Зараза. Автор: Кристина Муратова
Таня пришла в нашу школу в десятом классе. У нее было полтора года, чтобы завести друзей и как-то о себе заявить. Но Таня как была странной новенькой, так и осталась — и, судя по всему, это был ее сознательный выбор.
Она сидела одна за последней партой среднего ряда. Как села туда в начале десятого класса, так и не сдвинулась. Никто не выражал желания разделить ее одиночества. Таня обладала настоящим даром — отталкивать от себя людей. Парадокс был в том, что по природным данным ее никак нельзя было назвать страшной — худенькая, невысокая, со светло-русыми волосами, и красивыми зелеными глазами, совершенно нормальное русское лицо. При обычном раскладе этого вполне достаточно. Королевой класса не стать, но при ее молчаливости и нелюдимости вполне можно было бы создать образ блоковской Незнакомки. Но почему-то назвать Незнакомкой Таню никому не пришло бы в голову даже в бреду. Может, из-за выражения лица — какого-то тупого, ничего не выражающего, может, из-за пустых глаз, а скорее из-за ее облика в целом. В общем, впечатление она производило неприятное и даже жутковатое.
Когда она только пришла в класс, все почему-то подумали, что она умственно отсталая — настолько бессмысленный и пустой у нее был взгляд. На вопросы девчонок она либо отмалчивалась, либо отвечала односложно и коротко. Голос у нее тоже был неприятный — низкий и тоже какой-то пустой, потрескивающий. Когда я в первый раз его услышала, почему-то перед глазами возникла шаровая молния, увиденная в какой-то передаче. Злой, бессмысленный комок пустоты. Такое впечатление о ней у меня и осталось о ней на все время, пока мы учились вместе.
Сомнения о Таниных умственных способностях развеялись на первом же уроке — ее вызвали отвечать, и она ответила не блестяще конечно, но вполне сносно, на четверку. Говорила она ровно, лишенным эмоций голосом. Судя по лицу учительницы, Таня на нее тоже произвела неприятное впечатление.
Одевалась она иначе как «странно», не скажешь. Вещи вроде обычные — джинсы, майки, но сидели они на ее неплохой в принципе фигуре, как на корове седло. Довольно необычно для простого трикотажа, который на стройной фигуре всегда сидит хорошо.
Единственный действительно значимый внешний минус Тани был в причине, которую мы увидели через несколько дней. Она была нечистоплотна в прямом смысле слова. Уже на третий день учебы от нее отчетливо запахло потом, и пахло с тех пор почти всегда. Создавалось впечатление, что она моется раз в неделю, а одежду стирает и то реже. Зубы ее тоже были не в лучшем состоянии — желтые и с явно заметным налетом. Это было действительно неприятно и тоже странно — одно дело быть грязнулей в пять лет, а другое — в пятнадцать, когда любая нормальная девушка начинает усиленно следить за собой. Не ради мальчиков, а потому что просто так нужно, чтобы зубы были белыми, дыхание пахло мятой, а тело — туалетной водой.
Таня же упорно производила впечатление ребенка, несмотря на вполне оформившуюся фигуру. Причем ребенка неприятного, из тех, у кого в детском саду вечно засыхают сопли под носом. В общем, женственности в ней было ноль.
В принципе, класс у нас был хороший. Конечно, были и двоечники-хулиганы, и «первая красавица» с замашками вожака стаи, но, в общем, все было спокойно. Существовало что-то вроде иерархии — наша «акелла» Вика и кружок девчонок вокруг нее, остальные девочки посерее и потише — по парам и сами по себе. У мальчиков было то же самое — Викин парень Вадим со свитой, и все остальные. Я была в свите Вики, хотя выбивалась из остальных, была отличницей и «папиной дочкой», такой же серой мышкой, как и те, кто в свиту не попал, но мы с Викой были соседками по лестничной клетке, росли вместе, и любили друг друга, хоть и были совсем не похожи.
