Поступок⁠⁠

- Вот смотри, как думаешь, это правильно? – пропел мне парень, внезапно севший рядом.

Он приземлился так красиво, как это делают танцоры балета, ему не хватало только балетной пачки и пуант, закинул ногу на ногу на ноги сложил руки так же одну на другую – некий замок мастеров. Вроде бы и закрытая поза, а вроде бы и какая-то, честно, наигранная и петушиная. Я бы, конечно, сказала, что это красиво, однако меня от этого уже давно тошнило. Да так, что я сглотнула, подавив рвотный рефлекс.

Я сижу на лавочке и разглядываю копошащихся внизу муравьев, они откусывают куски от дохлой бабочки, затем они несут эти кусочки к себе в муравейник. Там они кушают, делятся с другими муравьями и все это нужно одному муравейнику – целой системе.

– Да отвали ты, придурок! – крикнула я, на что он показал такое выражение лица, хуже я не видела, будто бы театрально испытал сразу несколько чувств – увидел что-то столь отвратительное (для драма эффекта он еще и максимально расширил глаза), съел лимон, состоящий из токсичной кислоты и еще и наступил в ккал, которую он потом будто бы пытался отодрать от подошвы. Он подскочил, сделал движение руками, подняв их, сначала прижал их к себе, затем покрутил пальцами, которые причудливо взмыли наверх.

– Ты как разговариваешь?! – он покачался из стороны в сторону (кстати, все это время он пел) как змея.

– Как хочу, так и разговариваю! – крикнула я. – Отвали. Реально. Отвали, иди куда шел.

– Пфф, – фыркнул мужчина. – Не понимаю, что с тобой не так. Все поют, ты не поешь. А еще и ругаешься, как сапожник. Ты знаешь, что это уголовно наказуемо? Здесь поэзию читают, поют, танцуют, увлекаются театром, показывают выступления, а ты чего?

Я подняла с асфальта камешек и бросила в него, танцор красиво упорхнул в сторону, а затем красиво пританцовывая убежал.

Я снова села разглядывать муравьев.

Когда в мире закончились все войны, когда мир сошел с ума, я осталась на месте. В своей убогой никому ненужной среде. А та, другая среда, писала свои алгоритмы, по которым народ и пошел. Они вспомнили все старые песни, все эти ужасные старые фильмы, театр, вдруг случился некий бум и все, абсолютно все помешались. Они начали говорить поэзией, к примеру, теперь маршрутчики стали говорить не «передайте за проезд», а «милый друг, передай за проезд. Путь долгий наша поездка сулит. Так что давай ты расплатишься здесь.»

Эти чертовы четверостишья, эти мотивы из песен. Одно и то же. Это плескалось изо всех ртов, как неспокойный океан где-то на краю света. Затем вот эти балетмейстеры, мастера слов, каждый такой молодец и делает щедевры литературы. Только вот у всего есть предел и у всего есть закон. Пиши так, пой так, помнишь этих вот классиков? Посмотри на них. Господи… Почему мне уже 28 лет и я ругаюсь, как сапожник? Трезвая ли я?

Хех, нет, я совсем не трезва. Где там это? А вот. Достаю из рюкзака зачетную бутылку горячительного напитка, отхлебываю, жидкость струится по горлу, проникая внутрь, давая некую новую жизнь моим внутренним органам, будто встряхивая меня изнутри. Снова убрала в рюкзак бутылку. Ведь так нельзя. Да и ругаться нельзя. Вот петушиный придурок, балетмейстер недоделанный.

Я сжала кулак до боли, оставив на ладонях бороздки от ногтей.

Я была хорошей поэтессой, хорошим писателем, действительно, я много писала, мне это безумно нравилось, была такой, как есть, много читала всяких разных книг, много слушала других и вдохновлялась ими. Много придумывала, так как мое воображение постоянно рисовало новые картинки.

Яркие такие, как блестки, которыми покрывают только что сделанных куколок – так они больше нравятся девочкам. Это то же самое, как раздать детям яркие наклейки, они бегут так, радуются, хвалятся этими наклейками, показывают родителям и другим детям. Некоторые дети в ответ начинают завидовать и плакать. Как же так? У него есть такая наклейка, а у меня нет. Вот такое у меня воображение, оно и сейчас создало картинку внутри картинки. Там уже шестая стена развалилась, если знать, что в фильмах, когда персонаж разговаривает со зрителем – это четвертая. Когда в своем выпущенном тексте делаешь отсылку на отсылку – это шестая стена. Хотя… какая разница сколько там стен, если мы живем в открытом пространстве?

