Перевертыши (ч.2).⁠⁠

На Рождество я теперь оставался с матерью и отчимом, да и вообще старался меньше времени бывать в гостинице. Дедушка делал вид, что все хорошо, но я знал, что он обижался. Мне было жутко, особенно после того, как следующей зимой пропала Аманда и на другую зиму - собака одного из постояльцев.

Мистер Смолл за два с лишним года из важного и напыщенного пожилого мужчины, одевающегося со вкусом и элегантностью, стал бледной тенью. Он не пил, если вы вдруг подумаете, что горе, вызванное пропажей жены, повар попытался утопить в алкоголе. Он просто чах день ото дня. На его некогда полном, розовощеком лице, все реже появлялась улыбка. Если раньше у него были густые усы пшеничного цвета, а щетину он тщательно сбривал, то со временем повар прекратил бриться вообще и его усы слились с неопрятной бородой, которую он не подравнивал. Мистер Смолл сильно похудел и все его чудесные рубашки болтались на нем мешком. Он больше не радовал нас вкусной едой, все его блюда стали пресными, а иногда и недоготовленными. Постояльцы жаловались на это и мой дедушка с тяжелым сердцем отстранил мистера Смолла от кухни, однако пусть повар был уволен, старый друг никуда не делся - дед не позволял теперь уже бывшему повару даже думать о том, чтобы остаться в одиночестве. Дедушка дал ему ключ от лучшего номера и велел перевезти свои вещи, чтобы мистер Смолл как можно больше времени проводил с нами. Признаться честно, я очень скучал по его добрым чаепитиям и по традиционному "я-лучше-всех-в-этом-мире-завариваю-чай". Новый повар оказался очень чопорным и мерзким французишкой, хотя и готовил отменно. Горничная, пришедшая на место Аманды, мне тоже не очень нравилась, пусть и была веселой, жизнерадостной женщиной, которая располагала к себе абсолютно всех. Но возможно, я просто привык к старому персоналу и новые люди были не по мне.

Я постоянно спрашивал деда почему пропадают люди и кто эта девочка, которую нельзя впускать внутрь, но он лишь переводил тему.

Потом и мистер Смолл исчез. Бесследно, как и его жена. Просто вышел прогуляться перед сном и не вернулся. Никаких гнилых яблок мы не нашли ни вокруг гостиницы, ни на близлежащей территории. Полиция разводила руками. Наш бывший повар как сквозь землю провалился. Хотя я и все остальные были уверены, что дело тут нечисто, никто ничего не мог поделать.

И одной зимней ночью перед праздниками, через некоторое время после исчезновения мистера Смолла, взяв с собой фонарик, рюкзак с кое-какой едой, картой местности, вооружившись маленьким перочинным ножом, подаренным отчимом на тринадцатилетие, одевшись потеплее, отправился бродить по территории гостиницы один, а потом двинулся и в лесопарк неподалеку. Было не очень-то и страшно, я считал, что тринадцать лет - это очень много, что я силен, храбр и проворен, смогу убежать от любой опасности. Однако я был не очень умен, хоть и планировал эту вылазку долго и, как мне казалось, тщательно. Я намеревался прочесать каждый сантиметр возле гостиницы на предмет каких-нибудь улик, которые могла пропустить полиция, предвкушая, что обнаружу нечто важное, утру нос взрослым, а если нападу на след повара, то вообще лопну от важности - воображение ярко рисовало картину, как мне вручают награду за помощь следствию и журят полицейских, которые занимались поисками, мол, какой-то сопляк вас обставил, как не стыдно. Благо было не очень холодно и я рассчитывал побродить подольше.

- Ты чего тут лазаешь?- мне на плечо легка ладонь Томми и от неожиданности я вздрогнул, едва удержавшись от того, чтобы не вскрикнуть. Парень по-прежнему работал в пабе у деда, постепенно спиваясь после смерти родителей. Сердобольный дед и щенка бы на улицу не прогнал, что уж говорить про людей, с которыми ему довелось работать и дружить. Жил, правда, Томми не в гостинице, а в стареньком доме примерно в пяти-шести километрах от работы, но домой он никогда не спешил и с радостью оставался здесь, если нужно было что-то сделать. Иногда мне даже казалось, что он нарочно растягивает время исполнения поручения, лишь бы никуда не ехать.

Я испуганно икнул, но хотя бы не закричал.

- А, это ты,- только и вырвалось у меня.

- Чего делаешь, спрашиваю?