Вика Красина. Так вышло, что я, наверное, знала ее лучше других. Она была самой яркой в нашем классе, и явно самой сильной. Очень красивая — натуральная блондинка, голубые глаза, высокая и стройная. Вся красота — от природы. А в остальном особо гламурной ее нельзя было назвать. Одевалась она, как и все девчонки тех лет — спортивная куртка, джинсы, кроссовки, волосы — в хвост. Ее знали как громкую, активную, веселую и злую девчонку. Я знала ее еще и как отзывчивого, прямого и честного человека. Из тех, кто всегда все говорит в лицо, не лебезит и не лицемерит, улыбаясь в глаза и шушукаясь за спиной. Уже тогда, в детстве, я чувствовала, что эти черты гораздо важнее вежливости.
Единственный минус Вики не перекрывал для меня ее достоинств, но был довольно ощутим. Она была вспыльчива, как спичка, и так же быстро прогорала. Но, выйдя из себя, она могла и накричать, и укрыть матом, и даже ударить. Помню, в седьмом классе, мы с Викой как-то сильно поспорили о чем-то. Не ругались, а именно спорили на какую-то отвлеченную тему, не помню уже о чем. В пылу спора Вика как всегда завелась, и в итоге ударила меня кулаком в плечо. Я сразу встала и молча ушла. Дома я увидела на плече синяк — довольно глубокий и болезненный, и расплакалась. Три дня мы не разговаривали, я пересела от нее, и перестала заходить за ней перед школой. Вика молчала и не делала никаких шагов, как будто не замечая меня. На четвертый день (это был выходной), с утра позвонили в дверь. Я открыла — на пороге стояла Вика. Наверное, тогда был второй раз в жизни, когда я видела, как она плакала.
— Прости меня, Юль! — ее лицо скривилось, и она обняла меня, уткнувшись лицом мне в плечо. Я тоже заплакала, и мы ревели так на лестничной клетке минут пятнадцать. В тот же день выяснилось, что она специально долбанулась плечом об угол шкафа, и носила теперь такой же синяк. Разумеется, в тот же день мы помирились, и больше никогда не ссорились так бурно. Но с другими она по-прежнему могла распустить руки, причем доставалось не только девчонкам, но и пацанам.
Я понимаю, отчего было так — наверное, я единственная. Викина мама умерла, когда нам было по три года, и воспитывал ее отец. А Викин отец был МЧСником в отставке. Он всегда мечтал иметь сына, как это ни банально, но жена оставила ему только милую голубоглазую Вику. Бабушек-дедушек у них не было, и Викин папа воспитывал дочь так, как мог — учил быть сильной, всегда давать сдачи, защищать слабых и не давать спуску никому. Вика росла, впитывая эти истины, лет до двенадцати она была настоящей пацанкой, всегда ходила в синяках, причем синяки и ссадины в основном базировались на костяшках ее пальцев. Потом она повзрослела, расцвела, моментально выбрала себе в пару такого же бойца и спортсмена Вадика, и стала чуть мягче. Девчонки боялись ее по инерции, но все-таки страх у всех скорее перешел в уважение.
Когда в наш класс пришла Таня, Вика какое-то время наблюдала за ней. Однажды мы курили за школой, Вика сплюнула на землю и сказала:
— Блин, бабы… бесит меня эта новенькая. Даже не знаю почему, это вообще-то странно.
Мы все молча кивнули. Вика выразила общую мысль.
— Может, это… темную ей устроим? — подала голос кровожадная Машка Федорова. Мы переглянулись. Вика сощурилась.
— Эх, я бы с удовольствием.
Я посмотрела на Вику.
— Вик, ну нельзя же просто так ее бить. Да, она и правда странная, но надо все-таки дать ей время. Может, она стесняется или волнуется. Новенькой вообще быть непросто.
Все согласились со мной. И правда, может мы поспешили с выводами. Может, она еще окажется нормальной.
Как уже ясно, Таня нормальной не оказалась.
Она молчала, ходила по стенке, воняла потом и всех раздражала. Учителя относились к ней по-разному — кто-то жалел, кто-то раздражался и придирался. Таня реагировала на все одинаково — тупое молчание и взгляд, устремленный в никуда. Еще одна ее черта — она никогда не смотрела прямо в глаза. Казалось, что она смотрит всегда куда-то мимо, или между глазами. Наверное, она делала это специально. Я наблюдала за ней и видела, что иногда ее взгляд становился цепким и острым. Обычно это происходило, когда рядом кто-то сплетничал.