Только вот наше пространство вовсе не открыто. То было «заработай покупай потребляй», покажи всем свое имя, покажи всем какая у тебя красивая машина, шикарный дом, как выглядит твое тело после депиляции и спортзалов, кто там рядом с тобой идет, какой человек, сколько у него достижений и заслуг, сколько зарабатывает, как к нему относятся в обществе. Чтобы все такие ходили и кивали: «О, какая красивая наклейка!» – поняли о чем я? Хе-хе.

А сейчас – временное ли? Помешательство на искусстве.

Не сомневаюсь, что и раньше так было. Ведь даже моя мама говорила так: «Ты что не читала «Мастера и Маргариту?» Ты что? С ума сошла? Это ведь классика!» или моя подруга «Ты что не смотрела «Юнона и Авось»? С этого и нужно начинать смотреть все спектакли в большом театре!» или «Ты что не слушаешь классическую музыку?» А я так качала головой и улыбалась. Нет, нет и еще раз нет. Будет интересно, жизнь приведет – непременно посмотрю, я вот сейчас работаю там над созданием рифмы без рифмы и играю в стихотворении на созвучиях «ст-т-трк», что-то такое я тогда придумала, решила миру показать, и писала рассказ о котятах в книжку-собрание серьезных историй ужасов, мне казалось, что это очень забавно, просто я немного придурковата, но это и так понятно.

А тут… современное искусство? Ну бред какой-то. Вот классика – это другое дело. И к этому мы и вернулись.

Каждый стал разбираться вдруг во всем. Кто как сказал, в каком году, мнения разделились на «правильное» и «неправильное», «черное» и «белое». Эту постановку поставили тогда-то тогда-то, петь надо по нотам согласно гамме.

Я до сих пор не прочитала «Мастера и Маргариту», я забросила свою псевдопоэзию, как ее называли, эмоциональные выкрики на сцене, перестала писать. Потому что это никому не нужно. Потому что то, что делаю я – наказуемо и неправильно.

А я злюсь сижу. Отвечаю всем невпопад. С матом, дерзко, как обычный человек, как-будто только что побывала на панели, работала на заводе… На заводах, кстати, тоже танцуют. Мир идеальный и плоский. Пушкины и Есенины просто везде, с каждого окна, танцуют, как в бешеном зале Дягилева. Как все достало. Все одинаковые.

Вы же не развиваетесь, не видите, что ли? Прогресс заключается в познании всего подряд. Перевожу взгляд на муравьев. Закрытая система.

Закрыв себя от других сред, можно бесконечно ковыряться только в своей. Я беру палочку и слегка подталкиваю муравья ближе к другому. Считай, помогла.

Надеваю капюшон, снова достаю бутылку. Благо, наверное, что никто этого не видит. Зябко, как-то. И почему-то…одиноко. Помню, как другие люди гордились тем, что знакомы с писателем и поэтом. Это ведь стильно. А они даже не знали, что я написала, хотя я их с этим знакомила. Ну да, ладно, отличное пойло. Тело непослушное, чужое, холодное. Отхлебываю еще немного. Надвигаю капюшон еще больше на глаза, откидываюсь на спинку лавочки.

И тут. Звонок.

– Привет, подруга. Ну как ты? – я слышу веселый женский голос в трубке. Он и не поет и не читает, угарает над чем-то.

– Да как. Нормально. – вздыхаю я.

– Дура. Я тебя давно знаю. Кого обмануть хочешь?

– Ну явно не тебя, Полин. Себя, наверное.

– Чем там занимаешься? – будто бы с другой стороны она улыбается и я ощущаю это.

– Ничем. Сижу, на муравьев смотрю.

Она чуть замялась:

– А чего ты не выступаешь полгода, как уже? Ничего не рассказываешь?

– Плохо себя чувствую.

– От этих придурков что ли? Которые по улицам ходят и проповедуют новую религию – искусства? Классиков этих?

– Ну да. Я, конечно, ничего против них не имею, но они меня в последнее время страшно бесят.

– Меня тоже. Это правда. Есть идея. Давай перевернем этот мир?! – дальше мадам Полина начинает смеяться в трубку. Я немного не понимаю ее смеха, но как-то хорошо становится.

– Так… что ты хочешь сказать? – улыбаюсь я, в глазах словно заново что-то разгорается, пламя какое-то.

***

Со всех сторон в этом большом городе на меня смотрело мое лицо. Оно смотрело на меня с баннеров и плакатов, развешанных по всему городу. Со всех моих социальных страничек (мы также запустили рекламу) большими буквами кричали заголовки о том, что известная писательница дает большой концерт, да такой большой, что доселе его не видел и большой театр. Что это супер-мего-крутая постановка, такой никогда не видывал свет. Мировая классика.

