"Дурка". Часть двенадцатая
Рубен Карлович. Гроза журфака. За милой улыбкой и добрыми глазами скрывался самый требовательный человек университета
© Гектор Шульц
Часть первая.
Часть вторая.
Часть третья.
Часть четвертая.
Часть пятая.
Часть шестая.
Часть седьмая.
Часть восьмая.
Часть девятая.
Часть десятая.
Часть одиннадцатая.
Часть двенадцатая.
Закончив, я отнес гитару в стационар и, пользуясь моментом, вышел на улицу, чтобы покурить. Витя справится один, а значит можно немного отдохнуть. Пальцы с непривычки ныли, да и в горле был песок, однако я ни о чем не жалел. Я видел глаза больных и видел, что хоть на миг, но они избавились от своих демонов.
В кармане зазвонил телефон, который я взял с собой. Достав его, я увидел на экране аватарку Никки из аськи и улыбнулся. Затем нажал на зеленую трубку и снова улыбнулся.
- Привет, солнце. Ты, как знаешь, когда звонить.
- Хотелось бы съязвить, но у тебя ник в аське зеленым стал, - ответила она. – Как дела? Готов к ночной учебе?
- Все-то ты помнишь, - проворчал я. – Да, концерт закончили только. Сейчас угомонятся и сяду за учебники.
- Концерт? – удивилась Никки. На фоне у нее негромко играла музыка. Прислушавшись, я улыбнулся. Конечно же, кто, как не The 69 Eyes.
- Ага. Взял тут гитару из дневного стационара. Больные попросили что-нибудь сыграть.
- «Белую кошку» тоже играл? – засопела Никки.
- Конечно. Как же без колыбельной.
- А я уже забыла, как твой голос звучит, - с обидой протянула она.
- Конечно, забыла, - настал мой черед язвить. – Ладно, после смены спою тебе хоть десять «Белых кошек». А ты там, что делаешь?
- Конспект учу, - фыркнула Никки. – Завтра зачет сдавать. Видеть уже не могу эти МАФы, БАФы и прочую архитектурную мутоту.
- Ну, вот. А кто мне громче всех доказывал, что жаждет перестроить наш город? – ехидно спросил я. Никки вздохнула в ответ.
- Да, я. Выебываюсь просто. Устала.
- И как хорошо бы тебе помог массаж, да?
- Не драконь, Ванька! – рявкнула Никки и рассмеялась. – Я ж запросто сейчас оденусь, примчусь к тебе, а потом изнасилую тебя на ржавой, скрипучей кровати в подвале.
- Боюсь, боюсь, - усмехнулся я. – Ладно, солнце. Пора идти, пока не всполошились. Хорошей учебы.
- Угу. Теперь массаж один в голове… Ты там тоже учи. Спрошу же, как отоспишься, - пригрозила она. Затем чмокнула в трубку и добавила. – Целую в губищи твои сахарные. Пока-пока.
Отключившись, я убрал телефон в карман, чуть подумал и вытащил сигареты. К черту Витю, к черту Машу, к черту всех. Еще одну сигарету за два концерта я точно заслужил.
Вернувшись в отделение, я удивленно замер на пороге. Не было привычных воплей, плача или ругани. Сопел на стуле у входа Витя, негромко играла музыка из кабинета медсестры Маши, и доносился редкий храп спящих больных. Я вздохнул и отправился в привычный обход. Тишина тишиной, но всякое бывает, в чем уже неоднократно убедились все санитары.
В туалете обнаружилась Бяша, которая методично долбилась лбом в стену. Она вздрогнула, когда я прикоснулся к ее плечу, а потом, грустно улыбнувшись, ушла. Её тики были чем-то похожи на особенность Копытца, вот только Бяша быстро выходила из ступора и возвращалась в привычное меланхоличное состояние.
- А, ты тут уже? – зевнул Витя, входя в туалет.
- Давно уже, - хмыкнул я, закуривая сигарету. – Непривычная тишина.
- Ага. Они после твоего концерта разошлись по палатам, как усталые детишки, - усмехнулся санитар и снова зевнул. – Ладно, я пойду вздремну. Присмотришь сам?
