Азбукиведиев Виктор "Дорогая тётя"⁠⁠

У обременённого траурными заботами гражданина Некролова Ивана Мануйловича зазвонил телефон. Высветился номер только что похороненной его тёти, и от неожиданного звонка у заботливого племянника помутилось сознание.

– Останови, – хриплым голосом попросил бывший адвокат соседа, водителя «Москвича». – Езжай себе с богом, – бубнил убеждённый атеист, вываливаясь из машины как парализованный. – Пройдусь – здесь от кладбища до дома недалеко.

– Ванечка, – настойчиво просила племянника тётя, – я задыхаюсь, скорее вызволяй меня… Дорогой мой племянничек, спеши себе на пользу… Мы поедем с тобой на хутор, и там я покажу тебе место, где зарыты мои драгоценности, золото, доллары и бутыль с целительной водой «Долголетие», которые я, из осторожности перед законами, не указала в завещании и по немощи не передала тебе, когда почувствовала себя нехорошо.

Через минуту-другую Иван Мануйлович, слегка оправившись от потрясения, стал уже что-то соображать и подумал, что это чья-то злая шутка. «Возможно, продвинутый соседский сорванец Миша стащил её телефон, когда она была при смерти, и балуется, – рассуждал про себя наследник, – или же телефон попал в руки неизвестной мне родни, и они издеваются надо мной из зависти. Телефон – мой явный просчет», – корил себя племянник, продолжая слушать весьма знакомый ему голос.

– Тётя, – строго ответил бывший адвокат «знакомому голосу», – докажи, что ты есть моя тётя, – и, повысив тон, устроил «голосу» допрос. – Назови мне число, месяц, год и место своего рождения, имена первого, второго и третьего мужей.

Знакомый голос девяностовосьмилетней тёти без запинки ответил на вопросы и настойчиво просил поторопиться. Услышав ответ, племянник обомлел, и у него произошло непроизвольное мочеиспускание. До бывшего адвоката дошло, что обогатившаяся целительным ремеслом его сказочно богатая тётя ожила в гробу под действием некой силы, возможно содержащейся в целительной воде «Долголетие»…

Он хотел было спросить тётю про место, где зарыты сокровища, но осёкся. «С ней нужно говорить умно и с глазу на глаз», – трясясь, подумал наследник. Панический страх, охвативший его при мысли, что нужно разрывать могилу и вскрывать гроб, стал постепенно отступать под напором нахлынувшего желания заполучить зарытые сокровища, и алчность, наконец, вытеснила страх окончательно.

– Она не шутит,– выкрикнул бывший адвокат и побежал. Дома он мигом погрузил в «Таврию» лопаты, гвоздодёр и семидесятидвухлетним коршуном  полетел на кладбище.

Мануйловичу звонили не раз и не два, но он не отвечал. Его ждали в кафе на поминальную трапезу, но, прождав более часа, пятеро сомнительного вида граждан помянули усопшую девятью весьма скромными, остывшими блюдами, без главного и единственного родственника.

*

Лихорадочно разрывая свежую могилу (в заросшем углу кладбища), спаситель наконец докопался до гроба, вскрыл крышку и увидел тётю живой, но слегка побледневшей от удушья.

Тётя глубоко вздохнула, погрозила пальчиком, села поудобнее в гробу и строго приказала трясущемуся племяннику: «Помоги выбраться наверх…». Она встала на плечи племяннику и, выбравшись из ямы, сверху вниз строго сказала: «А ты, негодяй, оставайся в могиле, там всё для тебя готово… Ложись в гроб, накрывайся крышкой, и я с лёгкой душой забросаю яму землёй. Ты достоин того».

Оценив непредсказуемую опасность тётиной целительной силы, племянник прикинулся ягнёнком и проблеял снизу-вверх:

– Немного повинен перед тобой, дорогая тётя! Обещал похоронить рядом с центральной кипарисовой аллеей, на видном и дорогом месте, но пойми, дорогая тётя, что на всю цепочку помощников на это дорогое мероприятие (скорая, милиция, морг, похоронная служба, стоимость договорного места, венки, ленты, цветы, крест, отпевание, рабочие кладбища, поминальная трапеза и прочее) требуется сумма, где от нулей рябит в глазах и это, дорогая тётя, ещё без учёта надгробия, у которого в сумме тоже много нулей. Если бы я имел те доллары, которые ты, тётя, к сожалению, не передала мне заблаговременно, тогда бы ты была упокоена на дорогом месте, рядом с кипарисовой аллеей.