Мы взяли кредиты, заложили дома – реклама нынче дорогая. Пошли на все. Ради этого. Также мы заплатили критикам и блоггерам и также важным деятелем искусства, для того, чтобы они тоже раздали анонсы.

«Как же эти ценители искусства к этому отнесутся?» – хихикнула я, задумав этот проект еще в самом начале.

Я смотрела на стену, в своей комнате, я так часто делаю, я там тоже что-то воображаю.

Вот меня начали узнавать люди. Вот они начали брать у меня автографы. Вот я стала опаздывать на работу из-за толпы фанатов, которые посмотрели все эти плакаты.

В начале я подносила кулак ко рту, подавливая рвотный рефлекс, затем подносила, чтобы подавливать смешок, а потом спустя месяц (для того, чтобы выработалась какая-то привычка, достаточно двадцати одного дня) я, действительно, поверила, что я мировая звезда в закрытом городе ценителей искусства.

Я все ждала этот день икс, сначала была заряжена по полной, затем заряд чуть сошел, затем я уже даже боялась немного и нервничала перед выступлением в огромнейшем стадионе, который мы сняли для этого.

И вот он наконец-то настал.

Все эти люди. Огромная толпа, которая все прибывает на стадион… А мы с Полиной обнимаем друг друга и смотрим на то, как людишки борются за свои места, как толкаются в очереди… Чтобы посмотреть… на меня?! На меня. Боже мой, на меня. Я ведь только два месяца назад сидела на лавочке и пила адское пойло.

Незаметно наступает время выступления. Все места заняты. Люди стоят и на лестницах.

– Подожди, – говорит Полина. – Еще немного давай подождем.

Я одета, как обычно. Кофта с капюшоном, джинсы, кроссовки. В общем, образ, как образ.

Помню, как-то с другой моей подругой на одной танцевальной тусовке разглядывали одного красавчика, я сказала:

– Чего это он на меня не смотрит? Я же смотрю периодически, а он все в телефоне сидит, на тусовку же пришел.

– Ну вот он как одет. Как педант. Пальтишко такое... Обувь.

– Ну я не знаю, – я развожу руками. – А вдруг ему нравятся такие придурки, как я. А он даже не смотрит.

– Ну и фиг с ним. Ему он сам интересен будет возможно и до пятидесяти лет, а потом придет какая-нибудь двадцатилетняя и он опять станет королем.

– Ладно. Фиг с ним. Танцуем дальше.

И мы пошли с Катей танцевать обратно в клуб.

Так вот, возвращаясь к выступлению:

– Сколько мы еще должны ждать? – спрашиваю я, стоя за кулисами. Волнуюсь, страшно, но внутри знаю, что я великолепна. А эта идея… Еще лучше.

– Вон они уже разговаривают. Шепчутся. – она показывает на зрительный зал.

– Да. Сейчас просить начнут. – отвечаю я.

По стадиону, действительно, прошла волна. Они ждут меня. Ждут… Кричат мое имя, точнее поют его на разных тональностях.

Первая волна, вторая, третья…

Зал снова затихает.

– Пора. – Полина кивает.

Я выхожу на сцену.

Буря, овации. Стою смотрю на них, не показывая никаких эмоций. Эдакая краля с бронебойной самооценкой.

Затем их овации, и аплодисменты стихают.

Я вышла с микрофоном в руке, теперь я подношу его ко рту, люди ждут.

Но затем. Я делаю следующее.

Не произнося ни слова, я разворачиваюсь к зрительному залу спиной, подношу микрофон к заднице и издаю знатный пердеж в микрофон. Он разносится эхом по всему стадиону, благодаря колонкам, которые мы вместе с группой расставили по всему стадиону.

В зале тишина.

Я ухожу со сцены. Люди в шоке.

Забегая вовнутрь, я начинаю дико смеяться, Полина бежит ко мне. Мы страшно смеемся, чуть ли не валяемся, от того, как это было круто. Затем мы заглядываем на стадион. Люди покупали билеты на этот «спектакль» втридорога, мы почти окупили наши кредиты.

И тут. В зале кто-то говорит в этой полной тишине:

– Глубоко. – один мужской голос. Мужчина начинает аплодировать.

К нему неуверенно присоединяются и другие.

– Глубоко, – шепчу я Полине, улыбаясь и толкая ее в бок.

– Ну да. Ты долго это держала в себе. – хихикает та.