Stairway to heaven


Ветер принес запах песка и мескалиновых кактусов, покружил немного по асфальту высушенным жуком, обламывая хрупкие лапы. Огромное красное солнце остывало, выпуская на волю тех жителей пустыни и прерий, которые не очень любят пекло и сухой воздух. Солнце поджигало и без того красные каньоны в дали, они превращались в металл, плавленый в доменной печи, бросали багровое зарево на темно – синее небо. Ветер трепал блеклую растительность, прижившуюся только возле немногочисленных камней, которые виднелись тут и там, посреди красного песка, красной глины и красной пыли. Растительность больше напоминала сухие и ломкие волосы больных стариков, шевелилась и шуршала, пытаясь выбраться из этого ада. Души мертвых. Это они шепчут через почти мертвую траву. Проклятых и нет. Тех, кто застрял здесь, между небом и подземным царством Аида, так и не смогших перебраться через черные воды.
Чуть съехав на обочину, стоял красно – черный, от покрывавший его пыли, Шевролет Камаро, тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года выпуска. Его радиатор потрескивал, остывая. Остывал он весь, от полов кабины и до нитей накаливания в лампочках фар. Сквозь открытые окна дверей виднелась вездесущая пыль, покрывавшая торпедо, обшивку салона, внутреннюю ручку пассажирской двери. Видно, ей давно не пользовались. Красное солнце блестело на лобовом стекле, слабо нагревая размазанных по нему насекомых. Прислонившись к пассажирской двери, стоял по пояс голый парень, худой и высокий. Длинные каштановые волосы непослушно завивались, падая на выдающиеся скулы, точно очерчивая высокий лоб и волевой подбородок. Серо – голубые, цвета недошлифованной стали, глаза, не отрываясь смотрели на пожар заката. Тень от придорожного столба падала на парня, защищая его от вездесущего солнца. Он стоял и слушал. Шепот мертвых и гул ветра в проводах. Он слушал солнце, пустыню, напряженно вслушивался в далекий каньон. Неподалеку заокал шакал, засмеялась гиена. Парень не спеша потянул из – за пояса длинный, блестящий револьвер. Отвел большим пальцем курок и крутнул барабан. Тот масляно завертелся, показывая желтоватые капсюли патронов. Барабан остановился, стальные глаза выискали шакала, рука вытянулась в его направлении, пустыню огласил громкий выстрел. Глаза прищурились из – за порохового дыма, временно потеряли возможность видеть даль. Но и без видимости стало понятно, оканье превратилось в визг. Парень поставил револьвер на предохранитель и опять засунул его за пояс голубых джинс. Достал из кармана пачку сигарет, зажигалку. Закурил, выпустив дым по направлению к солнцу. Тот вылетев из тени, окрасился малиновым. Выкурив сигарету и понаблюдав за рвущимися от ветра клубами дыма, он залез в машину. Поерзал на сиденье, устраиваясь поудобнее. Выжал сцепление, поймал нейтраль. Повернул ключ, стартер заныл, раскручивая шестилитровый мотор. Восемь поршней начало сменять верхнею и нижнею мертвые точки, по малому кругу начала циркулировать охлаждающая жидкость, клапана застучали, пожирая смесь и отрыгивая ее труп в атмосферу и наконец триста семьдесят пять лошадей под капотом ожили, взревев от нетерпения и обузданного желания пожирать мили. Парень выждал, пока двигатель немного прогреется и включив вторую передачу дал газ, и резко бросил сцепление. Мотор радостно рванул задние колеса машины, чуть отрывая самого себя от земли, покрышки застонали, завизжали, сгорая от яростного трения, и в салон ворвался ветер, взвихрив каштановые волосы.
