Мама, не корми меня колготками

Детство пахнет мамой.

Мамиными мягкими руками, её сладким дыханием на ушко и самым вкусным в мире её молоком.

Детским земляничным мылом.

Папой.

Папиной слегка небритой, колючей, как ёжик, щекой.

Дедушкиным кремом для бритья, его помазком с зелёной костяной ручкой.

Взбитой пеной, в которой он так похож на Деда Мороза.

Кедровыми орехами в плотных тёмных скорлупках, что дедушка колет на маленькой кухне старым алюминиевым прессом для чеснока в квадратной миске с синей каймой.

Чайником с громким свистком на плите и переводилками с грибами и ягодами на белых кафельных плитках.

Манной кашей, что мама варит утром на кухне. Совсем без комочков. А мы её всё равно почти не едим.

Сыром, что я макаю в сладкий горячий чай. Синими цифрами из этого сыра.

Чаем в стеклянных прозрачных стаканах из самого вкусного в мире буфета.

Тонкой цветной полупрозрачной соломинкой для газировки и кваса.

Пузырьками, бьющими в нос.

Маленькой вилочкой с петушком на ручке.

Горбушкой белого мягкого батона по пути домой. Только из магазина.

Парным молоком, ещё тёплым.

Молоком из треугольных пакетов, вкусным и жирным, как сливки.

Детство пахнет цыплятами. Маленькими солнышками в коробке под лампой. Раскрошенным варёным желтком в ладошках.

Оно пахнет солнцем, летом запутавшимся в белых занавесках, зимой в красных маках, в которых мы по утрам прятались друг от друга.

Петушиным криком

Деревянным домом.

Дымом костра. Печным дымом.

Горечью трав. Пылью.

Разогретой сосновой смолой. Хвоей. Шишками.

Густым дымом из старого самовара. Рассказом, что когда-то его раздували старым сморщенным сапогом.

Коровьим навозом.

Свежескошенной травой. Сладким красным клевером. Белой кашкой.

Пахнет первой дедушкиной клубникой. Только с грядки. На огромной тарелке с горкой.

Войлочной вишней совсем не вишневого - ярко-алого цвета. Из его пропахших табаком рук.

Перезревшей сливой. Сливовым соком, бегущим по стеклянной трубке из соковарки на кухонной плите, где не горит свет, а сквозь окна подглядывает вечернее солнце.

Сосками, вывернутыми вовнутрь вместо крышек на бутылках с соком, в которых иногда спят осы, я иногда сую туда пальцы, а меня жалят всполошившиеся осы.

Клетчатыми обоями на кухне, за которыми шуршат мыши.

Огромным деревянным столом на чуть резных ножках, на котором стоит выгоревший телефон с витым шнуром и круглым циферблатом, в котором может застрять палец.

Столом, под которым можно ждать, когда сварятся грибы, и полезут пенки с варенья.

Вишнёвым вареньем без косточек, что мы все вместе их выбиваем за столом на террасе специальными прессами, с острыми двойными вилками на конце.

Тёмным соком, что бежит по рукам на стол.

Размятой ложкой в стакане клубникой с сахаром, залитой молоком.

Почётным первым огурцом, разрезанным пополам. Только с грядки! Растёртыми с солью половинками.

Ароматным полосатым арбузом, который папа приносит домой, кладёт на огромное блюдо из-под буфета. Ягода с треском лопается – каждый получает по кусочку. Он оказывается красным, сверкающим, сахарным внутри, полным черных косточек.

Терраса наполняется ароматом, так похожим на запах свежескошенной травы. Вкусно! Уплетаем его за обе щёки, выплёвываем косточки – боимся, что он прорастёт в животе, а маленький Ванька старательно сажает их во дворе, чтоб выросли новые.

Детство пахнет малиновым вареньем с густыми пенками на куске белого хлеба.

Тёмной бархатной сладкой малиной на колючих кустах. Случайным вонючим клопом на ягоде.