- А у меня есть выбор? - ехидно ответил я, но я Витя ехидство не услышал. Коротко кивнул, почесал шишковатую голову и отправился в кладовку, где санитары из кучи тряпья, мешков и досок сооружали на ночь вполне приемлемую кровать. Кто-то для сна, а кто-то для ебли.
Вернувшись к столу у входа, я вытащил из ящика, запертого на ключ, свой рюкзак и книги. Затем раскрыл учебник по истории России и погрузился в изучение периода революции.
В три утра пришел черед еще одного обхода. Зевнув, я убрал книги в ящик стола, достал сигареты и медленно направился по коридору, заглядывая в каждую палату. Почти в каждой царила тишина, но где-то все было по-другому. Вскрикивала во сне Аля Нудистка, которая любила в неподходящий момент сбросить с себя всю одежду, а потом носилась по отделению, пока её пытались поймать санитары. Витя и Азамат, ожидаемо, частенько спорили друг с другом, кто теперь будет ловить Алю. На меня они внимания не обращали и частенько прибегали к «цуефа». Проблема Али была в том, что она не могла сопротивляться голосу в голове, который приказывал ей снять одежду и убегать. Чаще всего лекарства помогали, но порой Алю перемыкало и отделение вновь ждала игра в догонялки. Меня часто передергивало от отвращения, когда Витя обсуждал с Азаматом, за что успел полапать несчастную женщину. И пусть я молчал, но по приходу домой скрупулезно переносил события дня в тетрадку с темно-синей обложкой. Внутри словно тлела уверенность, что однажды эти записи мне помогут. Но вот в чем и когда… ответов не было. Однако своей интуиции я верил и тщательно все записывал. Лишь после этого разрешал себе лечь в кровать и моментально отключиться.
В другой палате сидит на подоконнике Лиза. Лиза – лунатик, а еще она дважды пыталась отрезать мизинец у своего мужа во сне. Один раз ей почти удалось, но мужик вовремя проснулся и ударом в висок отправил супругу в нокаут. Разговор с психиатром выявил шизофрению и Лиза попала к нам. Иногда она гуляла во сне по отделению, но порой могла и лужу напрудить прямо посреди палаты. Естественно, утром она этого не помнила. Как не помнила, откуда взялись синяки. Зато помнил Витя, которому надоело убирать за женщиной вонючую мочу, и он не стеснялся использовать грубую силу.
Сладко сопит во сне Олеся. Она не отдает себе отчет, что всю свою жизнь, скорее всего, проведет в психиатрической больнице. Но сейчас она спит, иногда шевелит влажными губами и улыбается, видя цветные и яркие сны, где у нее есть мама и папа, а вместо подзатыльников есть конфеты и любовь.
Не спит только Настя. Её глаза блестят, а тонкие пальцы привычно теребят край одеяла, словно Настя пытается таким образом отрешиться от мыслей. Не помогает. Она бежит в туалет, возвращается и снова ворочается на кровати. Лишь изредка, во сне, она зовет своего Сашу. Зовет, а потом плачет. Тоскливо, как ирландская банши на болотах, разрывая сердце тем, кто смог его сохранить.
- Иван Алексеевич, можно сигарету попросить? – я обернулся и, увидев Настю, кивнул. Она часто просыпалась в мою смену и бродила по отделению, ища спокойствия. Вот только так и не могла его найти.
- Держи, - я протянул ей пачку и не стал отрывать фильтр, хотя таковы были требования заведующей. Больные запросто могли из сигаретного фильтра сделать заточку, а потом порезать себе вены. Поэтому больные всегда курили папиросы, типа «Примы» и «Беломора», а если удавалось выклянчить сигаретку у санитара, не скрывали своей радости. Вот только Насте фильтр был не нужен. Она не собиралась убивать себя. – Чего не спишь? Опять голос мешает?
- Нет. Он давно уже молчит, - робко улыбнулась она. – Спасибо.
- За что?
- За песни. Я отвыкла от песен. Иногда нам радио включают, но там не те песни, что я люблю. А раньше всегда ходила на концерты. С Сашей… и его друзьями.
