Дело о ложной одержимости (окончание)⁠⁠

Дело о ложной одержимости

Дело о ложной одержимости (2)

Дело о ложной одержимости (3)

Дело о ложной одержимости (4)

Дело о ложной одержимости (5)

-12-

Мы долго ещё сидели с батюшкой Питиримом, разговаривая о бесах и о мире, в котором нам выпало жить. Как-то незаметно я подъел все пироги, что испекла мама для моего спасителя. А сам батюшка допил вторую рюмочку наливки и сейчас сидел благостный, раскрасневшийся, с блестящими глазами. Между нами установилась та особая хрупкая близость, какая бывает при зарождающейся дружбе.

Всё между нами было сказано, все точки над «Ё» расставлены. Можно было прощаться и уходить, но я медлил. Да и батюшка Питирим не выказывал никакого желания остаться одному, он явно наслаждался моим обществом. И я решился высказать то, о чём думал уже несколько дней.

- Вы им всем утёрли нос, - с восторгом сказал я. – И судье, и уряднику, и вообще… Даже жалко, что вы священник. Вам бы в полиции служить. Вы такой умный!

- Я не всегда был священником, сын мой, - коротко ответил батюшка Питирим.

Он задумчиво разглядывал меня, словно решая, достоин ли я его доверия. А потом кивнул и встал.

- Пойдём, - сказал он.

Мы прошли в его кабинет, битком набитый книгами, журналами и рукописями, и не все они были религиозного содержания. На столе лежал толстенький ежегодник «Физического вестника» - точно такой же выписывал для школы учитель Белкин. Рядом в живописном беспорядке громоздились книги по химии, истории, естествознанию. Я даже разглядел новый скандальный роман графа Бурлаева – чтиво, на мой взгляд, менее всего подходящее для священника.

- Ничего себе! – вырвалось у меня. – Это же сколько времени надо, чтобы всё это прочитать!

- Я стараюсь, - откликнулся батюшка. – Нужно быть в курсе современных научных воззрений… хотя многие почему-то считают, что особе духовного звания светские знания ни к чему, что с нас достаточно религиозной литературы… Но времени действительно не хватает, в этом ты прав. Поэтому моё образование, скажем так, несколько поверхностное.

Батюшка Питирим плотно закрыл дверь, задернул занавеску на окне (я с удивлением наблюдал за ним), потом встал на стул и распахнул дверцы самой верхней полки из тех, которые были навешаны по всей стене. Достал оттуда что-то, закрыл дверцы и слез со стула.

- Вот, - несколько смущённо сказал он, протягивая мне тощую брошюрку в серо-синей обложке; на обложке злодей в чёрной маске занёс нож над перепуганной красавицей.

- Карманка! – воскликнул я, поражённый до глубины души.

Ну, ладно, я понимаю – химия там, физика. Ладно, допускаю, - граф Бурлаев, прогрессивный, как говорят, автор, пишущий всякую заумь. Но бульварные романы, печатающиеся на отвратительной дешёвой бумаге, продающиеся за грош на каждом углу! Это уже, извините, ни в какие ворота не лезет! То-то наш батюшка прячет эти книжонки, помещающиеся в карман, на самой дальней полке, куда случайно не заглянешь!

Учитель Белкин называет эти книжки низкопробным чтивом, отрыжкой литературы и призывает нас не читать их, чтобы не засорять мозги. Но мы, конечно, читаем. Я, например, очень люблю серию про мальчика-обезьяну: как он, совсем маленький, потерялся в джунглях, а его подобрали и воспитали полуразумные обезьяны, потомки атлантов. Ерундистика, конечно, но читать про его приключения очень увлекательно – он там то и дело кого-то спасает. А мама, например, обожает книжки про цыганку Зару – в неё постоянно влюбляются всякие там принцы, шейхи и цари, но она каждый раз предпочитает какого-нибудь скромного невзрачного работягу. Судя по всему, работяг этих она безжалостно бросает, потому что в начале каждой новой книги она оказывается свободной и готовой к новым любовным приключениям.

Но это мы, обычные люди. Но вот чтобы такой умный, такой достойный человек, как батюшка Питирим, читал нечто подобное! Нет, этого я даже в бреду представить не могу!

- Да-да, - со странной усмешкой сказал батюшка Питирим. – Вот тебе прекрасная иллюстрация на тему, что ничто человеческое нам не чуждо.

Он уселся за письменный стол, безо всякого почтения сдвинул научные труды в сторону и на освободившееся место положил дешёвую книжку, бережно огладил её ладонями.