Машина давала около восьмидесяти в час, когда в салоне стало мерцать синим и красным. Парень оглянулся, позади держался полицейский Форд , это его световая балка давала мерцание в кабине. На пассажирской двери поблескивал дополнительный фонарь, которым напарник водителя ослеплял подозреваемых. Самого напарника не было, зато на его сиденье виднелось помповое ружье, вставленное в специальный держатель на торпедо. Полицейский вел машину в черных очках – капельках, криво улыбаясь солнцу. Сирены не было слышно, и парень решил не удирать и не останавливаться. Он просто сбросил скорость до шестидесяти. Полицейский не обгонял, но и не выключал балку, так же держась позади. Так они ехали сквозь пустыню, не спеша, наслаждаясь ветром и дорогой, пустой до самого горизонта. Иногда, когда попадалась гора, казалось, что асфальт уходит прямо на небо. Закат стал совсем ядовитым, бросил на дорогу первые длинные тени вечера, обещая теплую ночь. Тень придорожных столбов глубоко резала пустыню за дорогой, превращая саму дорогу в мерцающий стробоскоп. Парень зажег фары, показывая габаритными огнями полицейскому: «Я тут, но и ты тут. Мы одни, если случиться авария, нам не помогут. Мы умрем вместе». Полицейский тоже зажег ближний свет, отвечая: «Я знаю, но все мы есть только сейчас и здесь». Так продолжалось около пятидесяти миль. Парень захотел отлить, включил поворотник, мягко притормаживая скатился на обочину. Полицейская машина повторила маневр. Парень вышел, прикрывая револьвер рукой, отошел за машину и расстегнул ширинку, поливал красную глину обочины. Боковым зрением он видел, как полицейский взял ружье и вышел из машины, пошел в сторону Камаро парня. Заглянул в салон, наклонился рассмотреть номерные знаки, и наконец молча встал позади парня. Парень стряхнул, застегнул ширинку и резко развернувшись достал револьвер. Длинное дуло смотрело в пуговицу на животе полицейского. Он так же молча отпустил ружье и поднял руки. Парень надавил на револьвер, недвусмысленно показывая на свою машину. Полицейский осторожно развернулся и забрался на пассажирское сиденье. Парень обошел машину, целясь в лицо копу через лобовое стекло. Открыл водительскую дверь, сел за руль и дал зажигание. Правой рукой держа револьвер, левой вывел машину на трассу. Револьвер опять смотрел в живот, мотор рычал, они молчали. Полицейский смотрел только вперед, но парень знал, он видит его, видит револьвер и знает, что он заряжен под завязку. Ехали молча, редко ловя подвеской неровности дороги. Зеленая подсветка приборов стала ярче, солнце почти ушло, и парень подумал: «Пора». Опять повернул руль на обочину, заглушил мотор. Ткнул полицейского в живот револьвером: «Выходи». Он взялся за ручку пассажирской двери, впервые стирая с нее пыль за многие мили. На его спине и заднице осталась пыль с сиденья, черный мундир стал красноватым. Парень вылез, подождал пока полицейский подойдет с поднятыми руками, звезда шерифа в лучах заката сверкала ярко – кровавым багрянцем, оправа очков – капелек из золотой превратилась в нежно – розовую. Парень обошел его и ткнул стволом в почку: «Иди». Он пошел, нерешительно, ожидая напряженной спиной пулю, которая принесет боль и облегчение. Пули не было, не было выстрела. Полицейский шел, вдыхая грудью воздух свободной пустыни, запах мескалинового кактуса, глины, камней и песка. Парень закурил сигарету, и когда фигура полицейского стала похожа на фигуру карлика, крикнул:
- Вверх, иди вверх! – полицейский замер, потом поднял ногу и оперся о воздух, поднял вторую, нащупал следующую ступень, обернулся. Парень помахал ему револьвером, пуская дым сквозь улыбающиеся губы. Полицейский уверенно шел вверх, его фигурка уже почти слилась с последними лучами заката, пока совсем не пропала. На пустыню опустилась ночь, парень залез в машину, но не стал заводить ее. Включил радио, шкала засветилась мягким зеленым светом и голос спокойный, но умеющий быть пронзительным, как игла, запел:
There's a lady who's sure
All that glitters is gold
And she's buying a stairway to heaven.
When she gets there she knows
If the stores are all closed
With a word she can get what she came for.
Ooh, ooh, and she's buying a stairway to heaven…

Толпа разноцветного народа лениво слонялась по торговым рядам базара. Солнце немилосердно припекало макушки, делая редкие мысли невыносимо
медлительными. Продавцы вяло зазывали, люди так же вяло реагировали, текуче разглядывая хлам на прилавке. Цыгане просили денег, их дети, черные, как маленькие негритята, стреляли сигареты, предлагали насвай. Олег ходил меж рядов старьевщиков, выискивая, всматриваясь в лица продавцов. Не то, опять не то, этот слишком веселый, этот слишком православный. Второй час в патоке народа. Липкие запахи, пот, газированая вода и выжигающие солнце в зените. Олег в третий раз, сделав круг, остановился под тополем посреди рядов, отдохнуть в тени. Снял черную шляпу, стал обмахивать ею лицо. Черная одежда привлекает слишком много солнечной радиации, но по другому никак. Пот со лба стекал под
темные стекла очков, щипал глаза, оставлял липкие дорожки, на которые моментально оседала пыль. Опять протяжно заныла печень, те самые тревожные звоночки. Олег достал сигарету и закурил, вращая глазными яблоками уже без всякой надежды. Взгляд его покрасневших, с нездоровой желтизной глаз упал на невзарачного мужика, чуть поодаль от остальных торговцев. Его товар лежал на выцветшем, драном одеяле, в тени, под другим недалеким тополем. Косая птичья клетка, гаечные ключи, детские сандалии, колеса велосипеда и старый телефон с диском, как раз то,
что нужно. Олег выплюнул недососаный бычок в толпу, надел шляпу и пошел к мужичку. Тот увидел его, но на лице не отразилось никаких эмоций, именно так, как будто он давно его ждал. Олег подошел и уставился на телефон. Он был немного странный. Верх, это обычный аппарат из черного эбонита, с потертыми цифрами в отверстиях диска, а низ - потертая, серебристая коробочка из тонкой жести. Олег взял аппарат, перевернул, на
задней крышки металическая пластинка с выбитыми цифрами и буквами : "Тип - АГТС-П", ниже номер: "000-666", и буквы: " СССР 1922". Олег нашел защелки, открыл металический ящик. Провода для подключения, катушки, конденсаторы. Изнутри крышки коммутационная схема. Олег посмотрел на продавца, тот старательно избегал его глаз.
