Жила-была баба, скажем - Матрёна, работала на чужого дядю, скажем - на
Никиту, с родственниками его и со множеством разной челяди.
Плохо было бабе, дядя Никита никакого внимания на неё не обращал, хотя
пред соседями хвастался:
- Меня моя Матрёна любит, - чего хочу, то с ней и делаю! Примерное
животное, покорное, как лошадь...
А пьяная, нахальная челядь Никитина ежечасно обижает Матрёну, то -
обокрадёт её, то – изобьёт, а то просто, от нечего делать - надругается над
ней, но между собою тоже говорит:
- Ну и бабочка Матрёна наша! Такая, что, иной раз, даже жалко её!
Но, жалея на словах, на деле всё-таки продолжали истязать и грабить.
Кроме сих, вредных, окружали Матрёну многие, бесполезные, сочувствуя
долготерпению Матрёнину; глядят на неё со стороны и умиляются:
- Многострадальная ты наша, убогая!
Некоторые же, в полном восхищении, восклицали:
- Тебя, - говорят, - даже аршином измерить невозможно, до чего ты
велика! И умом, - говорят, - не понять тебя, в тебя, - говорят, - только
верить можно!
А Матрёна, как медведица, ломит всякую работу изо дня в день, из века
в век, и всё – без толку: сколько ни сработает - дядина челядь всё отберёт.
Пьянство вокруг, бабы, разврат и всякая пакость, - дышать невозможно!
Так и жила она, работает да спит, а в свободные минуты сокрушается про
себя:
«Господи! Все-то меня любят, все меня жалеют, а настоящего мужчины -
нету! Кабы пришёл какой-нибудь настоящий, да взял бы меня в крепкие руки,
да полюбил бы меня, бабу, во всю силу, - эдаких бы детей родила я ему,
господи!»
Плачет, а больше ничего не может!
Подсыпался к ней кузнец, да не нравился он Матрёне, человек вида
ненадёжного, копчёный весь какой-то, характера дерзкого и говорит
непонятно, - как будто даже хвастает:
- Только, - говорит, - в идейном единении со мной сможете вы, Матрёша,
перейти на следующую стадию культуры...
А она ему:
- Ну, что ты, батюшка, куда ты! Я даже и слов твоих не разумею, к тому
же я велика и обильна, а тебя еле видать!
Так и жила. Все её жалеют, и сама себя она жалеет, а толку от этого
никакого нет.
И вдруг - герой пришёл. Пришёл, прогнал дядю Никиту с челядью и
объявляет Матрёне:
- Отныне ты вполне свободна, а я твой спаситель, вроде Георгия
Победоносца со старой копейки!
Глядит Матрёна - и впрямь свободна она! Конечно - обрадовалась.
Однако и кузнец заявляет:
- И я - спаситель!
«Это он из ревности», - сообразила Матрёна, а вслух и говорит:
- Конешно, и ты, батюшко!
И зажили они, трое, при весёлых удовольствиях, каждый день - то
свадьба, то похороны, каждый день ура кричат. Дядин челядинец Мокей
республиканцем себя почувствовал - ура! Ялуторовск с Нарымом объявили себя
Соединёнными Штатами, тоже - ура!
Месяца два жили душа в душу, просто утопали в радости, как мухи в
ковше кваса, но вдруг, - на Святой Руси всё делается вдруг! - вдруг -
заскучал герой!
Сидит против Матрёны и спрашивает:
- Тебя кто освободил? я?
- Ну, конечно, ты, миленькой!
- То-то!
- А я? - говорит кузнец.
- И ты...
Через некоторое время герой опять пытает:
- Кто тебя освободил - я али нет?
- Господи, - говорит Матрена, - да ты же, ты самый!
- Ну, помни же!
- А я? - спрашивает кузнец.
- Ну, и ты... Оба вы...
- Оба? - говорит герой, разглаживая усы. - Хм... н-не знаю...
Да и начал ежечасно допрашивать Матрёну:
- Спас я тебя, дурёху, али - нет?
И всё строже:
- Я - твой спаситель али кто?
Видит Матрёна - кузнец, нахмурясь, в сторонку отошёл, своим делом
занимается, воры – воруют, купцы - торгуют, всё идёт по-старому, как в
дядины времена, а герой - измывается, допрашивает ежедень:
- Я тебе - кто?
Да в ухо её, да за косы!
Целует его Матрена, ублажает, ласковые речи говорит ему:
- Милая ты моя Гарибальди итальянская, Кромвель ты мой аглицкий,
Бонапарт французский!
А сама, по ночам, плачет тихонько:
- Господи, господи! Я думала – и в сам-деле что-нибудь будет, а оно
вот что вышло!
___________________________________________М. Горький