– Продолжай, продолжай, – приободрила тётя сникнувшего племянника, сидя на холмике сырой земли.

– Если ты, тётенька, доверишься мне, то мы вместе с тобой выроем добро, – продолжал, оживившись, племянник, сидя в гробу, где только что сидела тётя, – выгребем драгоценности, доллары, и тогда, дай бог тебе здоровья, ты, в случае чего, будешь достойно упокоена в первом богатом ряду у кипарисовой аллеи.

– Теперь я не собираюсь умирать никогда, – ответила тётя, снимая с себя серую затрапезную юбку, пиджак довоенного покроя и стоптанные чувяки ручной работы. Снятое с себя старьё она бросила на сырой холмик, уселась на него сверху и продолжила тему жизни и смерти.

– Дважды не умирают, двум смертям не бывать, – ликовала она. – Побывала разок в раю, а вернее в аду и довольно… Не каждому дано воскреснуть, тем более в понедельник 13-го числа. Буду теперь жить-поживать и с божьей помощью уповать на бессмертие. Поберегусь от простуды, – сказала тётя, поправляя подстилку, – землица больно сырая, а мне ещё ой как пожить хочется. Я с помощью воды «Долголетие» малость поживу ещё и…

Тётя вздохнула, презрительно посмотрела в яму и строго сказала:

– Постараюсь лишить тебя наследства, дорогой мой племянничек. Я слышала всё, что ты говорил при мне и про меня с того момента, как примчался, получив сообщение о моём плохом самочувствии. Я лежала на софе и была бездыханна, но ты, вместо того чтобы увезти меня в больницу, отвёз к себе во двор, позвал едкую соседку и, потирая руки, попросил «убрать мерзкую старуху» с порога и положить на дерюжке в тёмном сыром коридоре между вонючими канистрами. Как же мне хотелось встать, облить тебя бензином и поджечь, дорогой племянничек. Теперь я уверена, что покойники, пока из них в морге не выпотрошили нутро и не распилили череп, всё слышат, а некоторые и видят.

– Мне же повезло из-за серии твоих ошибок, дорогой наследничек, обусловленных твоей беспримерной жадностью. С самого начала сна и до того момента, как по крышке гроба стали стучать комья земли, я постоянно слышала твои мерзкие реплики: «Скорее, скорее, чего тянуть резину! Слава богу, она и так хорошо пожила. Не нужно, не надо– хватит и того, что есть».

Твоя алчность, породившая спешку, и вся гнусная сущность твоей натуры, да плюс моя сообразительность вернули меня, можно сказать, из ада в земное блаженство… Как всё же хороша жизнь, и до чего же противна смерть, – декламировала тётя, подражая голосу известной артистке сороковых годов двадцатого века и, сорвав с головы платок неопределённого цвета, запела. – Ой, цветёт калина в поле у ручья, парня молодого полюбила я…

– Чтобы получить неоценимую радость от чудесного спасения, – продолжала тётя, кончив песню, – хочу доставить себе ещё и удовольствие, дорогой племянничек, пересказать путь моего спасения и показать твои гнусные ошибки и мою сообразительность.

*

– Ты вызвал скорую и полицию. Фельдшер потрогал лоб и молча кивнул головой. Лейтенант молча полистал паспорт и тоже кивнул головой, и только казак, стоявший рядом с лейтенантом, буркнул: «Однако… В девяносто восемь лет выглядит недурственно; лежит как живая». На собачьей подстилке, отнятой тобой у Бобика, меня выволокли со двора и, как мешок с отходами, погрузили в полицейский прицеп и повезли в морг.