Разомлевшей на солнце варёной земляникой. Жёлтым зверобоем.

Морем синих люпинов на поле. Лиловым кипреем.

Белой изморосью грибниц в лесных канавах.

Грибами.

Огромными белыми. Хрустящими разноцветными кнопками-сыроежками. Чумазыми свинушками. Жёлтыми, как перезревший лимон, лисичками.

Варёными холодными грибами с луком в подсолнечном масле. Солёными уже вишнёвыми, черными груздями с пахучими семенами укропа.

Сушёными ожерельями белых на тонких проволоках под потолком кухни.

Грозой.

Мокрым асфальтом.

Грязью, текущей по полям. Квакающей глиной под сапогами.

Вековой пылью на чердаке. Сокровищами в старых сундуках. Секретами в глубинах пыльных ящиков в покосившихся сараях.

Пахнет утром. Туманом. Холодной росой.

Как заря розовой изнутри большой ракушкой рапана, в которой шумит море.

Драгоценными морскими камушками гальки, такими яркими, если их намочить.

Солёными огурцами. Мятыми листами чёрной смородины в руках, пахучими зонтиками укропа, что выше тебя на две головы, а то и того выше. Разрезанными зубчиками чеснока. Хреном. Крепкими дубовыми листами. Горячим рассолом на кухне.

Плесенью в погребе.

Крысиными норами среди старых банок без крыс.

Фыркающими ежами, которых дедушка приносит домой в огромных рукавицах – показать нам перед сном. Тяжёлым ежиным топотом по деревянному полу.

Квашеной капустой в огромном баке на балконе. Солью на руках.

Чёрным хлебом, натёртым чесноком с духовитым подсолнечным маслом.

Жжёным сахаром, кипящим в маленьком половнике над огнём. Петушками на палочках и бесформенными огромными карамелями, застывшими в ледяной воде.

Первым салатом из яблок, морковки и пером зелёного лука с синим цветком на макушке.

Горячим какао, сваренным мамой на молоке из волшебного коричневого порошка «Золотой ярлык». Перемешанной с ним сгущенкой из бело-голубой банки.

Крепким кофе в маленькой турке с кривой ручкой.

Огромными кусками кондитерского шоколада в белой бумаге. Душистыми конфетами в ярких картинках: мишками, барбарисками, маской, ирисками, в которых остаются молочные зубы, холодком в бумажных трубках.

Сладкими фантиками, свернутыми в плотные квадратики, в жестянке из-под монпансье.

Лимонными мармеладными дольками в сахаре.

Сухими бинтами. Йодом. Помятым листом подорожника.

Липовым чаем. Горьким шалфеем. Вьетнамской бесконечной «звёздочкой» в блестящей круглой баночке.

Мятными таблетками, сладкой аскорбинкой и гематогеном.

Настойкой календулы и гвоздичным маслом от комаров.

Ряской на палке. Головастиками в трёхлитровой банке. Красным извивающимся мотылём со дна пруда. Илом в сапогах, которые никак не снять, когда нечаянно провалишься по колено с удочкой на пруду.

Тягучей болтушкой из манки на крючке.

Карасями, плотвой, жадными бычками.

Свежими газетами, разложенной на них на заднем крыльце пересушенной воблой с выступившей по чешуе солью. Икрой с горчинкой.

Яблоками из своего сада.

Белыми. Красными.

Незрелыми. Кислыми до оскомины.

Налитыми. Сладкими. С червоточинкой.

Громкой соковыжималкой. Яблочным жмыхом и густой пеной на поверхности свежайшего янтарного сока.

Сушёными дольками яблок, нанизанными на тонкие нити, в хрустящих бумажных пакетах.

Цветными горькими листьями. Дымными осенними кострами вокруг.

Холодными руками на горячей кружке. Большими шпротами на белом хлебе.

Юбилейным печеньем со сливочным маслом.

Снегом.

Чистым глубоким снегом, как одеяло накрывшим весь свет.

Под ним мы набираемся сил.

Там нас оплетают подснежники.