- Сколько? - мужичок махнул рукой в сторону, буркнул: - Тебе нужнее.
И просто отвернулся. Олег згреб аппарат подмышку и стал проталкиваться к выходу. Он жил в доме дореволюционной постройки неподалеку от
рынка, дорога домой отняла переход через улицу и железную дорогу, углубление в зелень железнодорожных зарослей. Дом от времени стал
пузатым, кирпич просто выдавило по бокам собственной массой. Там где пузо было наиболее большим, виднелись полоски метала, по периметру стягивающие позеленившие стены. Сгнившие деревяные ступени подъезда, покосившаяся деревянная дверь с полуоблупившейся краской непонятного цвета. Пустой коридор, посеревшие стены с наклееной газетой. Заголовок гласил: "Даешь первую пятилетку!". Не раздеваясь и не снимая обуви,
Олег прошел на кухню, где сиротливо висела старая телефонная розетка. Повернул выключатель, загорелась тусклая лампочка, тараканы шмыгнули с загаженого стола. Олег с трудом открыл телефонный ящик, руки мелко дрожали, скользя по старым защелкам. Достал провода, соеденил аппарат и сеть. На телефоне загорелась красная лампочка, чуть освещая его лицо в сумерках кухни. Поднял трубку, прислонил к уху. Там шуршало и
скрипело, завывало на всех октавах одновременно. Наконец что то сухо щелкнуло и в трубке ровно загудело. Олег облизнул губы, вытер о брюки
разом вспотевшие ладони, набрал номер: 00-06-66. В трубке было слышно, как аппарат посылает слабые элетрические импульсы набора. Быстрые, мягкие щелчки. Аппарат закончил. В трубке осталась только мертвая тишина, было слышно, как из ржавого крана ванной капает вода в пожелтевшую раковину. Олег застыл, чувствуя как сердце колотится где то в мозгу, кровь давит на сосуды, заставляя их сжиматься и
разжиматься в такт ударам. Наконец щелкнуло и низкий мужской голос сказал:
- Алло.- Олега мелко затрясло, он сглотнул сухим горлом, закашлялся, через кашель выдавил:
- Это Олег Миховский! Вы ждете меня? Когда? Я еще не готов.
В трубке помолчало, затем опять щелкнуло и тот же голос монотонно и безэмоционально произнес:
- Да, мы ждем. Ваша поступление ожидается чез двести тридцать три дня. Очередь уже назначена.
Олег бросил трубку на скрипнувшие рычаги. Закрыл глаза и прислонился спиной к стене, пачкая побелкой черный пиджак. Двести тридцать три дня жизни, это же целая вечность. Он с трудом оттолкнулся от стены хрустнувшими лопатками, прошел в комнату и упал на засаленую кровать. В нос ударил застарелый запах лекарств, немытого тела, и впервые в жизни чего то понятного, того, что произойдёт на сто процентов.

Я любил белый шум. Здорово ночью включать радиоприёмник, и слушать шёпот и потрескивание динамика. Понимать, что ты прикасаешься к моменту сотворения мира, к моменту своего истиного рождения. Слышать, как рождались и умирали звезды, как реликтовое излучение проходит сквозь твоё тело. Миллиардолетний стон вселенной. Все, что когда либо было, будет или есть, все в этом шёпоте.
Сегодня я включился в сеть чуть позже обычного. Крутил колёсико поиска, шкала светилась зелёной мякотью, мелькали города, страны, континенты. Пираты, и любители. Просто радиохулиганы. Музыка, передачи, шоу, заполняли полутемную комнату. Мне быстро это надоело, суета. Крикливость. Пафос. Я докрутил колесо почти до конца, и наконец колонки монотонно зашипели, успокаивая меня, накрыв уши мягкими лапами. Было это около часа ночи. Пора спать. Я срезал чуть высоких частот и закурил. Дым сигареты подсвечивался шкалой. Полюбовался клубами и завалился на кровать.
Я проснулся. Сознание включилось резко, как щелчком зажигают свет. Непривычная тишина системы, хотя шкала светится по-прежнему. В комнате накурено, значит спал я недолго. Что то не так. Я подошел к радио, только хотел тронуть колесико настройки, как услышал в колонках дыхание. Тяжёлое, еле различимое. Я чуть добавил громкости, мне послышались слова. Я выкрутил ручку на полную, стало слышно фон усилителя.
- Эй. Эй, кто-нибудь.
Голос. Но на этой частоте нет вещания и быть не может. Голос. Тихий. Мощности не хватало, громче не сделаешь.
- Эй. Я иду уже неделю.
Говоривший зашёлся натужным кашлем. Прокашлялся, замолчал. Я закурил, напрягая слух.
- Солнце. Это ебучее солнце не движется. Кто-нибудь. Солнце не движется. Я уже семь раз заводил часы. Ложился спать. Тут море, метров двести от меня. Оно стеклянное. Я не могу до него дойти. Оно не приближается. И не колышится. Ветра нет. Я хочу пить. Ээээй. Кто-нибудь. Почему я не умер? Тут только песок. Я должен был сдохнуть от жажды. Мои ботинки сделаны из крови кроликов и голых ногтей.