В морге из-за спешки ты, Ванечка, совершил роковую ошибку, спасшую меня от верной гибели. Ты подкатился к заведующему – иноверцу Чертмазову Динарию Центовичу, и за «посулы» он приказал отдать «труп» без вскрытия, а посулы скрытно передать через санитарку Ирэн Ширинкину и лаборантку Свищаль, прозванной в народе Змеяной Подколодовной, которая с посетителями и их усопшими родственниками, обращается куда хуже, чем чёрные лесорубы с крадеными брёвнами… Я лежала голая на столе, и Подколодовна, получив чертмазовский приказ «бес вскрытия», хотела сбросить меня на бетонный пол, о который я бы расшибла череп, и из него бы выскочили мозги, но столь бесчеловечный поступок Змеяны пресекла другая лаборант – Азбукиведиева Галина Григорьевна. Её добрая душа призвала на помощь Божью Матерь – нашу тёплуюзаступницумирахолодного, чтобы оградить от глумления над телом пожилой женщины безбожницей Свищаль Змеяной Подколодовной…

Авторское примечание

(Автор лично знаком с тётей – героиней рассказа и не раз слышал от неё выражения, почерпнутые из живительных источников русской и мировой литературы. «Тёплую заступницу мира холодного» тётя взяла из «Молитвы» Лермонтова, которого любила, как и Пушкина, и как многих других, дорогих разуму и сердцу, русских писателей. Имея светлую память, цитировала непревзойденных русских классиков, чтила мудрости Востока и Запада; читала наизусть Хафиза, Саади, рубаи Хайяма, газели Зебуннисы, газели и мухаммасы Дильшот Барно, сонеты Шекспира, отрывки из драм и комедий Лопе де Вега, цитировала из Гёте на немецком, любила острые места из «катехизиса остроумия» «Орлеанской девственницы» Вольтера… Знала современников: Блока, Кольцова, Лохвицкую, Елизавету Стюарт, Пастернака, Окуджаву, Вознесенского, Евтушенко… Восторгалась творчеством молодых талантов наших дней, выделяя Ирину Сазонову и некоторых других. Между тем интересовалась и творчеством местных авторов: Г. Ужегова, В. Романова, О. Немыкиной, В. Азбукиведиева).

…Галина Григорьевна вместе с коллегой, приехавшим в морг по работе из Ново-Белосветлого отделения СМЭ, Покровским Геннадием Михайловичем и его красавицей женой Ириной Владимировной, положили меня, уснувшую, на тюфяк и накрыли тёплым покрывалом. Пока безбожница Змеяна Подколодовна лялякала с санитаркой Ирэн Ширинкиной о «честной» делёжке «посулов», добрая Галина Григорьевна оформила документы и сказала тебе, Ванечка: «Везите сюда гроб и одежду для усопшей; санитар Саша Карпенко приведёт её в порядок, оденет, уложит в гроб, и вы заберёте покойную в достойном виде». При этих словах санитарка Ирэн схватила за руку Подколодовну и вскрикнула как ужаленная: «Он не додал в посулах пятьсот рублей». Зелёное лицо Змеяны Подколодовны исказилось и ещё более позеленело. Брызгая слюной, обе честные работницы, оскорблённые бесчестным поступком клиента, наперебой закричали:

– «Забирай труп своей бабки голым; дома причесывай, одевай и делай дальше с бабкой что хочешь», – кричала Змеяна Подколодовна…

– «Да я за деньги мать родную продам», – пищала Ирэн, облепленная долгами и кредитами, как «сучка репяхами»…

Ты, Ванечка, из жадности продолжал спасать меня, совершая даже не ошибки а преступления. В народе говорят: «Договор дороже денег», а ты преступно нарушил договор… Низкий тебе поклон за это. Если бы ты, племянничек, вручил Ирэн Ширинкиной всю сумму, – улыбаясь продолжала тётя, – то я бы уехала из морга в лучшем случае только на следующий день к вечеру. Твоё скупердяйство помогло мне быстро выбраться оттуда невредимой.

Иван Мануйлович, желая хоть как-то загладить вину, решил произнести тёте сердечную покаятельную речь, но не из ямы, а будучи уже наверху. Он встал, поднял крышку гроба, приставил к краю ямы и вопрошающе посмотрел на тётю, а тётя, вместо помощи, взяла комочек земли, бросила ему на голову и строго сказала, как отрезала:

– Ты не достоин быть моим наследником; я аннулирую завещание.