- Они в прошлом, Насть.
- Знаю. Просто иногда меня словно водой ледяной обливают. Я вспоминаю, что случилось. Всего на миг, но и этого хватает. Такая страшная боль…
- Сейчас тебе полегче? Тебя не обижают?
- Нет, Иван Алексеевич. Санитары меня не замечают. Могут, конечно, заставить туалет вымыть. Но это не так страшно, - улыбнулась она, делая глубокие затяжки. Я нахмурился.
- Куда так торопишься? Горло себе закоптить хочешь?
- Привычка. Выкури быстрее, пока не заставили вернуться в палату, - вздохнула она и с тоской посмотрела на крохотный окурок. Я покачал головой и дал ей еще одну сигарету. – Спасибо. Все же, вы другой, Иван Алексеевич.
- Да, нет. Такой, как и все. Просто человек во мне еще не умер, как бы ни пытались его убить, - буркнул я, вспомнив слова Никки. Настя удивленно приподняла бровь и снова улыбнулась.
- Врачи говорят, что я могу скоро выйти. Говорят, что результаты хорошие. И голос исчез.
- Рад это слышать, Насть, - кивнул я. – Засиделась ты тут. Явно не твое место.
- Мама тоже так говорит, - робко улыбнулась она и тут же нахмурилась. – Но папа…
- Забей на папу. И на Сашу. И на друзей его. Это твоя жизнь. И всегда будет твоей. Уродов много, Насть. Но и люди в нашем городе тоже попадаются.
- Я знаю. Просто это… сложно очень.
- Верю, - вздохнул я. – А теперь дуй спать. Скоро подъем. Если хочешь выйти отсюда, то должна быть здоровой и отдохнувшей.
- Хорошо. Иван Алексеевич… это… а вы не споете мне еще одну колыбельную? – Настя глупо улыбнулась, увидев, как вытянулось мое лицо. – Нет, нет. Без гитары. Тихонько. Так, чтобы только я услышала.
- Ладно. Если ты после этого заснешь и перестанешь бегать по отделению, - ответил я. Настя закивала и, затушив сигарету, побежала в палату. Я спокойно докурил и пошел следом. Раз обещал, то обещание надо сдержать. Так меня всегда учил отец.
Как только я вошел в палату, то не сдержал смеха. На меня смотрели пять пар любопытных глаз, и никто явно не собирался спать. Ни Бяша, ни Олеся, ни Настя, ни другие женщины.
- Вань Лисеич песни паёть. Харошие, - прогудела из-под одеяла Олеська. Я покачал головой и с укоризной посмотрел на Настю, однако та так искренне улыбалась, что и я не удержался.
- А вам песню подавай? – ехидно спросил я. Дружный кивок пяти голов. – Ладно. А потом спать. Потому что, если спать не будете, я Машу позову.
- Ни нада Машку. Злая она, - нахмурилась Олеся. – Песню надо. Харошую.
- Будет вам песня. Брысь по кроватям и молчать, - велел я. Как только они улеглись, я присел на кровать Насти и, откашлявшись, негромко запел. Запел то, что запомнил на всю жизнь, и то, что мне пела мама, когда я мучился от температуры, подхватив грипп в детстве.
- Шел парнишка по опушке,
Сам не знал куда,
По пути поймал лягушку
Около пруда.
И открыв глаза,
Та взмолилась вдруг:
- Отпусти меня
На свободу, друг.
Требуй, что тебе надо,
Я помочь буду рада
И исполню в награду
Три желанья твоих.
Я пел, а на меня, затаив дыхание, смотрели не женщины, а маленькие девочки, которым так отчаянно хотелось впустить хоть немного сказки в свою жизнь. Утирала глаза краем одеяла Бяша, улыбалась и щурила большие зеленые глаза Олеся, а Настя, поджав губы, смотрела на меня. И в её глазах я видел боль, которую постепенно сменяла радость.
- И лягушка вмиг
Свой сменила лик.
Видит наш король:
Девушка стоит.