Послышался смех, затем снова тяжелый кашель. И тишина. Я затушил окурок о жесть консервной банки, закурил вторую.
- Эй, кто-нибудь. Я нашел телефонную будку. Старую. С чёрной трубкой и диском набора. А, черт с вами, уебки. Стекла разбиты. Даже в этой ебучей будке песок. Эй, кто-нибудь. Эй, эй.
Добрый фей. Я из окошка вижу море. Наверное оно сплошь из рыбьих голов. Как и моя голова. И мои сосуды - это паутинки червей. Я чувствую, как они ползают внутри. Сейчас в левой руке их нет, а где они? ГДЕ ОНИ. Эй. Кто-нибудь. Боже. Я же должен был сдохнуть. Эй, кто-нибудь. У меня осыпаются ребра. Наверное осень. Я слышу их шелест и хруст. Сознание. Я его чуууууююююю. Нюхом жабы. Оно еще во мне. Квохчет и дрочит. Я случайно нашел эту будку, и она моя. Тут я и останусь. Но как же, чуть позади меня дорога из старого асфальта. Шоссе 666. Эй, где же я? Нет. Я вернусь на дорогу. И над головой сново будет картон размалеванный голубой краской. Я дойду, тысяча людей. Черти чертят. Доййддддуууу. Из телефона кстати растут волосы. И даже они в песке. Мерзкие и кучерявые. И у них есть сердце. Откуда они растут? Из под песка, сквозь кабель. Все, эй кто-нибудь. Я пошел. Колокольчик моей девочки звенит и зовёт. Прощай, увидемся на этой стороне.


Щёлкнуло, из динамиков рёвом полился белый шум.

Он.
Что то изменилось. Резко зазвенело в ушах. Стало жарче, асфальт кончился. Начались пески. Просто полотно дороги становилось все более растрескавшимся, оплывшим, хотя жары не было. И наконец, оборвалось. Примерно в метре спереди, из песка еще поднимались редкие островки асфальта с желтой разделительной полосой, такой же оплывшей, дальше песок. Я поймал себя на мысли, что уже какое то время не видел ростков, пробивавшихся сквозь трещины дорожного полотна. Если всю дорогу мне попадались, то ростки, то мертвые суслики на обочине, распухшие, кишашие опарышами, или наоборот, выбеленые добела скелеты, то последнее время ничего. Только асфальт и песок. Его песчинки загонял в трещины теплый ветер, иногда образуя миниатюрные торнадо. Попадал в глаза, под одежду. Теперь же даже ветра не стало. Только звон в ушах и песок впереди. Насколько хватало глаз ровная, как стол, пустыня. Хорошо, что не жарко. Я оглянулся. Черная дорога ровной стрелой уходила вдаль, в насыщенное синевой небо. Не голубое, а именно синее, как краска на картоне. Я вздохнул и пошел вперед.
Прошло время. Я шел не останавливаясь, кеды чуть погружались в песок. Ничего не менялось. Та же глухая жажда, звон в ушах. Мне показалось, что на горизонте что то есть. Где то на пределе зрения пересохших глаз. Я пошел вперед, натужно тянув ноздрями стоялый воздух. Справа от меня висело огромное красное солнце, но жара не было. Как и ветра. Огромный инкубатор для меня одного. Солнце не слепило, воздух был настолько прозрачен, что я мог рассмотреть не реально насыщеную красноту его круга. Кровь. И жажда. Оторвав взгляд, хрустнула затекшая шея, я посмотрел вперед. Дома. Боковые стены, без окон, высотных домов, так близко, что я мог рассмотреть, что некоторые сложены из кирпича, другие построены из панелей. Я облизнул губы. Шершаво и сухо. Ускорил шаг...
Прошло время...
Дома стояли прямо на песке. Слева, справа, бесконечная вереница. Тут была тень. Гулял прохладный ветерок, скрипуче играя подъездными дверями. Черные квадраты окон. Пластиковые рамы, на стеклопакетах отражение окон напротив, за отражением чернота. Запах новостройки. Так пахнет цементный раствор, кирпич, нагретая крыша. Песок. Возле крайнего подъезда стояло строительное корыто с водой. Я метнулся к нему, упал на колени. Я пил, трещины на губах засаднили, я пил, чувствуя запах воды, видя на дне и по бокам корыта засохший раствор. Я пил жадно, так, как никогда. Вода была прохладной, живительной. Живая вода. Проходил звон в ушах, перестало болеть горло. Наконец почувствовал, хватит. Я отяжелел, привалился спиной к корыту.