- «Тайна воскресного садовника» - прочитал я и добавил разочарованно: - А, детектив. Фу.

Читал я детективы – сплошной мордобой и погони. Ну еще похищенные красавицы, наследники и фамильные драгоценности. Мне такое не нравится.

- Не «фу», - строго сказал батюшка Питирим. – Ничего общего с «фу», юноша. Это настоящее добротное чтиво, заставляющее думать, рассуждать логически, тренировать наблюдательность и внимание к мелочам… Елизар Огнев… Это, конечно, псевдоним. Я знаю этого человека, когда-то мы были с ним добрыми приятелями. Всю жизнь он проработал в полиции, в уголовном розыске, да и потом, на пенсии продолжал консультировать своих коллег. Всё, что здесь описано, - батюшка Питирим постучал пальцем по книжке, - всё правда, от первого до последнего слова! Конечно, изменены имена участников и некоторые обстоятельства… Вот, например, что ты подумаешь, если садовник тебе скажет, что у него пропали рабочие перчатки?

Я пожал плечами.

- Ничего не подумаю. Небось, потерял где-то, растяпа. Или выбросил, если они рваные.

Батюшка Питирим кивнул с такой энергией, что у него хрустнуло в шее.

- Вот именно! – воскликнул он. – Так все и подумали – потерял. И отмахнулись от этого малозначительного факта. А сыщик не отмахнулся. Он стал расследовать факт пропажи, и это вывело его на убийцу старого купца. Хотя все вокруг считали, что тот умер от старости… Возьми, - сказал батюшка и протянул мне карманку. – Почитай на досуге. А на обложку не обращай внимания. Причуда издателя, он считает, что так книги лучше продаются.

«Тайну воскресного садовника» я прочитал в ту же ночь. И пришёл в восторг. Хотя нет, сначала я жутко расстроился, потому что не смог угадать, кто же убийца. А потом понял, что угадывать бесполезно, надо, как и говорил батюшка Питирим, обращать внимание на мелочи. Которые в результате и приведут тебя к истине. Перечитал «Тайну…» ещё раз – внимательно, вдумчиво, и тогда уже пришёл в восторг.

А еще я понял, как батюшке Питириму удалось вычислить настоящего бесноватого. Если он читает такие книжки, то для него это раз плюнуть!

***

Осталось рассказать совсем немного.

Когда улеглась шумиха вокруг этого дела, когда меня оправдали, и я со спокойной душой вернулся жить в свой родной дом, мне опять приснилась матушка Вельма. Только в этот раз она была одета, вид имела скромный и богобоязненный, и ничего в ней не осталось от той обнажённой валькирии, что выла от горя над бездонной могилой. Матушка Вельма стояла в своей чистой светлой горнице и строго смотрела на меня.

- Ты ведь никому не расскажешь? – скорее приказала, чем спросила она, и я как-то сразу понял, о чём идет речь.

- Не расскажу, - согласился я. – Честное слово.

Матушка Вельма удовлетворённо кивнула, и я проснулся.

Слово, данное даже во сне, надо держать. Тем более, данное такому человеку, как ведьма – тебе же самому так будет спокойнее. Но ведь думать-то мне никто не запрещал, правда? И вот до чего я додумался в результате.

Спасая меня, матушка Вельма совершила некий обряд, которому я стал невольным свидетелем. Забрасывая землёй разверстую могилу, она боролась за меня с бесом – и проиграла. Потому проиграла, что одержимым оказался не я, а Колька. Наверное, она не имела права совершать этот обряд. Или не должна была – без особого разрешения Конвента, получить которое у неё просто не было времени. И теперь матушка Вельма опасалась, что я начну болтать о своём сне направо и налево, как базарная бабка… пойдут слухи, дойдут до её начальства…

Какое наказание положено ведьмам за нарушение их закона? Не знаю и знать не хочу, у меня и без того голова пухнет от всего, что влезло в неё за последний месяц. Так что будь спокойна, матушка Вельма, я – мужчина и я дал слово!

… Зимой Колькина семья продала дом и уехала – к родным, в тёплые края, как они сказали. А через несколько дней после их отъезда я нашёл в лавке запечатанный конверт без марок и почтовых штемпелей, адресованное лично мне. Заинтригованный, я разорвав конверт, достал письмо: на половинке дешёвой желтоватой бумаги Колькиным почерком было выведено только одно слово.

«Прости»

Больше я о Кольке Комарове ничего не слышал.