Раз любви тебе надо,
Я помочь буду рада
И исполню в награду,
Все желанья твои... – закончив, я посмотрел на Настю и смущенно улыбнулся. Слезы бежали по щекам девушки, а на лице горела счастливая улыбка. Рядом сопела Олеся, ворочалась в кровати Бяша, но Настя смотрела на меня.
- Мне бабушка эту песню пела, когда я на каникулы приезжала, - зевнула она. – Говорила, что из какого-то фильма, но я не запомнила. Зима, печка потрескивает, а я лежу в кровати… Бабушка гладит меня по голове и поет. Тихонько, чтобы дедушку не разбудить. Ему утром рано вставать… Бабушка поет. И так тепло, Иван Алексеевич. Как сейчас…
- Добрых снов, - улыбнулся я, когда Настя сдалась и засопела. Поправив ей одеяло, я окинул взглядом палату. Измученные женщины, на миг превратившиеся в маленьких девочек. Так пусть хоть сегодня им будут сниться цветные и радостные сны.
Глава десятая. На выход из Кишки.
Если поначалу казалось, что оставшиеся полгода будут тянуться невообразимо долго, то я крепко ошибался на этот счет. Никки меня совсем загоняла по учебе, да так, что я всерьез подумал о том, что она собирается сделать нобелевского лауреата. Где-то она умудрилась найти примеры вступительных экзаменов и снова началась адская муштра, которая не прекращалась даже на работе. Но я не был против. Если это приблизит момент освобождения, то я только за.
В больнице тоже было весело. Наступила весна, а с ней увеличилось количество больных и количество вызовов. Порой я мог две смены кататься с дежурным врачом и дежурной медсестрой, в больницу возвращаясь только для того, чтобы переодеться. Новых лиц прибавилось. Уходили старички и на их место заступали очередные люди с поломанными судьбами. Неизменным оставалось только одно. Цыган Ромка, Олеся и остальные несчастные, обреченные на долгую командировку в грязно-желтых стенах. Но со временем и они отступили на второй план. Я готовился к экзаменам и твердо был уверен, что поступлю. Долг перед Родиной будет закрыт и начнется другая жизнь. Так мне на тот момент казалось.
- Ванька! – протянула Никки, когда в очередной раз ошибся в ответе на вопрос. – Серьезно? Мы вчера эту тему разбирали.
- Да путаюсь я постоянно в современной истории, - вздохнул я и потянулся к пачке сигарет. Никки в ответ хлопнула меня ладошкой по руке и рассмеялась, услышав мое ворчание. – Наш союз уже не кажется мне таким уж счастливым.
- Угу. Спасибо потом скажешь, - ехидно ответила она.
- Я тебе сейчас скажу, если дашь мне покурить, - улыбнулся я. Никки чуть подумала и снисходительно кивнула. – Спасибо, солнце.
- На работе жара? – понимающе спросила она.
- Да. Весна в разгаре, а меня часто на выезды ставят. Где там время найти для учебников.
- Придется искать, Ванька. Экзамены через два месяца. Ты договорился с заведующей?
- Ага. Если выпадет на смену, то сдаю и сразу бегу на работу.
- Хотя бы так. Ладно, расслабься. Знаешь ты достаточно, а по истории подтянем.
- Не сомневаюсь. Можно Энжи попросить, чтобы помогла, - съязвил я, за что получил учебником по лбу. Никки лучше не злить, но меня так забавляли её бесенята в глазах, что иногда я просто не мог иначе.
- Энжи тебя если чему и научит, так это, как залететь на вписке у Черепахи, - мрачно буркнула она.
- Прости, солнце. Просто устал, - вздохнул я, - вот и несу хуйню.
- Заметно, - надув губы, ответила Никки. Правда не сдержала улыбки, когда я сгреб её в охапку и прижал к себе. – Дурилка. Ладно, отдыхай сегодня. Завтра позанимаемся.
- А сегодня чем займемся?