Ветерок приятно холодил тело, сквозняком вырываясь из ближайшего подъезда. Я ещё раз осмотрелся, нервами почувствовав, что не стоит идти внутрь домов, смысл впереди. Это чувство маячком воткнулось в сознание, вперёд. Я побрел. Домов становилось больше, осматриваясь, я уже не видел пустыни, только стены и окна. Кирпич и панели. Провода. Толстые жилы лежали вдоль дороги, весели на стенах, уходили под землю. Переплетались, шипели живым клубком змей. Тут и там торчали оголеные концы, тускло блестя аллюминием. Я не знаю, сколько я прошел. Может десятки километров, а может несколько метров, когда дома внезапно кончились на недостроеной панельке. Три этажа, на верх вела приставная лестница, сколоченная из серых от времени досок. Я остановился, почувствовав взгляд. Из подъезда выходил ОН. В плащенице, в плетеных сандалиях, с терновым венком на голове. Из-под венка сочилась кровь. ОН смотрел на меня провалами глазниц, по его улыбке я понял, что глаза склевали птицы.
С угла дома, на стальных швеллерах, облокатившись, стояли панели с проемами окон. Он мягким шагом подошел к ним, чуть напрягшись, поднял себе на спину. Я увидел, что ему мешают толстые гвозди, вбитые в ладони. Кровь из-под венка закапала сильнее, скатывалась по одежде, легким паром взлетала, коснувшись песка. Человек поднимался по старой лестнице с тоннами бетона на спине. Он улыбался мне. Поднявшись на этаж и поставив плиту, человек отер кровь с лица и спустился вновь. Он улыбался печально и снисходительно. Он указал рукой туда, откуда я пришёл, и я услышал голос:
- Все это для вас. Когда кончится время, вы все придете ко мне и будете тут жить. Ты тут случайно, ты жив, твое время ещё не настало, такое случается. Ты не сможешь уйти, но можешь помочь. Для тебя найдётся работа.

Я посмотрел в его лицо. ОН улыбался. Чуть поодаль от панелей лежала лопата, стояло большое корыто с бетоном. Улыбнувшись ему в ответ, я направился к ним.

Я проснулся оттого, что прекратилась тряска и дребезжание. Окинул взглядом салон трамвая, так же пусто, только дверь кабины открыта и свет солнца изменил угол, теперь в его косых лучах танцевали бесчисленные пылинки. Казалось, что наступил вечер, хотя тут, в песках, я пробыл уже около недели, по моим биологическим часам, и за это время солнце не прошло и метра по небосводу. Тишину нарушал только шелест ветра и едва слышный гул трансформаторов в кабине. Я посмотрел в окно, из песка торчала ржавая остановка. Три столба, крыша в форме двух равных шестиугольников. Советская ромашка. Сквозь прогнившую крышу били солнечные лучи, пустынный ветер трепал ржавую корку на столбах. В тишине резко щёлкнули реле, заработали приводы дверей. Двери открылись, еще щелчок и затихли трансформаторы. Я понял, что дальше вагон не поедет. Я еще чуть посидел, стряхивая сонливость и легкое головокружение, закинул на плечо изрядно опустевшую сумку и пошел к выходу. Возле столбов остановки торчали серые и сухие стебли неизвестного мне растения. Я посмотрел на состав, он почти уперся в желтую насыпь глины. Рельсы кончались чуть раньше. За насыпью стояла высотная новостройка, за ней еще и еще. Провода трамвайной линии уходили прямо в глухую стену дома. Многоэтажки стояли прямо в пустыне, к ним не вело никаких дорог, горизонт остался чист. Только от остановки во двор вела давно нехоженая тропинка. Я посмотрел на небо, солнце и впрямь немного сдвинулось, теперь оно светило мне в правый висок. Оставался единственный путь, в глубь двора многоэтажек. Дом, в который уходили провода, стоял широкой стеной к остановке, так же стоял и второй дом, а между ними имелся проход. Зайдя во двор, я увидел еще один дом, стоящий окнами ко мне. То есть двор оказался защищен от пустыни. Зайдя, я первым делом пересчитал этажи домов, тринадцать и по семь подъездов в каждом. Над подъездами тускло горели лампы уличного освещения. Окна большинства квартир были открыты, а с балконов кое - где осыпалась кирпичная кладка. Не было людей, не было машин, только ветер шумел. Посередине двора детская площадка. Яркие краски, красная с желтым беседка, песочница, горка и качели. Я направился туда, в беседке нашел облупленную синюю лавочку, сел. Только первоначально показалось, что цвета яркие. Местами краска выгорела, местами слезла, обнажив металл и дерево. Люди тут все-таки, когда то были, в беседке стояла картонная коробка с мусором. Пивные бутылки, пробки, упаковки от чипсов и пустые сигаретные пачки. Я достал из мусора бутылку из - под пива. ''Не твое'' гласила этикетка. На вид выброшена вчера, только дата изготовления была актуальна сорок пять лет назад. Я порылся в сумке и достал свое, свежее по здешнем меркам пиво. Блестели окна домов, ветер качал открытые рамы и форточки. Ярко красное объявление на стене возле подъезда привлекло мое внимание, я допил пиво и подошел к нему. ''Товарищ, идя в бойлер, помни о смысле!''