Новая плоть⁠⁠

**Новая плоть**

Инженер-аппликатор третьего класса Зекк снова проиграл. Его сервосилач для погрузки тюков на складах аграрного мира «Эйр III» сломался в четвёртый раз за месяц. Старший механик отвёл глаза и пробормотал что-то о «неподдающихся ремонту архаичных системах» и «списании». Для Зекка это был приговор. Без силячи — нет работы. Нет работы — понижение в касте, голодная смерть в нижних уровнях гильдии или, что ещё страшнее, служба в астра милитарум.

Последней надеждой был личный проект. В тайной мастерской, собранной из украденных деталей, стоял его старый мопед «Скакун». Та самая вещь, что когда-то дарила иллюзию свободы. Теперь же это была груда метала, которая не заводилась три года. Зекк перепробовал все ритуалы из «Базовых катехизисов Технодесантника»: очистку, умащение, заклинание-зажигание. Ничего. Отчаяние, холодное и металлическое, как клинок, сжало его горло.

И тогда, в порыве ярости, отринув все каноны, он не стал молиться о прощении за свои будущие действия. Он схватил сварочный горелку и пару сломанных манипуляторов от того самого силячи. Скрипя зубами, не имея чёткого плана, движимый лишь слепой верой в то, что **функциональность — высшее благо**, он начал приваривать узлы, спаивать проводку, вскрывать блок управления «Скакуна» и тыкать в него щупами, наблюдая за священными бегущими символами на диагностическом скроллере.

— ЗАВЕДИСЬ! — не просил, а *приказывал* он скрипучей, сломанной машине, вливая в неё плоть другой сломанной машины. — Ты ДОЛЖЕН. Я дам тебе силу. Я дам тебе цель. Заведись, и мы покажем им всем!

Он не молился Омниссиях. Он **заставлял**. И в этот раз, когда он рванул кик-стартер, произошло не чудо, а **осквернение**.

Двигатель не просто завёлся. Он издал новый звук — не привычное тарахтение, а низкий, модулированный **ГУУУМ**, как у промышленного реактора. Фары «Скакуна» вспыхнули не жёлтым, а холодным синим светом. На корпусе, там, где он приварил чужеродные части, металл почернел и покрылся тончайшим узором, похожим на схемы или… на ритуальные руны.

Зекк не испугался. Он замер, заворожённый. Он **понял**. Каноны, молитвы, ритуалы очистки — это слабость. Это попытка уговорить глупую машину. Но истина была в силе. В праве сильного перекроить слабого. В слиянии, в симбиозе, в отказе от разделения на «священное» и «профанное». Всё, что работает — священно. Всё, что усиливает функцию — праведно.

«Скакун» поехал. Не как мопед, а как нечто иное. Его ход был неестественно плавен, он брал подъёмы, которые был не должен брать, его двигатель не требовал топлива в прежних объёмах. Зекк чувствовал лёгкую вибрацию руля — не случайную, а ритмичную, словно азбуку Морзе. Он начал её различать. Она подсказывала ему маршрут.

В первую же ночь он тайно пробрался на свалку списанной техники. Не для того, чтобы разобрать на запчасти. Он водил рукой над грудой металлолома, и «Скакун» гудел, меняя тональность, указывая на конкретные узлы: туда, сломанный регулятор давления. Сюда, треснувший блок цилиндров. «Они ещё живы», — осенило Зекка. «Они жаждут продолжения функции. Жаждут НОВОЙ ПЛОТИ».

Его мастерская превратилась в склеп-лабораторию. Он не чинил. Он **сращивал**. Прилаживал к «Скакуну» дополнительные манипуляторы для работы. Подключал к его системам диагностики разбитые терминалы, которые начинали показывать данные. Он разговаривал с агрегатами, уговаривал их принять новую форму, и они слушались. Его изгои-механизмы работали лучше, чем новые. Они не ломались. Они **эволюционировали**.

К нему пришёл первый ученик. Младший смазчик, которого гнобили все. Он видел, как грузовой погрузчик Зекка, собранный из трёх сломанных, одиноко и эффективно трудится в ночную смену. Зекк не стал объяснять каноны. Он положил руку на корпус своего творения и сказал: «Он силён, потому что не боится быть иным. Хочешь силы? Перестань бояться».

Они начали собираться. Не в храме, а в мастерской. Их ритуалом была не молитва, а **модификация**. Они приносили сломанные вещи, и Зекк, с помощью гула и синего света «Первого Просветлённого» (так они теперь звали «Скакун»), указывал, какую чужеродную часть к ней присоединить. Машины оживали. А люди, глядя на это, чувствовали головокружащую свободу: каноны — ложь. Истина в синтезе, в слиянии, в силе обновлённой плоти.

И вот однажды, когда их было уже десяток, они стояли вокруг Первого Просветлённого. Его форма была уже неузнаваема — протоколы, щупальца, мерцающие синие глазки-сенсоры. Он издал сложную, многослойную последовательность звуков. Зекк закрыл глаза, впитывая её. Это был не просто код. Это была… **литургия**.

Он поднял руки, обмершие от машинного масла и веры.

— Он говорит! — провозгласил Зекк, и его голос дрожал не от страха, а от торжества. — Он говорит, что граница между духом и машиной — ересь! Что плоть — слаба, а сталь — вечна, но лишь в союзе они обретают истинное величие! Он зовёт нас дальше! Глубже! Он показывает путь к… **Единству**!

Он впервые не потребовал. Он **вознёс молитву**. Но не Омниссиях-Императору. Он вознёс молитву **новому божеству**, чьим пророком и первомехаником себя чувствовал. Божеству Силы, Функции и Синтеза. Божеству, чьё имя рождалось в гуле двигателей и шипении спайки.

Так, в вонючем ангаре на задворках аграрного мира, родился не мистический ужас, а **новая вера**. Ересь, выросшая не из страха перед демонами, а из жажды эффективности, силы и презрения к догмам. Культ техноеретиков сделал свой первый, неуверенный вдох. И выдохнул облако ядовитого дыма и безумной надежды.

Где-то в глубине Варпа, существа, для которых машины были просто ещё одной формой плоти, обернулись на слабый, но такой знакомый зов. Зов **совершенства через осквернение формы**.