- Кто-то должен мне массаж, - игриво пропела она и снова рассмеялась. – Не дуй губы. Может и тебе что-то достанется…
Встречи с Никки хоть немного выдергивали меня из того омута, в который я провалился. Не будь её рядом, я давно бы пошел по дорожке Жоры и Артура и превратился бы в такого санитара, который одним своим присутствием нагонял бы ужас на больных. И если Наташка наполняла мою жизнь светом, то этот свет я старался перенести и на работу. Жаль, что батарейка садилась быстро. Да и сложно быть позитивным, когда по пятому разу идешь в подсобку за ведром, чтобы снова мыть туалет или засранный Ромкой коридор.
За месяц до экзаменов уровень усталости зашкаливал. Никки дала мне отдых от учебы, но я втихую все равно продолжал читать учебники и раз за разом просматривал примеры экзаменационных работ, гадая, что же выпадет мне. Жора надо мной подтрунивал и, пользуясь моментом, уходил в кладовую, чтобы вздремнуть. Мне же было не до сна. В голове все смешалось в кучу. История России, современная история, английский язык и обществознание. И все ради того, чтобы увидеть свою фамилию в заветном списке поступивших.
- У, бидораз барадатый… - прогудел цыган Ромка, выглядывая в коридор. Он запнулся, увидев, что его врага нет, зато за столом сижу уставший я, уткнувшийся носом в учебник. Цыган чуть подумал, почесал прыщавый нос, и спросил. – А де бидораз? Жепу чеше?
- «Бидораз» спит и ты бы его не будил, Рома, - отмахнулся я. – Иди спать. И не еби мне голову.
- Ты тож бидораз. Жоп твой ебал, - ответил цыган, но в голосе сквозила неуверенность. Все-таки основные терки у него были с Жорой, а я относился к проделкам Ромки со стоическим равнодушием, даже если приходилось убирать за ним говно или тащить изгаженное постельное белье в прачечную. Повернувшись в его сторону, я указал пальцем в сторону палаты. Цыган хихикнул, спустил штаны и принялся дрочить, однако замер, увидев, что я не обращаю на него внимания. В мозгах Ромки сразу заскрипели ржавые шестеренки, из-за чего цыган впал в кратковременный кататонический ступор, забыв убрать в штаны кривой член. Однако фантазии Ромке было не занимать, в чем я очень скоро убедился. Смуглый кошмар отделения не придумал ничего лучше, как навалить у входа в палату кучу, затем запустил туда руку, набрал жменю и швырнул говно в меня. Половина попала на стену, а вот вторая изгваздала учебники, которые я забыл убрать в ящик стола.
- Ах ты сука! – рыкнул я, поворачиваясь в его сторону.
- У, бидораз! Хуй мой сасат будещ, - пригрозил он мне кулаком и сорвался с места, когда я вскочил со стула. На миг меня обуяла такая ярость, что аж уши заалели, а в висках заломило. К каждому больному я относился хорошо, даже к Ромке, а эта сволочь специально запустила в меня говном. Потому что ему было скучно.
Я настиг его в туалете. Цыган пытался забраться по сливной трубе к чугунному бачку и оттуда скалился, как безумный зверь. Глаза стеклянные, на губах пена, а из горла вырывается хриплый смех. Я не стал себя сдерживать. Схватил Ромку за ногу и дернул в сторону, заставив цыгана рухнуть на пол. В воздухе разлилась знакомая вонь. Ромка снова открыл свой говнозавод и не стесняясь срал в штаны. Знал, что один черт его будут мыть, а потом выдадут чистое белье. Правда в глазах цыгана мелькнул страх, когда я без стеснений врезал ему по печени кулаком и заломил руки за спину.
- Я тебя сейчас свяжу, гондон, и оставлю до утра, чтобы тебе жопу от собственного говна разъело, - прошипел я, доставая из кармана свернутый эластичный бинт.
- Нинавижу, бляд! – рыкнул Ромка, пытаясь вырваться. Он тут же заскулил, когда в печень прилетел еще один удар, а мое колено вдавило его голову в пол. – Тибе в нос дам, бляд. Бидораз сапливый.
- Заткнись, нахуй, - но и подзатыльник не угомонил цыгана. Он принялся елозить подо мной, не боясь, что я сломаю ему руку.