. Подъезд приглашающе открыт, скрипит ржавыми петлями облезлая серая дверь из металлического листа. Из подъезда ощутимо тянуло сухим сквозняком. Я окинул взглядом двор и шагнул в гулкий полумрак. Дом явно был не совсем достроен, под ногами пыль и куски строительного мусора, на стене висели не подключённые к сети батареи отопления. Они смотрели мне в глаза черной глубиной ржавых труб. Слева от лестницы, ведущий на первый этаж, прямо под пролетом выше, была дверь, меньше обычной в два раза, на белой краске полустертая надпись ''Бойлер''. Поколебавшись, я все - таки потянул ее на себя, дверь открылась на удивление легко и тихо, в лицо пахнуло сильным жаром. Я чуть замешкался, покачиваясь с носка на пятку, почему то не очень хотелось туда лезть. Довольно длинный коридор, на полу пыль, стены в простой цементной штукатурке, над головой, на всю длину коридора растянуты лампочки, свечей на шестьдесят, упрятанные в сетчатые кожухи. Как на заводах или подводных лодках. Вдоль стен тянулись толстые трубы, от которых веяло пеклом. Некрашеные они казались более раскалёнными. Я двинулся вперед, сразу вспотела спина и по вискам побежали капли. Метров через тридцать коридор сворачивал направо, за углом оказалась массивная дверь. Она явно была из очень толстого металла. Замочная скважина размером с коробок спичек, посередине двери колесо, отодвигающее внутренние запоры. На двери виднелись большие выпуклости, оттуда явно кто - то пытался выбраться. Это танк, или еще что то тяжелее. Или сам дьявол. Свет лампочек падал на штурвал замка, рождая тень на двери в виде знака мира и добра. В углах и под потолком колыхалась паутина. Я подошел и попробовал повернуть колесо. Безрезультатно. Приложил ухо к двери. Где то за, в глубине, слышался гул. Так, как будто работал огромный вентилятор. Дверь стала чуть подрагивать. Родилось ощущение, что где то внизу на сырую землю бросают очень тяжелый кусок железа. Или что - то страшное медленно поднимается по ступеням на верх. Лампочки погасли, я оказался почти в полной темноте. Только из - под двери, снизу, сочился багровый свет. Гул, слабое мерцание и поступь остались тем единственным, что было. Где то на их фоне слабо стучало мое сердце. Лампы мигнули, и все - таки зажглись. Здание вздрогнуло, закачались пыльные плафоны. Я попятился прочь. Выйдя в подъезд, попытался закрыть маленькую дверь, ведущую в коридор бойлерной. Снаружи приварено два металлических уха, одно на двери, другое на ее косяке. Замка не было, я пошарил по лестничному пролету, нашел толстый кусок ржавой арматуры. С трудом, но она влезла в уши. Стало чуть спокойнее. Я вздохнул и решил пройтись на крышу. Поднявшись на лестничный пролет первого этажа, стало понятно, в подъезде не жили. Временные двери из жидкой стали скрипели от ветра. В квартирах куски цемента, кирпичи, нехитрый инструмент каменщиков. Качался от ветра запылённый пластик окон, солнце светило сквозь пыль на выщербленный пол бетона. И так этаж за этажом. Пустота. На лестничных клетках лежат длинные куски провода. Я осторожно переступаю их, выше четвертого этажа на пролетах нет перил, если запнуться, можно слететь на бетон ступеней. На седьмом я услышал что то странное, к шуму ветра добавился какой то хрип. Я остановился. На этаже четыре квартиры, хрип идет слева, из двери, что за лифтовой шахтой. Я прислушался. Хрипело монотонно, не приближалось и не удалялось. Я, стараясь не шуметь, подошел к двери и чуть толкнул ее внутрь. Та открылась с жутким скрипом, который оглушил подъезд, заставил вибрировать зубные нервы и осел где то в спинном мозге. За дверью квадратный метр прихожей, прямо окно кухни, стена, справа за стеной окно комнаты. Слева санузел, в котором горела тусклая лампочка, свисающая с потолка на грязно белом витом проводе. На стенах ржавые трубы, к трубе проволокой привязана тарелка старого репродуктора, в полу дыра трубы под унитаз. По левую руку грязная ванна, прислоненная к стене вертикально. На месте, где она должна быть установлена, лежали носилки из темно зеленого брезента, под толстым слоем пыли угадывались бурые пятна. У изголовья стоял пустой граненый стакан, накрытый камнем, бывший когда то хлебом. Звуки хрипа вырывались из трубы подачи воды в ванну. Темный круг среза явно чернел на фоне облетевшей штукатурки. Сип и хрипы, стоны боли. Шепот. Я почувствовал, что труба шепчет у меня в мозгу. Шепот и шарканье множества ртов и ног. Я неотрывно смотрел на срез, зрение стало поволакивать красноватой мутью. Они говорят, оттуда, с самого низа, все кто был тут. Кровяные тельца. Если тельца бить ножом, будет еще больше крови. Звякнуло, я задел стакан ногой, но чистый звук битого стекла снял красноту. Я попятился вон из квартиры. В ушах все еще шептало и шаркало. Я подумал, трубы идут