От парня дурно пахло перегаром и я понял, что он пил на рабочем месте.

- Да просто, решил погулять перед сном,- ляпнул я. Томми усмехнулся:

- Ага, с рюкзаком и фонариком?

Я потупил глаза, но парень лишь задорно сказал:

- Решил поискать мистера Смолла?

Дальше мы шатались по территории уже вдвоем. Хоть Томми был пьян, но зато мне было не страшно. Мы обошли гостиницу раза два, и уже шли на третий круг, но я понимал, что на самом деле у меня кишка тонка и просто тяну время. Ведь нужно всего лишь дойти до сарая, где дедушка хранил всякую утварь, чтобы поддерживать территорию гостиницы в надлежащем виде, и пожалуйста - милости просим в лесопарк. Томми уже порядком надоело мытарство по кругам, и он первым двинулся к сараю,быстро и широко шагая. Я едва поспевал за ним, рост за три года у меня почти не изменился, соответственно, ноги коротковаты. Куда мне нагнать этого долговязого детину.

Сарай мы тоже обошли и Томми направился дальше. Я переминался с ноги на ногу.

- Томми, давай все-таки вернемся,- мне становилось жутко от одного только взгляда на перешептывающиеся между собой кроны деревьев-исполинов.

- Да пошли уже,- он махнул мне рукой, сделал несколько шагов к деревьям, как вдруг упал, словно ему резко подставили подножку, а потом его утащили в темноту. Я стоял на месте как вкопанный. Сердце бешено колотилось, грозя проломить ребра и выпрыгнуть наружу.

Томми орал как резанный, его крик удалялся очень быстро, будто его волокли через лесопарк с огромной скоростью. А потом все стихло.

Мне бы побежать обратно, но я бросился за Томми, освещая себе путь фонариком.

Я нашел его с выпущенными кишками, вываленными на снег. Рядом сидела та самая девочка, которая предлагала мне взять у нее яблоко. И она жевала. Я не понял, что именно, но это явно было вытащено из тела Томми. Жевала, пристально уставившись на меня, ее подбородок был весь в крови, как и маленькие, тонкие ручки. За прошедшие годы девочка ни капли не изменилась.

Я стоял с открытым ртом и наведенным на нее фонариком. Она доела, встала. Вытерла подбородок. Засунула руку в тело, вытащила еще что-то и снова принялась жевать. Когда первое оцепенение спало, на негнущихся, ватных ногах я кое-как побежал обратно к гостинице, и уже приближаясь к ней кричал изо всех сил. На крик выбежал новый повар. Он изумленно смотрел на меня своими карими глазами-бусинками, вытирая запачканные в муке руки о фартук.

- В чем дело, Тьере?- спросил он. Я на ходу ухватил его за рукав, втащил в гостиницу, захлопнул дверь и запер ее на все замки, как тогда сделала Аманда.

- Т-там, т-там,- заикаясь и тяжело дыша, я пытался выговорить хоть что-то. Бедный Томми, как я мог бросить его? Это было единственное о чем я думал. Из кабинета вышел дедушка.

- Ох, Тьере, что с тобой? На тебе лица нет,- охнул он, подошел ко мне и обнял. Я уткнулся носом в пахнущий одеколоном свитер и просто молчал.

Когда я смог объясниться, то рассказал и про Томми, и про девочку. Полицейские приехали под утро, обыскали лесопарк и ничего не нашли. Ни тела, ни следов крови на снегу.

Признаюсь честно, гостиницу спалил я. Ну не совсем я, но лично заплатил из карманных сбережений местной шпане и они в наш с дедом отъезд подожгли дом. Я знаю, что это отвратительный поступок, но если бы кто-то еще пропал из персонала или постояльцев и их животных я бы не смог спокойно жить, особенно после случая с Томми. Меня таскали по мозгоправам, ведь я твердил одно и то же - девочка его съела. Какая, Тьере? Которая пыталась угостить меня яблоком. Мне не было страшно - страх остался среди деревьев лесопарка той зимней ночью, когда я видел заляпанное кровью лицо девочки и кишки Томми. Мне было любопытно почему все это произошло.

И я бесцеремонно забрался в кабинет деда и стал рыться в документах. Тоже поступок так себе. Но какой-то частью себя я понимал, что мое любопытство будет утолено.