У Мануйловича потемнело в глазах… Он, чтобы не упасть, схватился за крышку, но не удержался, свалился в гроб и накрылся крышкой…

Далее автор, утомлённый могильным сюжетом, хотел укоротить свою писанину и короткой, трагической репликой закончить рассказ. –«Удобный момент в рассказе, – рассуждал писака, – здесь я руками тёти могу зарыть ненавистного мне негодяя, да и дело с концом…» Но в ответ на преступные мысли Дух Истины вонзился в собственное «Я» писателя и с негодованием воскликнул: «Ты хочешь руками великодушной женщины, прожившей достойно век, зарыть живьём жадное, лживое существо. Опомнись, недоумок! Вместо того чтобы творить пером беззаконие, освяти честным письмом, покажи читателю редкостную добрую женщину, беззаветно служившую Отчизне и людям, творящую Добро и побеждающую Зло…»

Поверженный Истиной писатель пал на колени, испросил прощения у тёти и, постепенно воодушевляясь несокрушимой силой Истины, составил план дальнейшего честного повествования и продолжил заумную писанину, стоя на коленях.

Тётя помогла племяннику выбраться из могилы, приказала погрузить в машину лопаты, гвоздодёр и побыстрее ехать домой. Усаживаясь в машину, мягко попросила «наследника»:

– Заедем сначала к тебе, Ваня, а потом уж ко мне домой. Посмотрю, как ты живёшь. Я ведь, почитай, 20 лет не была у тебя ни разу с тех пор, как умерла твоя жена, моя любимица Вера. На смертном одре она просила меня беречь и помогать тебе. Я пообещала и сказала ей, бездетной горемыке, что я тебя, Ванечка, вынянчила, вырастила, выучила, любила и люблю…

Тётя вздохнула, погладила Ивана Мануйловича по голове и прошептала:

– С рождения, с пелёнок, с самого мальства и поныне ты гостил, а лучше сказать жил у меня: ел, пил… Я в тебе души не чаяла и сыночком называла…

*

По приезде тётя не вошла, а протиснулась к наследнику во двор и ахнула. Двор напрочь был завален хламом и всевозможным старьём. У крыльца стоял прицеп для легковушки, доверху нагруженный старыми полусгнившими рамами со стёклами и без стёкол. По обе стороны узкого прохода к крыльцу красовались нагромождения из сломанных столов, трельяжей, шкафов, стульев, табуреток, вешалок, швабр, дырявых вёдер, жбанов, тазов, горшков, унитазов, из которых виднелись тарелки, ножи, ложки, вилки, салатницы, чайнички, тапочки… Сверху на ржавых кроватных сетках были навалены сапоги, колготки, валенки, шапки, полотенца, носки, бюстгальтеры и т.д. и т.п. От увиденного у тёти закружилась голова, и она пролепетала:

– Ты, Ванечка, превзошёл Плюшкина. Скажи на милость, каких таких гостей ты хочешь посадить на сломанные стулья, усадить за сломанные столы, подать блюда в битых и замызганных тарелках и предложить гостям ножи и вилки, взятые из засранного унитаза?

С этими словами тётя вошла в сырой коридор, встала на колени между канистрами с бензином, пошарила рукой под согнутой «в дугу» раскладушкой и достала оттуда своё обручальное кольцо, перстень, золотые часы и колье с бриллиантами.

– Я снял с тебя драгоценности и спрятал под раскладушкой, дорогая тётя, с тем, чтобы они случайно не попали в руки едкой соседке, которую ты недолюбливаешь, – оправдывался племянник. – Хранил бы их как дорогую память о тебе, дорогая тётя.

– До того, как я побывала в могиле, безоговорочно верила тебе, Ваня, и жалела… Давным-давно на Руси женщины говорили – жалею, мы нынче говорим – люблю. Сейчас я тебе не верю и от души жалею, потому что ты есть не что иное, как алчный скряга, отплативший мне за мою любовь и доброту, злом – беспринципным равнодушием. Твои дальнейшие мерзкие ошибки, продиктованные жадностью, продолжали спасать меня от гибели.

