо связи были. Никогда и копейки не жалел, всё ей: образование второе высшее, курорты, шмотки дорогие. Даже с бизнесом зятю подсобил. А тут в душу плюнули, что хоть вешайся. Уж лучше бы не обещали, что с собой заберут в убежище. Он и пенсию, хорошую, полковничью, практически всю им отдавал, верил, что организуют ему местечко подле себя. И вещи, как положено, собрал и ждал, всю ночь прождал и так приезда дочери не дождался. Только верный Бим жалобно скулил и в глаза понимающе смотрел. Мол, бросили нас, хозяин. Вот так несправедливо, гадски бросили.

… Сидели долго в подвале, воздух спёртый стал и жарко, но ветер всё никак не унимался. Пыль просачивалась сквозь растрескавшуюся крышку в подпол, благо хоть крышка не деревянная, а смех и грех – из толстого пластика, обитая снизу пенопластом. Вот и сохранилась.

- Ох, херово мне совсем, дед… Поди, помру.

- Держись, Толик! Морду кверху да хвост пистолетом. Рано тебе ещё помирать. Метеорит ещё не прилетел, а ты уже сдаёшься. Забыл, что ли, как зарекался, увидеть раньше Бима конец света.

Хихикнул, гыкнул в ответ Толик и заявил, что вспомнил. Затем в энный раз для собственного успокоения попросил что-нибудь о себе рассказать.

Сплёвывая по очереди мокроту во влажную, чавкающую до, словно дышащих пузырей землю в подвале, начал рассказывать свою историю Евгений Петрович. А как не подбодрить Скворцова, раз очень просит.

Женат Серов был только раз, ибо однолюб. Любимая умерла при родах. А умничка, подающий большие надежды в карьере сын погиб совсем молодым, заболел в командировке. Сказали, что слабый иммунитет, а как потом стало ясно, пытались скрыть одну из первых бактериологических атак террористов.

Вот такие дела. Евгений Петрович продал квартиру в центре, не мог выносить круглосуточный шум, поток людей и автомобилей.

Сам Серов детдомовский, и жена тоже, поэтому родных не было. Друзья, ну что друзья, не будешь же своей тоской мешать чужому счастью. Так и оказался в Яровом. Занялся сельским хозяйством. Мечтал встретить тихую, спокойную старость в окруженье книг, да пластинок. Завести корову, козу, да кур. Успел завести только кур, как в один момент остаток денег от продажи квартиры прогорел в обанкротившемся банке. И судиться было бесполезно. Так и остался без канализации, без покупки парника да без газового отопления. А кирпич, что приобрёл для расширения и утепления дома, так и лежит себе, за ненадобностью. Да кому кирпич надо, когда жрать стало нечего?

- Ну, что, пойдём, дед. Кажется, ветер стих, не слышу его. Етит, твою дивизию, если ошибаюсь?

- Не, правда. Тихо.

Выбрались из подпола. На пластиковой крышке, сверху, как прикипела толстая горка пыли. Как и на полу в хате – повсюду отвратительная ржаво-серая холера.

Евгений Петрович топор хотел найти. Ну как же без него. Измазался в пыли, в грязи, чихал, наконец, нашёл.

- Эх, дед, а дед? Пошли ко мне. Спиртика бахнем, сразу согреемся, - легонько коснулся руки Серова Толик.

Евгений Петрович вздохнул. Согласился. Всё равно в своей хате без дров ночью от холода околеть можно.

Шли, а пыль местами висела в неподвижном воздухе взвесью, чем-то напоминая сеть и паутину одновременно. Аж жутко. Такие аномалии они сразу обходили. А мало ли что? Бережёного Бог бережёт.