- Вано, там в коридоре… - Жора замер на пороге туалета и, поперхнувшись, громко заржал. Я бы тоже повеселился, если был испачканным в говне санитаром, который пытается связать обезумевшего цыгана, был не я. – Смотрю, причина нашлась.
- Заебал! – буркнул я, врезав Ромке кулаком по затылку. Тот на секунду затих, а потом обоссался. Не от боли. Из вредности. – Жор, помоги его в палату оттащить.
- Куда его тащить? От него говном воняет, как от стада слонов, - рассмеялся грузин.
- Плевать. Пусть в своем говне до утра полежит. Авось образумится, - мотнул я головой. Жора понимающе хмыкнул и схватил цыгана за ноги. На пол шлепнулось коричневое и вонючее, но на это уже никто не обращал внимания.
Закончив с Ромкой, который выл в палате для буйных, я стянул испачканную рубашку, швырнул её в угол и отправился в туалет, чтобы покурить. Грудь ходила ходуном, руки с непривычки тряслись, а в голове все еще клокотала ярость. И от этой ярости стало страшно. На миг я представил, как ломается Ромкина рука и ощутил радость. Мне отчаянно хотелось причинить ему боль за все время, что я провел в больнице. Но и этого было бы мало.
- С почином, Вано, - усмехнулся Жора, заходя в туалет. Я промолчал, но грузину ответы были не нужны.
- Он не больной. Он просто долбоеб, - словно оправдываясь, ответил я, спустя пару минут молчания.
- Ты не передо мной оправдывайся, дорогой, а перед собой, - улыбнулся Жора. И эти слова были подобны холодному душу. – Пафицизм, Вано, вещь хорошая. Но не здесь. Здесь от насилия уйти не получится, как бы ты не пытался.
- Я пытался.
- Все пытаются, - пожал плечами грузин, закуривая сигарету. Он меланхолично посмотрел на кучку говна, вывалившуюся из Ромкиных штанов, и хмыкнул. – Но ты долго держался.
- И от этого поганее всего, - честно ответил я.
- Ну, Вано, один раз не «бидораз», - снова рассмеялся он. – Если тебе так важно. Я, что, не вижу? Ты сам не свой последнее время. Даже на шутки огрызаешься. Ты свалишь отсюда через полгода, а мы останемся. Так не еби себе мозги, и доработай спокойно.
- Попробую, - мрачно ответил я. Настроение было испорчено, а до конца смены еще вся ночь. – Ладно. Иди, спи. Я уберусь.
- Сменка в кладовке, - напомнил Жора и ехидно улыбнулся. – Штаны тоже смени, Вано. Им досталось.
Я не стал рассказывать Никки о ночном происшествии, но она сама все поняла, когда не увидела в моем рюкзаке учебника по истории, и увидела мое лицо. Вздохнув, Никки открыла ящик стола и вытащила оттуда запасной учебник, который положила передо мной.
- Я думала, ты отдыхаешь от учебы, - задумчиво протянула она.
- Не могу, - честно ответил я. Потом меня прорвало и я сбивчиво рассказал ей о случившемся. К моему облегчению, Никки не стала смеяться и ехидничать. Просто пересела ко мне на кровать и прижалась к груди.
- Потерпи, родной, - тихо сказала она, поглаживая меня по руке пальцами. – Осталось немного.
- Я-то потерплю. Но сам факт. Я побил этого несчастного цыгана, привязал его обосранным к кровати и оставил на ночь, Наташ. Помнишь, я говорил, что остальным санитарам похуй на больных?
- Ага.
- Получается, я такой же. Я выплеснул на него свою злость, хотя знаю прекрасно, на что способен Ромка.
- Нет, ты не такой же, - улыбнулась Никки, поднимая на меня глаза. – Будь ты таким, я бы ни за что не выбрала тебя.
- Даже неловко спрашивать, почему ты меня выбрала, - хмыкнул я и потянулся к пачке сигарет. Никки мягко остановила мою руку и покачала головой.