Свищаль и Ширинкина засунули меня, обернутую покрывалом, в «Таврию», и ты из ада привез «труп» к себе во двор. Плотник Короедлов Василий Иванович, друживший со мной в былые годы, срубил и принёс на своём горбу просторный гроб и сказал тебе: «С любимых подруг и несравненных красавиц денег не беру», чем, конечно, очень обрадовал тебя.

Я лежала на пороге, греясь на солнце, а ты помчался ко мне домой за одеждой, но привёз только мой парадный пиджак довоенного покроя, предварительно сняв с него ордена и медали. В пиджаке-то и лежал в потайном карманчике телефон. Скажу тебе как опытная разведчица: не нашего ты поля ягода, в тебе нет таланта разведчика; ты спешил, а спешка нужна при ловле блох и поносе. В грозном 43-м году я вычислила и обезвредила немецкого агента, засланного к нам ещё в 36-м, который служил инженером на танковом заводе в тылу. Меня как опытную разведчицу внедрили в секретный отдел завода копировальщицей, где я умело повела дело: строила глазки и соблазняла всех мужчин, кто имел доступ к проектной документации. Все, начиная с директора, ночевали у меня на квартирке в Гуляевом переулке, и в итоге моё подозрение пало на инженера-оружейника. Сорокалетний стройный холостяк более месяца не поддавался мне – двадцатитрехлетней красавице, но не выдержал, прибежал, ползал у ног и глубокой ночью, утомлённый ласками, крепко уснул. Я тщательно обыскала форму и в потайном карманчике кителя нашла карандаш. В нём, за кусочком грифеля, обнаружила свёрнутую трубочкой кальку и на ней секретные чертежи. Аккуратно достала из-под умывальника револьвер, ещё аккуратней связала сонному холостяку ноги и сказала по-немецки: «Любимый иди, иди ко мне»… Сонный немчура ответил: «Я устал, моя милая Марта…»

За эту операцию я получила орден и, конечно же, беременность. Весной 44-го родила мальчика – сыночка от десятерых отцов. Мне было не столь важно, кто отец, главное, что у меня есть ребёнок. Радовалась я: наследник моего таланта, мудрости, доброго сердца, а я как раз эти качества, племянничек, имела и имею. Человек знает про себя, каков он на самом деле: порядочный, добрый, преданный или же злой, лживый и продажный…

Через месяц малютку забрали в детский дом, а мне доверили уже другое задание. После войны я искала своего ребёнка: исколесила весь наш необъятный СССР, обивала милицейские пороги, вглядывалась в лица детей, а с годами уже и подростков, но – увы. Бандеровская пуля в живот в 45-м лишила меня возможности быть матерью. Ни врачи, ни друзья, ни трое моих мужей, царство им всем небесное, так и не добились ничего.

– Дорогая тётя! Ты героиня, – начал было Мануйлович, но тётя остановила его.

– Прекращай болтать пустое… Ты, Ванечка, лучше вспомни, что ты отвечал отцу Амвросию, когда он как на крыльях подлетел к порогу, склонился надо мной и запричитал, подвывая.

– Дословно, дорогая тётя, не помню. От скорби по тебе в тот день ослабела память.

– А я помню всё дословно; память у меня крепкая… «Доброй рабыне Божьей, – пел отец Амвросий, – уготовано место в раю, ибо помыслы и дела её угодны Богу и людям и душа её во благих водворится». Отец Амвросий – мой духовник и искренний друг, предупредил тебя, Ваня, что в 11-30 в церкви он с певчими устроит отпевание, на что ты ответил ему: «Никакого отпевания не нужно. Ворожеи, ведьмы, колдуньи, целительницы в былые времена сжигались на кострах, и золу от этой нечисти развеивали по ветру, и тратить на колдунью средства, платить за свечи, отпевание и прочее я не намерен».

– «Побойся Бога, антихрист, – возопил отец Амвросий, крестясь и чураясь от тебя как от прокаженного. – Свою добродетельную тётушку ты причисляешь к нечистой силе? Да я шестьдесят лет исповедую рабу Божью и знаю, что душа её чиста, как капелька, рождённая лучами солнца из ледника. Я не считаю грехом, – повышая тон пел уже не басом, а баритоном отец Амвросий, а считаю подвигом соблазнение рабой Божьей грешных мужей в 43-м году, для выявления и уничтожения фашистской гниды.