Я часто наблюдала за Таней. Может, потому что она сидела почти рядом со мной — через проход, я справа от прохода, она слева. Вика сидела передо мной с Вадиком, когда она пересела от меня, моей соседкой стала та самая Маша Федорова, еще одна подружка Вики, самая гламурная и обеспеченная девочка нашего класса. Таким образом, я, серая мышка, снова оказалась в центре нашей «элиты». С Машей мы подругами не были, но общались хорошо. Мы друг друга дополняли — сильная Вика, красивая и ухоженная Маша, и я, умная Юля. На уроках я помогала девчонкам и Вадику, и меня это не напрягало.
А еще я подсматривала за Таней.
Иногда мне кажется, что Таня была настоящим кладезем информации о нашей жизни. Я видела, как она подслушивает все разговоры, которые ее совершенно не касались. Как только рядом кто-то шептал: «Прикинь…», я видела, как напрягается Танина шея, и она слегка поворачивает голову, продолжая малевать что-то в блокноте. Всегда, когда она не писала конспект, она что-то рисовала. Я видела, как ее рука напрягалась, сжимая ручку, как отрывисто она начинала чертить линии. Было видно, что она слушает, причем не просто слушает, а запоминает.
Тополев подрался со одиннадцатиклассником. Шмелева заболела гриппом. На дне рождения Красиной все напились, и Соловьева с Яковенко заперлись на час в ванной. У Федоровой взрослый любовник тридцати лет, который часто заезжает за ней на красном «Пежо».
Все эти события нашего класса Таня впитывала, как губка, хотя ее они никак не касались. На дни рождения она не ходила, хотя поначалу ее приглашали. В концертах не участвовала, никаких талантов у нее не было. Правда, на дискотеки по случаю окончания четверти и в честь Нового она исправно приходила, одетая так же, как всегда, и весь вечер подпирала стенку. Наверное, она приходила, не чтобы танцевать, а в надежде увидеть или услышать что-то интересное.
Впрочем, когда Таня только пришла в наш класс, на дискотеке в конце первой четверти ее пригласил танцевать Костя Дорошенко. Он протанцевал с ней медленный танец, а потом вернулся к нам.
— Ну что, как там новенькая? — поинтересовался Вадик.
Костя пом
Она сидела одна за последней партой среднего ряда. Как села туда в начале десятого класса, так и не сдвинулась. Никто не выражал желания разделить ее одиночества. Таня обладала настоящим даром — отталкивать от себя людей. Парадокс был в том, что по природным данным ее никак нельзя было назвать страшной — худенькая, невысокая, со светло-русыми волосами, и красивыми зелеными глазами, совершенно нормальное русское лицо. При обычном раскладе этого вполне достаточно. Королевой класса не стать, но при ее молчаливости и нелюдимости вполне можно было бы создать образ блоковской Незнакомки. Но почему-то назвать Незнакомкой Таню никому не пришло бы в голову даже в бреду. Может, из-за выражения лица — какого-то тупого, ничего не выражающего, может, из-за пустых глаз, а скорее из-за ее облика в целом. В общем, впечатление она производило неприятное и даже жутковатое.
Когда она только пришла в класс, все почему-то подумали, что она умственно отсталая — настолько бессмысленный и пустой у нее был взгляд. На вопросы девчонок она либо отмалчивалась, либо отвечала односложно и коротко. Голос у нее тоже был неприятный — низкий и тоже какой-то пустой, потрескивающий. Когда я в первый раз его услышала, почему-то перед глазами возникла шаровая молния, увиденная в какой-то передаче. Злой, бессмысленный комок пустоты. Такое впечатление о ней у меня и осталось о ней на все время, пока мы учились вместе.
Сомнения о Таниных умственных способностях развеялись на первом же уроке — ее вызвали отвечать, и она ответила не блестяще конечно, но вполне сносно, на четверку. Говорила она ровно, лишенным эмоций голосом. Судя по лицу учительницы, Таня на нее тоже произвела неприятное впечатление.
Одевалась она иначе как «странно», не скажешь. Вещи вроде обычные — джинсы, майки, но сидели они на ее неплохой в принципе фигуре, как на корове седло. Довольно необычно для простого трикотажа, который на стройной фигуре всегда сидит хорошо.
