Ответ на пост «Философское»2
Великий аммиачный прилив отступал, обнажая сизую, усыпанную спиралевидными ракушками грязь. Мы назвали это место Порт Надежды. Ирония этого имени стала ясна нам задолго до того, как последний челнок, наш дышащий на ладан «ковчег», опустел. Мы - не герои. Мы - сто двадцать душ, выплюнутых древним гипердвигателем сквозь разрыв реальности на берег чужого мира. Фарисей-II. Фиолетовое солнце здесь не греет - оно обжигает холодным, чуждым светом, и даже тени от него ложатся сиреневыми и неверными.
Наш «форт» - не крепость. Это каркас из легких сплавов, скрепленный отчаянием и обтянутый трещащей на ветру биостабилизирующей пленкой. Изнутри он вечно пахнет: рециркулированным воздухом с привкусом пластика и озона, потом немытых тел, и подлиннее - страхом. Страх здесь имеет свой аромат, острый и металлический.
Жизнь свелась к циклу мелких поражений. Система рециркуляции влаги вечно хрипит и дает сбой, и вода, эта драгоценная, мутная жидкость, всегда отдает ржавчиной и антисептиком. Диарея стала нашим общим, постыдным недугом. «Бег к канализации» - утренний ритуал. Воздух, который мы вдыхаем, фильтруется через барьеры, вечно забитые местной пылью - мельчайшей, как кристаллическая мука, которая въедается во всё. Каждую субботу мы чистим фильтры, задыхаясь, и дышим потом тем, что пахнет затхлым сапогом и тоской.
И еда… Боже, еда. Гидропонные чаны рождают бледные пародии на растения. Томаты - безвкусные, водянистые пузыри. Из чахлой пшеницы мы печем «хлеб» - серую, клейкую массу, которая липнет к нёбу. Мясной синтезатор умер на втором месяце. Теперь наш «белковый паек» - густая коричневая паста со вкусом старых ремней и отчаяния. Украсть лишнюю порцию - значит рисковать публичной порцией тока от дефибриллятора. От этого безнадежного голода по вкусу, по текстуре, по памяти о еде, люди сходят с ума. Они тайком пробуют синие грибы-спирали или сочные коренья с фиолетовой мякотью. Одних находят утром с синими, скрюченными пальцами и пеной у рта. Другие возвращаются через день-два с пустым, блаженным взглядом, навсегда унесшие свой разум в чужие сны.
Наш главный враг невидим. Мы зовем его «Синей дрожью». Он приходит с местным миром: с царапиной от кристалло-растения, с укусом летающего тваря с хитиновыми крыльями, просто со спорами на ветру. Лихорадка за сорок, тело бьет неконтролируемая дрожь, а кожа и белки глаз медленно окрашиваются в мерзоватый аквамариновый оттенок. Ауто-доктор разводит манипуляторами - патоген неизвестен. Лечения нет. Мы бросаем больных в карантинный модуль, слушаем их бред и хрипы через тонкую перегородку и хороним потом в пластиковых мешках за периметром, под крестами из титановых балок. «Дрожь» - наш частый гость. Он унес механика Андерса, который всего лишь поскользнулся и разбил голову. Унес биолога Ли, сломавшую ногу в теплице. Он стережет нас в каждой царапине.
Техника предает нас с завидным постоянством. «Ржавчина Фарисея» - местная микрофлора, пожирающая изоляцию. Провода оголяются, платы замыкают в самый неподходящий момент. Наш главный инженер, Михалыч, седеющий, вечно перепачканный в смазке, ворчит, латая очередную дыру: «Это не планета, это кислота в форме шара. И мы в её брюхе».
А еще есть тишина. Не та, что пуста, а та, что полна. В безветренные ночи, когда затихает гул генераторов, некоторые слышат Шепот. Низкий, на самой границе слуха, будто сама планета что-то бормочет. Ученые говорят - инфразвук, эхо кристаллических пластов. Но те, кто его слышал - а я один из них, - знают другое. Он зовет по имени. Трое уже ушли «на зов». Мы нашли их утром в ступоре, без скафандров, с синими лицами и блаженными, неземными улыбками. Они живы. Но они не здесь. Их глаза смотрят куда-то мимо нас.
И среди этого ада - они. Аборигены. Мы звали их «ксеносами», пока не поняли, что мы для них - чужаки. Высокие, серокожие, с мерцающими биолюминесцентными узорами на коже. Их технологии - странная, живая архитектура из кристалла и плоти. Они пришли смотреть на нас, как на диковинных, опасных зверей. Мы же, в своем чудовищном эгоизме, сразу начали миссионерство, торговлю и захват. Мы рубили их «священные рощи» из шипящих кристаллов на стройматериалы, потому что они лучше нашей пленки держали ураган. Мы травили их своими земными вирусами, от которых у них нет иммунитета, и называли это «небесным проведением». Удобное слово для оправдания тихого убийства целого народа.
Отчаяние рождает чудовищ. Мы нашли «золото» - залежи нейронного минерала, усиливающего связь с имплантами. Теперь вся колония бредит им. Дисциплина, та хрупкая пленка цивилизации, рвется. Капитан-губернатор - призрак у власти. Реальная сила у того, у кого больше пайков и зарядов для импульсных ружей. Уже были стычки, первая кровь пролилась не в бою с ксеносами, а у склада, из-за ящика протеиновых концентратов.
Иногда, в редкие минуты затишья, я смотрю на звезды, которых не знаю, и думаю о Земле. Она стала мифом, сказкой, вкусом которой уже не вспомнить. Мы не покорители. Мы - выброшенные. Ринувшиеся к звездам с аркебузами в руках и всей древней человеческой мерзостью в сердцах. Мы повторяем здесь каждый грех своей кровавой истории, но под фиолетовым, безразличным солнцем.
Но вчера родилась девочка. Еву. Первый истинный гражданин Фарисея-II. Её легкие впервые вдохнули этот едкий воздух без страха. Её глаза привыкнут к этому свету. Для неё наш «хлеб» будет просто хлебом. Наш купол - домом.
Возможно, в этом и есть крошечное, хрупкое оправдание всего этого ада. Не мы. Мы - лишь грязные, больные, вонючие семена, брошенные в ядовитую почву. Мы сгнием здесь, отравленные собственной глупостью и чужим миром. Но может быть, именно из нашего гниения, из наших слепых, жестоких ошибок, прорастет что-то иное. Что-то, что сможет не завоевать эту планету, а наконец-то - стать её частью.
А пока что ветер с моря приносит запах грядущей кислотной бури, авто-доктор снова сигналит о новом случае «Дрожи», и Михалыч матерится где-то в глубине машинного отделения. Мы живем. Это не подвиг. Это - просто факт. Самый горький и единственный, что у нас остался.