Подвиг твоей тётушки равняется с подвигом невинной девушки Зои Космодемьянской, которую ночью перед казнью зверски насиловала свора немецкого отребья. Мучениц надо помнить, поклоняться и молиться им как святым… Раба имела божий дар целительницы и с божьей помощью помогала людям добрым словом и освящённой водой. В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог, – рокотал грозный голос отца Амвросия. -Врач без божьего дара заботится о доходах, а целитель, наделённый божьим даром, укрощает недуги душевным словом, прибавляя его к отварам и пилюлям, и получает, кроме посильного воздаяния, ещё и бесценную благодать себе на душу, ниспосланную Богом. Усопшая жертвовала средства на церковь, детские дома, дома престарелых, волонтёрам, погорельцам и не ждала похвалы, а Вы, Вы… В тебя вселился бес! – возопил громовым басом отец Амвросий, сжимая кулаки, но, постепенно успокаиваясь, разжал и, крестясь, добавил, – в 11-30 учиню отпевание в храме. Будьте добры, Иван Мануйлович, направьте преставленную рабу Божию в храм», – строго приказал он тебе… Но ты, Ванечка, минуя отпевание, направил усопшую рабу на кладбище и, сидя в одиночестве около гроба в катафалке «Вечность», всю недолгую дорогу возмущался дороговизной похоронного бизнеса.

– Однако я устала стоять, Ванечка. Присесть бы, да попить чайку, что ли? –попросила она его, обходя канистры. От гнетущих событий и голода у тёти закружилась голова, и она, потеряв равновесие, схватилась за дверную ручку; дверь, ведущая в дом, открылась, и из проёма на неё хлынула масса хлама. Пластиковые и стеклянные бутылки, картонные, пластиковые и деревянные ящики и ящички, что-то неузнаваемое, обтекаемое и скользкое, подобно сели, бурным потоком выволокли пожилую женщину из сырого коридора во двор.

– Не поднимай меня, – приказала тётя подошедшему племяннику, – немного полежу, отдохну и подумаю, как жить дальше.

Тётя задумалась и постепенно пришла к выводу что, если Ванечка примет наследство, то её скромный, чудесный домик, сад, оранжерею, зеркальную беседку, бассейн и весь просторный дворик он непременно заполнит хламом, а сбереженные в банке средства, скорее всего, достанутся мошенникам, ибо дожив до семидесяти двух лет он остался неразумным, жадным и лживым ребёнком. «Я виновата перед ним, по моей вине он стал таким, – рассуждала добрая душа, глядя в бездонное небо. – Я слишком нянчилась с ним и, кажется, до окончания школы подтирала ему задницу. Пока я жива – не быть ему хозяином моего добра, – сказала себе тётя, вздыхая. Попробую перевоспитать моего любимого, пожилого ребёнка. Пусть поживёт в нужде – на пенсию по старости, а нужда, говорят, хороший воспитатель».

Тётя встала и нехотя объявила племяннику:

– Хочу не хочу, а придётся аннулировать завещание. Поживи, Ванечка, подумай и покайся, а покаявшийся, обновлённый непременно будешь принят мной и станешь достойным наследником.

У Ивана Мануйловича защемило сердце, закружилась голова, и тётя, видя, что он вот-вот упадёт, поддержала его. Как только Ваня окреп, тётя оставила его, вызвала такси и уехала.

*

На следующий день в 8-15 (по Москве) начальник почты Твердохлёбов Владлен Иванович вручил тёте под роспись красочную телеграмму, в которой она прочла: «Уважаемая (Ф.И.О.), руководство программы «Жди меня» приглашает Вас на встречу с Вашим праправнуком (Ф.И.О.), которая намечается по проекту (дата) у Вас дома по адресу (город, улица, № дома). Помощник режиссёра Лингвицкий А.Б., оператор Ятьев В.Г. и финансист Рублёв Д.Е., прибудут с Вашего согласия к Вам (дата), для разработки проекта с привлечением краевого министерства культуры, городской администрации, совета ветеранов, кадетов, волонтёров и местных предпринимателей».