- Ты всегда был другим. Правильным. Бесстрашным. Честным. Когда другие смеялись, что ты говно в дурке убираешь, я гордилась тобой. Да и сейчас горжусь. Ты мог бы откосить, но не стал этого делать. Ты не трахаешь больных, Вань, как остальные санитары. Ты помогаешь им, как можешь. Таскаешь конфеты и возишься с той девочкой-дауненком, как её там?
- Олеська.
- С Олеськой. Ты ухаживал за мальчишкой, у которого сгорели родители. Ты пел колыбельную той девушке, потому что видел, как ей плохо. Ну, дал ты пизды цыгану за то, что тот кинул в тебя говном. Многие бы так сделали. Но единицы бы сожалели.
- Спасибо, солнце, - я притянул Никки к себе и вздохнул. Та в ответ тихо рассмеялась.
- Но мне понравилось, когда ты тем гопникам по морде дал. Эрик вон убежал, когда они с Энжи гуляли и у них за шмот спросили.
- Кто бы сомневался, - проворчал я. Никки чуть подумала и добавила.
- В одном твой Жора был прав. Не мучай себя и доработай спокойно.
- Не обещаю, но попробую, - кивнул я и ехидно улыбнулся. – И чего это он мой? Моя здесь только ты.
- Ванилька, - рассмеялась Никки, но вырываться не стала. Только прижалась покрепче.
В июле начались экзамены. Первым была многострадальная для меня история России, к тому же сдавать его предстояло после смены. Радовало то, что экзамен был письменным, а вот не радовало то, что я запросто мог уснуть. К счастью этого не случилось. Зато я мог похвастаться тем, что был самым похуистичным и равнодушным абитуриентом из всех. Остальные поступающие нервничали, галдели и делились догадками, что их ждет в билетах. А я задумчиво стоял возле стены, ожидая, когда начнут впускать в аудиторию. В рюкзаке учебники и пакет с грязной формой, а в голове целая россыпь дат, исторических фактов и причин начала той или иной войны. Помимо истории предстояло сдать письменное эссе, пройти собеседование с ректорами университета, сдать английский, литературу и русский. Но сейчас все мысли занимала история.
К моему удивлению, билет попался довольно легкий. С первым вопросом про октябрьскую революцию я разделался быстро, благо было много времени, чтобы изучить вопрос. Во втором я написал развернутый ответ про период перестройки. Затем оглядел склоненные головы абитуриентов, поднялся со своего места и спокойно пошел сдавать. Естественно, не обошлось без шепотков и удивлений. Такое бывает, если выходишь сдавать первым. Но я не волновался. Если первый раз сомнения были, то теперь одна только уверенность.
- Закончили, молодой человек? – улыбнулся сухощавый старичок, когда я протянул ему свою работу. Он мне напомнил Аристарха. Только Аристарх был одет в пижаму, а старичок мог похвастаться дорогими часами и хорошим костюмом.
- Да, - кивнул я.
- Уверены? Время еще есть, - лукаво спросил он.
- Уверен, - настал мой черед улыбаться. – Сомневаться, значит проиграть.
- Хорошо… Иван, - старичок прочитал мое имя и кивнул. – Удачи.
- Спасибо. Хорошего вам дня.
Выйдя из здания университета, я достал пачку сигарет и закурил. Мимо меня сновали взволнованные родители и их бледные дети. Два года назад со мной здесь бегала мама, но в этот раз я решил идти один. Даже Никки запретил. Она хоть и подула немного губы, но в итоге согласилась, что так будет лучше для всех. Правда наказала мне сразу же позвонить, как только я закончу.
- Сдал? – коротко спросила она, когда я позвонил.
- Конечно, солнце.
- Что попалось?
- Не переживай так, а то у меня телефон в руке треснет, - рассмеялся я. Никки пошипела и пришлось уступить. – Революция и перестройка. Ничего сложного.
- Сложное будет дальше.
- Ты про эссе?
- Ага. Ребят поспрашивала, кто учится. Они говорят, что эссе только в прошлом году добавили. Будет пять тем, на одну из них надо написать эссе. Потом устное собеседование. Но я уверена ты справишься.