снизу, а насколько они глубоко, никто не знает. И что это, или кто шипит, тоже не известно. Я вышел на лестницу, и решил, не обращая внимания на что то другое, подняться на крышу, осмотреться, из этой дыры должен же быть выход. Почти бегом я двинулся вверх, поднимая подошвами пылевые облачка, путаясь в свисающих проводах, рискуя наступить на гвозди, торчащие из досок строительного мусора. Лестница вела прямо возле дюпингов шахты лифта, где то на десятом этаже, из шахты, я услышал далекий скрежет ржавого металла. Я остановился, вслушиваясь. Но звук больше не повторился, я слышал только стук сердца и сип загнанных легких. Уже медленно я двинулся выше. Одиннадцать, двенадцать, тринадцать. Этажи кончились, что бы выбраться на крышу, нужно было подняться по узкой, сваренной из арматуры, лестнице. Два пролета, после первого стальная площадка, приваренная к закладным пластинам в стенах подъезда. С этой площадки можно попасть на технический этаж здания, в стене была маленькая дверь, открытая так же, как и все остальные. За железной дверью полумрак, переплетение кабелей, труб, вентиляционных коробов и паутины. Я чуть постоял, из двери приятно тянуло прохладой, остужая разгоряченное лицо и легкие. Еще пролет, слева дверь в машинное помещение лифта, прямо открытая дверь на крышу. Нужно оглядеться, путь прямо, на крышу. Маленькая лесенка перед высоким порогом двери, и я ступаю на мягкую кровлю крыши. Мое существо тут же подхватывает усилившийся солнечно – песочный ветер. Я замер, наслаждаясь нежданным подарком прохлады, огляделся. Справа и слева точно такие же коробки машинных помещений, трубы вентиляции, больше похожие на вырастающие из крыши колодцы. Провода между машинными и трубами. Телефон, интернет, толстые, черные змеи силовых кабелей, все это висит на блестящих стальных тросиках, раскачиваясь на ветру, принимая на свои тела песочную дробь. Ветер шуршит в ушах, гудит проводами и трубами, шепчет, таинственно заползая в подъезд через открытую дверь. Я подошел к самому краю крыши. Блестящие листы жести по краям слепят глаза. Перекинув ноги за пропасть, сажусь на страховочный бордюрчик. До горизонта только небо и песок, куда не поверни голову. В ушах шорох. Опять хочется спать. Пересилив сонливость, встаю, иду к другому краю. С этой стороны видно трамвай и уходящие в стену провода. Смотрю на остановку. Кажется, она неподвластна времени. Ржавая, но вечная. Вот с рельсами было все интереснее. Сверху они образовывали правильную восьмерку. То есть я видел их сразу все. Два эллипса метров по пятьсот. Это был сплошной круг, но что то свернуло его, посередине виднелась обратная сторона рельс. Их потихоньку заносило песком. Нет никакого смысла думать об этом. Я побрел назад в подъезд, пиная ногами мусор крыши.
Я остаюсь? Я остаюсь.

Разбитый красно белый трамвай дребезжит по пустыне. Я на одном из мест второго вагона, смотрю прямо перед собой, на сиденье, грубо вымазаное серой краской. В структуре краски явно просматриваются волоски из кисточки. Пейзаж за окнам набил оскомину, там все, вплоть до сине - желтого горизонта, песок. Красноватый, желтый, выжигающще белый под слепящим солнцем, но все он, только он, насколько хватает глаз. Песок и темно синее небо без облаков. В трамвае я совсем один. Он болтается на стыках сам по себе. Иногда боковые удары настолько сильны, что я ощутимо ударяюсь головой о замызганное стекло, чувствую слабый отголосок злости непонятно на кого, сквозь зубы начинаю материться. Язык плохо слушается, я это прекрасно понимаю. Салон залит солнцем, оно везде. На разбитом и затоптаным пылью резиновом полу, на стенах из крашеной фанеры, на аллюминиевых вставках по периметру окон. Вагон качается на аммортизаторах, нос его иногда задирается от неровности полотна. Я болтаюсь на сиденье и пью. Воду, или что то крепкое, переодически ныряю в сумку, набитую разнообразными бутылками и достаю первую попавшуюся. Сумка дребезжит и варится под солнцем на пыльном, резиновом полу. А я сижу на плоской, серой фанере сидения и варюсь в пространстве. Мне не жарко, наоборот, в вагоне довольно прохладно, вообще в пустыне прохладно. Варится мозг, мысли, чувства. Иногда я рассматриваю болты, которыми прикручена ободранная аллюминиевая вставка под окном, к корпусу вагона. Их не трогали уже до моего рождения. Но солнце их по прежнему любило и не обделяло вниманием. Черновато стальной цвет. Чревато стальной. Редко, но трамвай останавливался посередине моря песка, открывал противно скрежетащие двери, тогда в вагон врывались маленькие вихри песка и ветра, они кружились и гоняли по полу билеты, бутылки, фантики. Двери закрывались и маленький вихрь умирал, оставляя на ребристой резине пола и люков песочные барханы. Мои джинсы, рубашка, кеды и глаза, все было в мелчайших частицах песка. Трамвай стал забирать влево, меня еще раз ударило о стену. Боковым зрением я заметил, что - то изменилось по ту сторону окна. Я вгляделся, мы ехали не особо быстро, можно успеть рассмотреть торчащие из песка куски арматуры. Настолько проржавевшие, что металл просто осыпался, казалось стальные штыри все во вмятинах. Их было довольно много, потом я увидел большой, гладкий камень, на котором явно что то написано. Когда мы проезжали его, я до боли прижался к стеклу, пытаясь рассмотреть. Красные вкрапления на черном камне сложились в обрывки чужого разума:''Из..