– Наконец-то, – выдохнула тётя и вместе со жгучими слезами радости пролила на подоконник остывший кофе. Сквозь слёзы ей было не только видно в раскрытое окно, но и хорошо слышно шумную, разноголосую группу людей, быстро идущую к дому.

Авторское пояснение

Молодые люди – это дети, внуки и правнуки тётиных многочисленных друзей: однокашников, ровесников и неровесников, однополчан, величавших её «Легенда», коллег по работе, знакомых мастеров слова, кисти, долота и т.д. Их потомки активно общались с доброй героической легендой и помогали ей во всём. Участие молодых людей в помощи и, главное, в общении с «Легендой» не выдумка писателя; такое случается повсеместно, где живут неравнодушные люди.

– Мы рады и от души поздравляем Вас с воскресением! – отрапортовал от имени пришельцев правнук генерала Суворина. Стройный, подтянутый, такой же, каким был когда-то его прадед (тайный возлюбленный тёти – Саша Суворин). После объятий и искренних пожеланий ей крепкого здоровья и долгих лет жизни тётя пригласила гостей на чашку чая.

За чаем она кратко и сбивчиво (виновато шампанское) рассказала гостям о своём путешествии на «тот свет» и возвращение на этот. В разгар чаепития прочла дорогим гостям телеграмму и в ответ получила бурные аплодисменты, переходящие в овации. Правнук отца Амвросия, семинарист Евсей попросил слова и, сверкая очами, пропел:

– Господь видит, помогает, учит и судит нас по делам и помыслам нашим. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. (Мф. 5:8). Так да светит свет ваш перед людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца Небесного. (Мф. 5:16). Ибо по Его воле свершилось чудо, Он послал вам праправнука – частицу вашей плоти, потерянную в лихолетье.

В это время к столу подошел опоздавший из постоянного состава помощников тёти, адвокат Фемидов Герман Аскольдович (внук известного, неподкупного прокурора Фемидова, верного, и, как болтала Молва, «чересчур» близкого друга тёти). Как только семинарист Евсей окончил петь, адвокат, обнимая тётю, сообщил ей, что её наследник Некролов только что консультировался у него, размахивая завещанием.

– Он хочет судиться с Вами, – отрезал верный тётин помощник, регулярно следивший за чистотой её тёплого бассейна вместе с надёжным другом и двоими молоденькими помощницами.

Тётя подала искрящийся бокал адвокату и, чокаясь, ответила:

– Помощь Фемиды мне не потребуется; справлюсь с проблемой сама.

*

После душевного чаепития тётя вызвала такси и уже через восемь минут беседовала с наследником.

– Слышала, что ты, Ванечка, задумал судиться со мной, так ли это?

– Да, тётенька, да. Ты, моя дорогая, объявила мне, что аннулируешь завещание, поэтому придется упредительно подать на тебя заявление, потому как все трое адвокатов, у кого я консультировался, подтвердили, что такие дела решает суд. У меня, дорогая тётя, на руках свидетельство о твоей смерти, – не скрывая улыбки, болтал наследник. – Теперь тебе нужно заново родиться, получить свидетельство о рождении, креститься и т.д.

От жутких слов у героической разведчицы, наделённой целительным гипнозом, затряслись губы и выкатилась одинокая горючая слеза. «Жемчужина страданья», – прочла про себя тётя из Лермонтова.

– Если ты, дорогая тётя, передумаешь аннулировать завещание, – строго продолжал речь бывший адвокат Некролов И.М., которого клиенты в своё время не однажды обливали помоями, – то тогда другое дело.

– Я подумаю недельку-другую, Ванечка, и объявлю тебе решение. Посмотрю, как и что, и, видимо, оставлю затею с аннулированием, – мягко произнесла тётя. С этими словами она вызвала такси и уехала.

Дома тётя успела выпить всего лишь рюмку коньяку, как без стука к ней вошел наследник.

– Хочу осмотреть свое жилище с тем, чтобы уже завтра сделать кое-какую перестановку, – бесцеремонно заявил племянник голосом хозяина.

