Папины рассказы- Мойша⁠⁠

Продолжение постов "Папины рассказы- Бульдя" и "Папины рассказы- Чоли"

Все рассказы разом (эти и другие) есть на сайте http://izrakriwor.narod.ru/

МОЙША

То, о чем я сейчас вспоминаю, происходило когда водка стоила три пятнадцать, шесть тридцать и двенадцать шестьдесят, соответственно - от "чекушки" до литра, сотня орехов - двадцать копеек, а розы продавались без стеблей - на вес, чтобы затем с помощью бабушек превратиться в благоухающее варенье. А вот хлеб стоил рубль пятьдесят за килограмм и продавался только на развес: по фунтам и четвертинкам. Можно было купить даже "осьмушку" чудесного, испеченного на поду, пахучего, хрустящего хлебца.

Собственно говоря, ничего и не происходило. Мы просто жили. Жили в небольшом пыльном городишке на берегу Южного Буга. И жизнь в этом городе текла так же медленно и уныло. как его воды в илистых берегах. И только иногда водоворотики, едва обозначенные на поверхности, возмущали ее течение. Население городка составляли русские, украинцы, немцы и евреи. Был даже один ассириец - чистильщик обуви. Как утверждают старо-жилы, он чистил обувь возле единственного в городе кинотеатра - "УДАРНИК" - еще со времен царя Ашшурбанипала. В школах велось преподавание на родном языке каждой из диаспор. В одной из немецких школ мой отец преподавал английский язык. Жители городка добывали средства к существованию кто как мог, так как промышленности в городке фактически никакой не было. Жили, в основном, за счет подсобного хозяйства. Водилась живность и у нас.

Мои родители, сугубо городские жители, даже приблизительно не знали, как за ней ухаживать. Просто по двору бродили наши куры совместно с соседскими, с помеченными фиолетовыми чернилами хвостами. Куры клевали червяков, "конские яблоки" и прочую съедобную чепуху. Иногда они неслись. Об этом мы зачастую узнавали по измазанной желтком морде Джека. По этой же примете, что у них какая-нибудь кура снесла яйцо, узнавали и соседи. Время от времени, куры попадали в соответ-ствующие им, курам, блюда, за исключением двух долгожительниц из первого "инкубаторского набора". Они каким-то чудом выжили, несмотря на то, что отец беззаветно за ними ухаживал. Обыш и Нута, так назвал их отец, были очень к нему привязаны, настолько, что даже сопровождали его на работу. Зимой они бродили по кухне, оставляя повсюду свои "визитные карточки". На ночь они устраивались на шпилях старинного резного буфета.

Однажды, незадолго перед Новым годом, отец принес в мешке целую кучу визга. Обладателем визга оказался симпатичнейший поросенок, хвостик которого, в соответствии с их поросячьими обычаями, был завит колечком, а пятачок, как и весь он сам, был розовый-прерозовый. Немедленно отстранив Джека от миски, он начал чавкать, похрюкивая от удовольствия.

Несмотря на то, что поросята очень любят украшать новогодний стол, поросенок в меню не значился. Зато на кухне появился еще один жилец. Мойша - так отец нарек поросенка - выбрал себе место возле топки и отчаянно визжал и упирался, когда его отодвигали от дверцы, чтобы подбросить топливо - шелуху от семян подсолнечника. Шелуха быстро выгорала и к утру печь опять становилась холодной. Однажды, когда забыли закрыть печку на ночь, Мойша в поисках тепла залез в топку и мы с ног сбились отыскивая его. Поближе к весне Мойша, уже порядочно подросший, был переведен в сарай. А летом вместе с Джеком, Обышем и Нутой вольно бродил по двору и по нашей улочке. А когда мы с отцом отправлялись на Буг купаться, за нами увязывалась и вся гоп-компания. Мы с отцом купались. Джек исправно приносил палку, которую кидали в воду, Обыш и Нута клевали червяков, иногда одного и того же, но с разных концов, а Мойша, как и положено добропорядочной свинье, валялся в грязи. Иногда он и Джек под руководством отца на потеху пляжникам, выделывали всевозможные штучки-дрючки.

Однажды на пляже отец похвастался успехами своих питомцев перед сослуживцем. Мойша и Джек послушно протягивали друг другу копытце и лапу для "рукопожатия", хрюкали и лаяли, изображая дуэт, и дружно "умирали". В отличие от остальных пляжников, сослуживец не восторгался. Более того, он как-то нахохлился, помрачнел и ушел, едва кивнув на прощание.

Через несколько дней опять произошла встреча отца с этим сослуживцем, но уже в кабинете завуча.

- Вот Михаил Ильич выражает недоумение по поводу того, что вы, уважаемый Наум Яковлевич, назвали свою свинью Мойшей. Он утверждает, что вы зто сделали, чтобы посмеяться лично над ним, зная что по метрике он тоже значится Мойшей. Так сказать, тезки. И, вообще, он считает ваш поступок проявлением антисемитизма.

- Да вы что, с ума посходили? Мой кабан, как хочу, так и называю! Вы, Михаил Ильич, хоть знаете, что такое антисемитизм? Ведь я, как вам известно, тоже еврей. Ну, даете!

- Какой вы, извините за выражение, еврей, если лопаете свинину! - Михаил Ильич прекрасно знал, что такое антисемитизм, и, может быть, поэтому не принимал никаких шуток.

- Здесь нет антисемитов,- вмешался завуч,- ну, Мойша и Мойша. А как, по-вашему, следовало бы его назвать?

- Как всех называют: Борькой, там, или Васькой... Ну, мало ли как!

- Значит, как вас нельзя, а как меня - можно,- возму-тился Василий Николаевич,- ну и фрукт вы, Мойша Ильич!

- А потом мне пришьют руссофобию? - усмехнулся отец. - Так как же по-вашему, я должен был бы назвать кабана, уважаемые?

- Может, Фрицем?- после некоторого раздумья глубокомысленно изрек завуч.- Тьфу, черт побери, вы что из меня идиота делаете! Издеваетесь надо мной, что-ли? Не было этого разговора! Пожмите друг другу руки и чтоб я вас больше не видел. Нет, вы меня с ума сведете! А вы, Наум Яковлевич, вечно со своими хохмачками. Не могли назвать свинью по-человечески!

- Голдочка, представляешь как нам повезло,- сказал отец матери, изобразив в лицах весь этот разговор: - А если бы я назвал кабана Иосифом и какой-нибудь идиот побежал бы не к завучу, а в ГПУ?

В отличие от прошлогоднего новогоднего стола, на этом было все, что только можно было приготовить из свинины, и, конечно, несколько бутылок по двенадцать шестьдесят. Но потребляли мы все эти яства со спокойной совестью. Это был не Мойша. Мойшу взяли в качестве производителя в одно из пригородных хозяйств, предоставив взамен другого, утратившего еще в детстве свои мужские достоинства.

Этой же зимой мы переехали в Одессу. Обыш и Нута нашли пристанище на насесте в соседском курятнике, а Джек во время войны, в связи с невозможностью взять его с собой в эвакуацию, был передан в армию.

Продолжение будет завтра