Хорошо зашла тема про апатию, а мне в связи с этим неудержимо захотелось притащить сюда цитат из одной пьесы. Как мне кажется, связанных. Можно назвать апатию отсутствием спонтанности. Нет чувств, нет целей, нет смысла, значит, нет тебя самого, но ты можешь «притвориться нормальным», скопировав других или отразив их готовые представления о тебе. Но лучше не читайте моё предисловие, а обратите внимание на сами цитаты.


Без хорошего текста актёр — ничто.

Во мне нет прочности, я даже не уверен, что существую. Я потому и стал актёром, что был прозрачен, не отражался в зеркале, я был невидим…

После нескольких лет игры лицо актёра больше не имеет черт, оно становится песком, на котором пишут и стирают свои судьбы разные персонажи…

ФРЕДЕРИК. А как ты думаешь, Жорж, возможно ли мне однажды полюбить… навсегда?

ЖОРЖ (разражается смехом). Что это за детский лепет? Что ты такое рассказываешь? Роль, что ли, повторяешь?

ФРЕДЕРИК. Жорж! «Навсегда»! Возможно ли это вообще?

ЖОРЖ (жёстко). Мы комедианты, Фредерик, то есть самые здравомыслящие люди на земле, потому что мы знаем то, что другие скрывают даже от себя. Мы знаем, что ничего собой не представляем, что никто не имеет определённого характера, а выбирает его себе в зависимости от ситуации; мы знаем то, чего ни один философ не знает. Например, что можно думать одновременно о разном; можно сказать «я тебя люблю» и заметить прыщик на носу у предмета, или сказать «ненавижу тебя» и подумать, что пора сменить старые туфли на новые. Мы знаем, что небо изменчиво, что разрушается даже камень, что через три секунды мы будем чувствовать совершенно не то, что чувствуем теперь, что от смеха до слёз — одно движение бедра; мы знаем непостоянство, рассеянность, прерывистость людей и вещей; знаем, что «навсегда» — это только желание, а «никогда» — только вздох.

ФРЕДЕРИК. Жорж, ты приводишь меня в отчаяние. Я хотел бы любить Беренику.

ЖОРЖ. Боюсь, что любовь всегда останется лишь желанием любви.

А я ведь только актёр, то есть последний из людей, коим стоит оказывать доверие. Я не умею распознать, играю я или лгу, искренность — необходимая часть моей профессии. Я постоянно за собой наблюдаю. Знаешь ли ты, что на похоронах моей матери — у меня выдался удачный крик боли? Так вот, сразу же вслед за тем я уже анализировал его и искал способ воспроизвести при случае. Я чудовище…

В кульминационный миг романа с женщиной, в постели или в схватке мне свойственно отстраняться от происходящего, чтобы сказать себе: я изучаю. Посему я никогда не испытываю особой жалости к другим актёрам. Видя плачущую Красотку, я говорю: она работает над тоской при расставании. Слыша, как Жорж стонет под натиском чресел Дюжи, я думаю: она изучает феномен наслаждения. Стоит мне вообразить собственное горе в минуту, когда ты меня оставишь, тотчас подумаю: ну что ж, буду изучать отчаяние. У актёров время жизни совпадает с моментами профессиональных оценок…

Мы не люди, а паяцы, мы лишь подобие людей. Если мы что-то делаем, то только по указке режиссёра. Если говорим, то чужие слова. Когда нас ранят, наши раны не кровоточат, когда убивают — не умираем. Произнося фразу «я тебя люблю», уже готовим следующую реплику, а на следующей реплике навостряем ухо на возможные аплодисменты…

Актёр не уверен, что существует на свете. Существую ли я на самом деле? Если да, то мне должны аплодировать. Хлопают, стало быть, я живу…

Нам не дано подолгу оставаться в одной роли, потому что, в конце концов, мы начинаем играть её скверно, а потом и вовсе бросаем, заскучав. Реальная жизнь требует весомости и устойчивости, а сцена — лёгкости. Оставьте сцену для нас, мы же оставляем вам жизнь.