– Осматривай, осматривай, – спокойно ответила тётя, наполняя рюмку снова.

На следующий день Мануйлович не смог войти к тёте даже во двор. Садовник, Александр Иванович Македонов, прихрамывая, вышел из беседки с огромным московским сторожевым «Кобельком» к запертым кованым воротам и сообщил хорошо знакомому посетителю: «Она уехала на хутор… Кажется, на Криницу или же на Девятое января, а, может, даже в Диканьки…»

– Она поехала выкапывать сокровища, надо спешить, – сказал себе наследник и поспешил.

*

Житель поселка Мирный в ответ на вопрос подозрительного автомобилиста о хуторах Криница, Девятое января и Диканьки попросил у него сигаретку, но получил невнятный отказ. Мирянин искоса взглянул на незнакомца и хотел было рыкнуть: «Звони в полицию, им всё известно», однако передумал рычать. Он спешил на хутор Криница к куме с пятикилограммовым сазаном, и незнакомец с «Таврией» оказался ему кстати.

– Я как раз спешу в Криницу, – пояснил мирянин и, усаживаясь в машину, увидел открытую пачку сигарет.

– Я не курильщик, это на всякий случай, – убирая сигареты, важно объяснял Мануйлович. – Кого-то угостить по случаю знакомства или же раскурить с нужным человеком, как говорится, трубку дружбы… А вообще-то курение вредит здоровью, – подчеркнул он.

«Ну и дрянь же ты, дядя, – подумал мирянин и решил как-то проучить жадного незнакомца. – С кумой непременно придумаем как», – сказал себе мирянин, глядя в окно. У кумы язык и ум острее бритвы.

*

Кума встретила кума с распростертыми руками. Плечистый крепыш обнял, легко подхватил женщину, покружил, взял её на руки и понес прямиком, не оглядываясь.

– А как же я? – крикнул вслед Мануйлович. Кум поставил куму на ноги и стал ей что-то объяснять, указывая в сторону «Таврии». Женщина подошла к Мануйловичу и пожурила его:

– Вы видно, дядя – инопланетянин, – улыбаясь учила она пожилого пришельца. – Диканьки у Гоголя в сказке… Вы что в школе не учились, книг не читали? – строчила словами симпатичная пышная женщина. – У нас в районе есть Старые Диканьки и Новые Диканьки. Вам какие нужны? – загадочно улыбаясь, спросила красавица пришельца.

– Мне бы средние, если есть…

– Средние есть в Волгоградской области, а у нас в крае только Новые и Старые. И названы наши Диканьки по примеру названий станиц: Старотитаровская – Новотитаровская, Старонижестеблиевская – Новонижестеблиевская, Гражданская– Новогражданская и т.д. Проехать в наши Диканьки и Девятое января – проще простого. Выезжайте, дядя, на трассу Дон и держите курс на Махачкалу… По пути Вам встретится известный город Тихорецк…

– На Тихорецкую состав отправится, вагончик тронется, вокзал останется, – пела с острым умом и языком красавица и окончив петь, доходчиво объяснила дяде дальнейший путь следования. – От цветущего Тихорецка через 19 километров и 428 метров Вам встретится поселение Юго-Северная… У патрульного ДПС спросите, как лучше проехать из Юго-Северного в Западно-Восточную станицу, а уж от неё до Диканек и Девятого января – рукой подать.

Патрульные ДПС, услышав от пожилого водителя про несуществующие Западно-Восточную станицу и хутор Диканьки, переглянулись, тщательно проверили документы и предложили Мануйловичу дуть в трубку. Мануйлович не успел задать им вопрос повторно; патрульные уже разбирались с лихачом.

Проезжая по Юго-Северной искатель, не выходя из машины, спросил стоящую на обочине женщину:

– Бабушка, скажи, как мне добраться из Юго-Северной в станицу Западно-Восточную, хутор Девятое января и Диканьки.

продолжение рассказа можно прочитать по ссылке:
https://www.litres.ru/book/viktor-petrovich-azbukivediev/dor...
Рассказ бесплатный, можно скачать и прочитать без проблем, но есть огромная просьба- поставить объективную оценку и написать Ваш отзыв.