оп ро...м к. ад.... 117666 аьровябл.... .у.а! У..ю''. Когда трамвай проехал камень, из песка стали вырастать ржавые механизмы. Я никогда ничего подобного не видел. Высотой около полутора метров, на самом верху толстые полоски металла, скрученного пружиной, с огромным количеством шестеренок, цилиндров, шатунов, шлангов, соеденений и цепей. Зачем нужно было строить такое, совершенно непонятно. Некоторые работали. Шестерни крутились на сухую, растянутая цепь болталась и била цилиндры, сыпалась на песок ржавчина. Механизмы кончились, дальше лежал огромный, сдвоенный ковш карьерного погрузчика, проржавевший настолько, что в толстом металле виднелись большие дыры. Исполинский ковш позади, за ним тянулись рыжие бульдозеры, с красным серпом и молотом на продавленых решетках, защищающих радиатор. Некоторые были перевернуты, на других нехватало деталей. Отсутствовали ковши, кабины, ходовая. Я успевал замечать, как от времени колеса приросли к тяжелым тракам. Бульдозеры кончились, за ними лежал набоку огромный корабль. Пробитым носом и палубой к окнам трамвая. Болтались от ветра ржавые поручни, свисали обрывки тяжелых якорных цепей. На палубе многи листы были отогнуты, и на меня смотрела чернота провалов. Далее шли надстройки с болтаюшимися на одной петле дверями, сквозь вход можно было увидеть ступени, пожарные ящики с истлевшими шлангами, крючья в стене, на которых раньше висели багры, топоры, лопаты и ведра. Все это скорее всего попадало, и лежало в недоступных глазам местах. На одной двери краснела надпись ''Не смотри!!!'', на другой -''Время, смерть в желудок''.Дальше была рубка управления кораблем, с оторванной крышей. Панели с рычагами и тублерами, распоженые буквой ''с'' . Посередине виднелось большое колесо штурвала. На закрученных пружиной проводах свисали коробочки раций. Прямо за рубкой, сквозь надстройку и палубу, была пробита дыра до машинного отделения. Разбитые вдребезки двигатели с торчащими поршнями, виден согнутый коленчитый вал. Будто что то исполинско-тяжелое ударило в корабль сверху, пробило его почти насквозь и осталось в машинном отделении. Трамвай проезжал корму, показались гребные винты. У одного винта пара лопастей были оторваны под корень, две согнуты к корпусу так, что стали похожи на штырь, второй же был просто очень ржавым, в бугристых наростах. За кораблем был только песок. Трамвай начал тормозить, и я решил пройтись еще раз в первый вагон, потом взглянуть ближе на корабль. Двигатель крутился все медленне, и наконец вагон встал. Заскрипели шестернки и цепи, вытягивая двери. Я был довольно пьян, но все же нашел силы подняться и пройти по вагону до первой двери. Три ступени осыпаные песком, и я вне вагона. Я повернулся в сторону корабля, но там не было ничего. Только дрожь воздуха. Пространство изогнулось. Солнце в зените, оно так и не ушло с момента, когда я впервые выбирался наружу. Оно никогда не уйдет оттуда, по крайней мере, пока я жив, но его свет не пекло. Мои кеды чуть погрузились в песок. Я стоял и впитывал. Прохладу, шум ветра в ушах, гул проводов линии высокого напряжения, благодаря которой и ехал трамвай. В проводах было что то не так. Посмотрев вперед, я понял. Не было столбов. Провода висели в воздухе, без каких либо опор, чуть подрагивая и вибрируя. Я осторожно пошел вдоль состава, он не уедет, я знал. Дошел до кабины, там пусто, блестят зеркала и стекла. Поднялся в вагон, отодвинул дверь кабины. Ненапрягая уши гудели трансформаторы, спрятанные в недрах, в открытые форточки дул ветер, неся крупинки песка. Старая приборншая панель, в духе советсого аскетизма была чуть присыпана песком. Моргая из за старой проводки, лампочки, сообщали информацию, которую мне не понять. '' Соленойды '' ... Резко щелкнули реле, погасли лампочки, зажглись другие, включились механизмы дверей. Когда двери закрылись, опять щелчки, состав дернулся и натужно набирая обороты, понесся вперед. Кривые нити рельс и полузасыпаные шпалы побежали под огроное ветровое стекло, ветер рванулся в форточках, кинув песком в лицо. Я задвинул дверь кабины, и сел на ближайшее сидение. Реле щелкали, вагон гремел, я буду пить и ехать в бесконечность.


Есть продолжение. И просто связанное. Можно назвать серией)) Будет обратная связь - выложу. Нет - на на нет и суда нет.