Единственный действительно значимый внешний минус Тани был в причине, которую мы увидели через несколько дней. Она была нечистоплотна в прямом смысле слова. Уже на третий день учебы от нее отчетливо запахло потом, и пахло с тех пор почти всегда. Создавалось впечатление, что она моется раз в неделю, а одежду стирает и то реже. Зубы ее тоже были не в лучшем состоянии — желтые и с явно заметным налетом. Это было действительно неприятно и тоже странно — одно дело быть грязнулей в пять лет, а другое — в пятнадцать, когда любая нормальная девушка начинает усиленно следить за собой. Не ради мальчиков, а потому что просто так нужно, чтобы зубы были белыми, дыхание пахло мятой, а тело — туалетной водой.
Таня же упорно производила впечатление ребенка, несмотря на вполне оформившуюся фигуру. Причем ребенка неприятного, из тех, у кого в детском саду вечно засыхают сопли под носом. В общем, женственности в ней было ноль.
В принципе, класс у нас был хороший. Конечно, были и двоечники-хулиганы, и «первая красавица» с замашками вожака стаи, но, в общем, все было спокойно. Существовало что-то вроде иерархии — наша «акелла» Вика и кружок девчонок вокруг нее, остальные девочки посерее и потише — по парам и сами по себе. У мальчиков было то же самое — Викин парень Вадим со свитой, и все остальные. Я была в свите Вики, хотя выбивалась из остальных, была отличницей и «папиной дочкой», такой же серой мышкой, как и те, кто в свиту не попал, но мы с Викой были соседками по лестничной клетке, росли вместе, и любили друг друга, хоть и были совсем не похожи.
Вика Красина. Так вышло, что я, наверное, знала ее лучше других. Она была самой яркой в нашем классе, и явно самой сильной. Очень красивая — натуральная блондинка, голубые глаза, высокая и стройная. Вся красота — от природы. А в остальном особо гламурной ее нельзя было назвать. Одевалась она, как и все девчонки тех лет — спортивная куртка, джинсы, кроссовки, волосы — в хвост. Ее знали как громкую, активную, веселую и злую девчонку. Я знала ее еще и как отзывчивого, прямого и честного человека. Из тех, кто всегда все говорит в лицо, не лебезит и не лицемерит, улыбаясь в глаза и шушукаясь за спиной. Уже тогда, в детстве, я чувствовала, что эти черты гораздо важнее вежливости.
Единственный минус Вики не перекрывал для меня ее достоинств, но был довольно ощутим. Она была вспыльчива, как спичка, и так же быстро прогорала. Но, выйдя из себя, она могла и накричать, и укрыть матом, и даже ударить. Помню, в седьмом классе, мы с Викой как-то сильно поспорили о чем-то. Не ругались, а именно спорили на какую-то отвлеченную тему, не помню уже о чем. В пылу спора Вика как всегда завелась, и в итоге ударила меня кулаком в плечо. Я сразу встала и молча ушла. Дома я увидела на плече синяк — довольно глубокий и болезненный, и расплакалась. Три дня мы не разговаривали, я пересела от нее, и перестала заходить за ней перед школой. Вика молчала и не делала никаких шагов, как будто не замечая меня. На четвертый день (это был выходной), с утра позвонили в дверь. Я открыла — на пороге стояла Вика. Наверное, тогда был второй раз в жизни, когда я видела, как она плакала.
— Прости меня, Юль! — ее лицо скривилось, и она обняла меня, уткнувшись лицом мне в плечо. Я тоже заплакала, и мы ревели так на лестничной клетке минут пятнадцать. В тот же день выяснилось, что она специально долбанулась плечом об угол шкафа, и носила теперь такой же синяк. Разумеется, в тот же день мы помирились, и больше никогда не ссорились так бурно. Но с другими она по-прежнему могла распустить руки, причем доставалось не только девчонкам, но и пацанам.