Я просмотрел много разных бумажек и увидел закономерность - постояльцев мало, потому что кто-то из них пропадал. Персонал обновлялся периодически. Жильцов было немного из-за дурной славы гостиницы, а не из-за того, что номерной фонд не позволял деду разместить много гостей. Дед не увольнял разгильдяя Томми, ибо другого бармена было не найти, плюс новая пометка в личном деле - умерли родители. Новая горничная - бывшая наркоманка без родственников, новый повар - бывший заключенный, которому некуда было податься, его попросту не брали из-за прошлого. Аманда, со своей чрезмерной любовью к чистоте, имела отклонения, сирота. Мистер Смолл и миссис Смолл - воры, их сына убили в перестрелке, остальные родственники с ними не поддерживали отношений. Мой дед принимал на работу тех, кого никто не хватится.

От этой информации у меня все внутри похолодело и не потому, что я проводил время с вором и женщиной с отклонениями в психике. Как я был привязан к этим людям, да и пожалуй мои чувства к ним не поменялись, я не знал их историй, а видел лишь отношение ко мне и к своей работе. Мистер Смолл изумительно готовил, Аманда научила меня разным трюкам, чтобы поддерживать чистоту в доме без усилий. Да, я замечал, что она иногда пила таблетки, но она была немолода и я думал, что ей не очень хорошо в силу возраста. Томми рассказывал смешные анекдоты. Мы все вместе гоготали, собравшись за столом на кухне, играли в карты или фанты. Мистер Смолл учил меня играть в покер. Ни разу не было случая, чтобы меня обидели или задели. И дело было не в дедушке, который был их работодателем, а в том, что они изо всех сил старались стать лучше, они искренне полюбили уютную гостиницу, искренне полюбили себя новых.

Но мой маленький мирок полностью перевернулся с ног на голову от содержимого толстой папки, полной разных бумаг и копий документов, фотографий и рукописных заметок деда, вроде дневника.

Дом, переделанный под гостиницу, был незаконно отобран у вдовца с двумя детьми. Мой дед отобрал дом. Мой дед.

Спустя какое-то время мужчина скончался от болезни и его дети остались на улице, поскольку не могли оплатить аренду той лачужки, где они ютились. Девочка с братом многократно обивала пороги своего бывшего дома, умоляя дедушку смилостивиться и пустить хотя бы согреться. Дед прогнал их, но девочка в сердцах пообещала, что покоя ему больше не знать. Их нашли замерзшими в лесопарке, позади гостиницы. В канун Рождества.

В заметках указано, что каждую зиму кто-нибудь да пропадал. И дедушка писал, что неоднократно видел умерших детей. Они бродили туда-сюда, как будто чего-то выжидая. Крикнешь, чтобы уходили - так они на землю падают, переворачиваются и детей нет, а две лисы убегают, поджав хвосты. Или вороны взлетят да на ветки дерева сядут. И продолжалось это много лет.

Стали пропадать люди из персонала. Родственники мучили потом дедушку, то слезно умоляя помочь в поисках, то угрожая расправой, дескать, он причастен.

Вот он и стал нанимать людей без семей, чтобы случись что никто его не донимал. Пропадет кто из постояльцев - ну выехал, да, ключи от номера сдал, нет не видели после этого. Улик же никаких. А добрался ли постоялец домой - так это проблемы не относятся к деду. Полиция вела поиски, но без толку.

Про заляпанный топор я тоже узнал из заметок. Мальчика поймали, не успел зверем перекинуться. На призрака похож он не был, вполне себе из плоти и крови. Ну и зарубили его. Вместо крови из мальчонки жижа черная полилась, а косточки в пыль рассыпались. Сестра его еще долго выла, сидя у самого сарая, но ее поймать не получилось.

Приезжая на пепелище, я подолгу сижу в машине и думаю. Думаю о мистере Смолле, Аманде и Томми, и почти никогда - о дедушке. Вернее, о том дедушке, которого не знал. А тот, что читал мне сказки перед сном - совершенно другой человек, я уверен. Убеждаю себя, что у меня было два дедушки, злой и добрый. Так проще как-то.

Когда гостиница сгорела, то вопреки моим ожиданиям из местных никто не пропадал. Словно сгоревший дом был успокоительным для маленького перевертыша.  

Жалею о том, что ни один пропавший не нашел дорогу к дому, а так и остался во временном пристанище, близ гостиницы. Жалею, что не остался спать в тот вечер, а пошел проводить свое расследование. Сожалений не очень много, но каждое весит тонну и как груз лежит на сердце.

"И в этой последней, безвременной темноте останется лишь она."

"Так пожалейте ее."