Там изумрудный мох ползёт по нашим волосам.

Там мыши поют нам мамины песни…

https://vk.com/undermarusinkust

Хотя мама после смерти отца и потерпела неудачу с первым сожителем - рук не опустила.
Её можно было понять. Молодая женщина в расцвете лет в безперспективном селе одна с двумя детьми.
Была она работящая и хозяйственная.
Сама хлеб пекла в печи долгие годы, много чего умела.
Когда мы в школе проходили Некрасова и учили наизусть "Есть женщины в русских селеньях..."- я сразу вспомнила нашу маму. Это про неё. Да и я видела, как на неё с восхищением смотрели мужчины нашего села. И дело тут даже не во внешности.

После того, как мама снова осталась одна- она стала ходить в кино по вечерам. В доме появилась яркая губная помада морковного цвета.
Не знаю, ходила ли мама на самом деле в кино. Но у неё начался роман со вдовым соседом, который жил рядом со свой матерью и двумя почти взрослыми детьми. У нас даже ограда была общая и огороды рядом. Эти соседи были прежними хозяевами нашего дома. Поэтому наши дома соединяла узкая тропинка. А ещё мы пользовались одним бассейном, в который привозили питьевую воду. По этой тропинке мы и носили воду из бассейна.

Для молодёжи поясняю, что в то время бассейны в сельских дворах были похожи на колодцы, бетонированные изнутри и предназначались не для плаванья, а исключительно для питьевой воды в то время, когда колонки ещё не стояли на каждом углу.

Когда-то мы с сестрой таскали воду и на коромыслах из колонки лет с 12-ти.

А в то время, когда произошла эта история, мне было шесть лет, а сестре- девять.
Мама закрывала нас на замок и уходила. Мы не боялись.

Как-то поздно вечером дядя Жора постучал в окошко той комнаты, где мы спали и спросил: "А мать дома?"-"Нет! Она в кино ушла!"- закричали мы с сестрой хором.

Как-то мы с сестрой загостились летним вечером у хлебосольных родственников нашего отца. Дворы тёти и бабушки были через дорогу друг от друга, но далековато от нас.
И хотя маме не нравилось, что мы туда приходили, поделать она с этим ничего не могла. Да и родственники привечали нас как могли.
" Мёдом вам там намазано, что ли?"-недовольно ворчала мама. А мы получали там любовь, которой нам так не хватало в собственном доме.

В тот вечер мы засиделась, уже темнело. За нами пришла мама. Родные отца не испытывали неприязни к нашей матери. Во всяком случае я никогда не слышала ни одного плохого слова в её адрес.
А вот она их недолюбливала.
Гостеприимные хозяева не спешили отпускать нас из своего дома. Они уговорили маму немного посидеть в летней кухне.

Мы сидели и грызли семечки. Разговор зашёл о том, что мама ходит в кино.
- А вы не боитесь оставаться одни?- спросил муж тёти.
- Нет.
- Ну и правильно! Чего бояться?Ложитесь и спите.
И тут я выдала:
- Да, уснёшь тут, когда дядя Жора в окошко стучится и стучится.

Родственники с трудом пытались сдерживать смех, а разъярённая мама вскочила со своего места и со всей своей недюжинной силы влепила мне звонкую пощёчину.
От неожиданности и обиды желание грызть семечки у меня пропало напрочь, а появилось непреодолимое желание зареветь в голос, но я не стала этого делать. Боялась, что будет только хуже. Я поняла, что ляпнула что-то не то и только кривила губы в попытке не разрыдаться. Щека горела и слёзы предательски текли по моему лицу и остановить их я была не в силах.

- Паша, ну зачем ты? Она же ребёнок.- робко заступился за меня дядя Ваня.

По дороге домой мама прочитала нам лекцию о том, что НИКОГДА нельзя рассказывать о том, что происходит дома.

До сих пор не знаю - как должно была поступить мама. Но те ощущения, которые я испытала в тот день до сих пор помню.