- Ты веришь в меня больше, чем я в себя, - съязвил я. Никки рассмеялась.
- Таков удел влюбленных женщин, - ответила она и тут же добавила. – Даже не вздумай!
- Не вздумать чего?
- О влюбленности говорить.
- Не буду, солнце. Обещаю, - улыбнулся я и зевнул. Естественно, от Никки это не укрылось.
- Иди спать, Ванька. А то вырубишься прямо там.
- Запросто, - снова зевнул я. – Ладно, как отосплюсь, наберу.
- Пока-пока, - ответила Никки и в трубке послышались три коротких гудка. Я убрал телефон в карман, воткнул в уши наушники и, включив музыку, направился к остановке.
С остальными экзаменами тоже проблем не возникло. Если бы не было эссе и собеседования, то я точно бы прошел. Но Никки, которая специально вызвалась помогать университету в период экзаменов, предупредила, что все решится именно на собеседовании. Мест было куда меньше, чем желающих, поэтому комиссия могла принять любое решение, невзирая на результаты.
К эссе я не готовился, только пролистал несколько списков, что может попасться. В этом году, как и говорила Никки, тем было пять. Но я сразу понял, какую возьму, только взглянув на доску. Подойдя к комиссии, я получил чистую тетрадку, новую ручку и бутылку воды, после чего мне задали обязательный вопрос.
- Какую тему выбираете?
- «Человек, о котором я хочу рассказать», - ответил я. Ухоженная женщина с откровенным декольте кивнула и, записав мою фамилию и тему в толстую тетрадь, указала рукой вперед.
- Выбирайте место и приступайте. У вас полтора часа.
- Спасибо. Если закончу раньше, могу сдать?
- Конечно, - улыбнулась она. Я кивнул и, поднявшись по ступенькам, занял свободное место у окна. Рядом со мной вовсю пыхтела пухлая девушка, покрывая размашистым почерком тетрадный лист в клетку. Капли пота изредка падали на бумагу, заставляя девушку нервно их смахивать пухлой ладошкой. Вздохнув, я открыл тетрадь, чуть подумал и тоже начал писать. Был лишь один человек, о котором я хотел рассказать в своем эссе. К тому же я был уверен, что мне обязательно зададут вопрос про эссе на собеседовании. Так и случилось.
- Иван. Вы писали эссе на тему «Человек, о котором я хочу рассказать», - задумчиво протянул старичок, принимавший у меня историю. Теперь я знал его имя. Рубен Карлович. Гроза журфака. За милой улыбкой и добрыми глазами скрывался самый требовательный человек университета, как мне по секрету сообщила Никки. – Признаюсь честно, мы не ожидали такого. Я правильно понимаю, вы работаете в психиатрической больнице?
- Да, все верно, Рубен Карлович. Санитаром. Только не совсем работаю, конечно. Прохожу альтернативную службу.
- А, так о вас судачили в приемной комиссии, - тонко улыбнулся старичок. – Хорошо. Многое прояснилось. Хотя, признаться, в вашем эссе довольно много грязи. Но грязи не орфографической или пунктуационной. Грязи реалистичной. Вы хотели произвести впечатление на нас?
- Нет. Не хотел, - ответил я. – Я привык писать честно. Хотя, стоит, наверное, упомянуть, что я вел дневник на протяжении всей альтернативной службы. Когда работаешь в грязи, меньше всего думаешь о том, чтобы кого-то впечатлить.
- Понимаю. Эта Настя, о которой вы писали, она пациент больницы?
- Да. Её историю я коротко пересказал.
- Почему она?
- На самом деле, выбор был обширным. Стас, у которого родители сгорели в машине, когда он был маленьким, - ответил я и сдержал улыбку, заметив, как дернулась Алина Ренатовна, та самая ухоженная женщина, которой я сдавал эссе. – Олеся, которую приемная мать, взявшая проблемную девочку ради денег, сдала в семнадцать лет в психушку. Паша, застрявший мысленно в Афганистане. Наташа, умершая от разбитого сердца. Их было много, Рубен Карлович. Но Настя… С ней я был особенно близок.