Я понимаю, отчего было так — наверное, я единственная. Викина мама умерла, когда нам было по три года, и воспитывал ее отец. А Викин отец был МЧСником в отставке. Он всегда мечтал иметь сына, как это ни банально, но жена оставила ему только милую голубоглазую Вику. Бабушек-дедушек у них не было, и Викин папа воспитывал дочь так, как мог — учил быть сильной, всегда давать сдачи, защищать слабых и не давать спуску никому. Вика росла, впитывая эти истины, лет до двенадцати она была настоящей пацанкой, всегда ходила в синяках, причем синяки и ссадины в основном базировались на костяшках ее пальцев. Потом она повзрослела, расцвела, моментально выбрала себе в пару такого же бойца и спортсмена Вадика, и стала чуть мягче. Девчонки боялись ее по инерции, но все-таки страх у всех скорее перешел в уважение.
Когда в наш класс пришла Таня, Вика какое-то время наблюдала за ней. Однажды мы курили за школой, Вика сплюнула на землю и сказала:
— Блин, бабы… бесит меня эта новенькая. Даже не знаю почему, это вообще-то странно.
Мы все молча кивнули. Вика выразила общую мысль.
— Может, это… темную ей устроим? — подала голос кровожадная Машка Федорова. Мы переглянулись. Вика сощурилась.
— Эх, я бы с удовольствием.
Я посмотрела на Вику.
— Вик, ну нельзя же просто так ее бить. Да, она и правда странная, но надо все-таки дать ей время. Может, она стесняется или волнуется. Новенькой вообще быть непросто.
Все согласились со мной. И правда, может мы поспешили с выводами. Может, она еще окажется нормальной.
Как уже ясно, Таня нормальной не оказалась.
Она молчала, ходила по стенке, воняла потом и всех раздражала. Учителя относились к ней по-разному — кто-то жалел, кто-то раздражался и придирался. Таня реагировала на все одинаково — тупое молчание и взгляд, устремленный в никуда. Еще одна ее черта — она никогда не смотрела прямо в глаза. Казалось, что она смотрит всегда куда-то мимо, или между глазами. Наверное, она делала это специально. Я наблюдала за ней и видела, что иногда ее взгляд становился цепким и острым. Обычно это происходило, когда рядом кто-то сплетничал.
Я часто наблюдала за Таней. Может, потому что она сидела почти рядом со мной — через проход, я справа от прохода, она слева. Вика сидела передо мной с Вадиком, когда она пересела от меня, моей соседкой стала та самая Маша Федорова, еще одна подружка Вики, самая гламурная и обеспеченная девочка нашего класса. Таким образом, я, серая мышка, снова оказалась в центре нашей «элиты». С Машей мы подругами не были, но общались хорошо. Мы друг друга дополняли — сильная Вика, красивая и ухоженная Маша, и я, умная Юля. На уроках я помогала девчонкам и Вадику, и меня это не напрягало.
А еще я подсматривала за Таней.
Иногда мне кажется, что Таня была настоящим кладезем информации о нашей жизни. Я видела, как она подслушивает все разговоры, которые ее совершенно не касались. Как только рядом кто-то шептал: «Прикинь…», я видела, как напрягается Танина шея, и она слегка поворачивает голову, продолжая малевать что-то в блокноте. Всегда, когда она не писала конспект, она что-то рисовала. Я видела, как ее рука напрягалась, сжимая ручку, как отрывисто она начинала чертить линии. Было видно, что она слушает, причем не просто слушает, а запоминает.
Тополев подрался со одиннадцатиклассником. Шмелева заболела гриппом. На дне рождения Красиной все напились, и Соловьева с Яковенко заперлись на час в ванной. У Федоровой взрослый любовник тридцати лет, который часто заезжает за ней на красном «Пежо».
Все эти события нашего класса Таня впитывала, как губка, хотя ее они никак не касались. На дни рождения она не ходила, хотя поначалу ее приглашали. В концертах не участвовала, никаких талантов у нее не было. Правда, на дискотеки по случаю окончания четверти и в честь Нового она исправно приходила, одетая так же, как всегда, и весь вечер подпирала стенку. Наверное, она приходила, не чтобы танцевать, а в надежде увидеть или услышать что-то интересное.
Впрочем, когда Таня только пришла в наш класс, на дискотеке в конце первой четверти ее пригласил танцевать Костя Дорошенко. Он протанцевал с ней медленный танец, а потом вернулся к нам.
— Ну что, как там новенькая? — поинтересовался Вадик.
Костя пом
