karkazabr

— Смотри, новый финансовый директор! Из Тулы перевели! — мой напарник толкнул меня локтем, показывая в сторону служебной «камри» у здания управления. — Ей не больше 35 лет, насосала, сука, стопудово!

Я смотрел на финансового директора и понимал, что мне здесь больше не работать. Приказ о моём увольнении вышел через двадцать дней после этого разговора. Я не имею претензий: три месячных зарплаты я получил, пусть и через суд, а налаживать оборудование можно и на хлебокомбинате — почти те же деньги.

Мой напарник, теперь уже бывший, ошибся. Финансовому директору в тот момент было 46 лет, я знаю точно. Директором поставили мою бывшую жену.

Успешная женщина, достаточно неплохо сохранившая свою внешность. Чего ещё надо? Не знаю. Я бы не стал тревожить прошлое, у меня совсем другая жизнь, но в неё совершенно бесцеремонно пытается влезть эта «бизнес-леди», распространяя слухи, поэтому я тоже кое-что расскажу.

Развелись мы 20 лет назад, брак продержался три года. Работали мы на одном заводе, она — помощником главного бухгалтера, я — инженером по обслуживанию оборудования. Она и сейчас привлекает внимание, а тогда была обалденно красива. Она приняла мои ухаживания, не отказалась и от предложения выйти замуж. Почему? Это лучше спросить у неё.

С детьми она попросила подождать:

— Сейчас формируются рыночные отношения, можно пробиться наверх, попасть в струю! Можно поменять почти всё! — возбуждённо рассказывала она, вернувшись с очередного совещания.

Её карьера пошла в гору. Названия должностей мне ничего не говорили, но денежное выражение дохода было красноречивее слов: когда мы поженились, она получала в два раза меньше меня, а через год после свадьбы — в два с половиной раза больше.

На новый 1993 год она сказала, что созрела для ребёнка. Готова рискнуть ради меня. Забеременеть не получалось. В ноябре 1993 года жена объявила мне, что уезжает во внеплановую командировку.

— Всего на два-три дня в Краснодар. Отказаться нельзя, и так вынуждают ехать за свой счёт. Встречать меня не надо, я без вещей.

Вернулась через день. А ещё через два её отвезли в гинекологическое отделение.

— Просто воспаление, от инфекции. Ничего страшного, недельку полежу и вернусь. Навещать меня не надо, тут строгая диета, мне всё равно ничего нельзя.

Я, тем не менее, пришёл. И услышал много интересного. Воспаление было от аборта, сделанного неизвестно где и неизвестно кем. Дома, в вещах жены, я нашёл гормональные контрацептивы, средства, провоцирующие выкидыш. Так начался мой путь к разводу.

— Да, я тебе соврала! А ты подумал, как растить ребёнка? За три года я продвинулась к руководящим должностям, а ты как ремонтировал установки, так и ремонтируешь. Я уйду в декрет — так нам нечего есть будет!

После объяснения брак продержался недолго.

Через год я встретил другую девушку. Не такую ослепительную, склонную к полноте. Кондитер горпищекомбината. У нас четверо детей: дочь 18 лет, девочки-близняшки 12 лет и шестилетний сын. Растим нищету, моя успешная бывшая! Старшая дочь учится на педагога начальной школы. Она так хотела. У неё нет айфона, её вещи не сверкают брендами, она работает в группах выходного дня. Она практически автономна, любит младшего брата. Близняшки занимаются танцами. Не без успеха: их студия — лауреат всероссийского конкурса, уже два года у них приличный спонсор. Сын растёт здоровым, весёлым, любит кататься на велосипеде. Зарплаты технолога и инженера вполне хватает на содержание семьи: дом в пригороде, «Лада-Ларгус», кружки, летний отдых — даже без льгот государства всё это можно обеспечить.

— Ты женился на корове и живёшь в свинарнике с кучей поросят! Занимался бы собой — пришёл бы к успеху.

Эту фразу ты бросила мне в конце разговора неделю назад. Ты сама подошла ко мне в торговом центре и интересовалась, был ли я за границей, чего я добился. Ты видела мою жену и троих младших детей. Да, моя жена не отличается идеальной фигурой и весом. Да, я не был за границей и у меня нет двух гектаров земли в престижном районе, а также коттеджей и квартир.

Знаешь, я тебе не завидую. Ты вложилась в карьеру — ты её получила. Я в этом направлении не усердствовал, я имею то, что имею. В других направлениях ты не работала. Я не виноват в том, что ты живёшь на своих двух этажах в одиночестве. Ты ничего не сделала для того, чтобы этого не наступило.

Ты ненавидишь беременных. Я знаю, как ты рассказывала беременной сотруднице управления о том, что я тебя бросил, и тебе пришлось делать аборт.

Ты ненавидишь крепкие семьи. Ты рассказываешь, что я променял тебя, успешную леди, на шалаву, которая просто была моложе.

Ненавидишь. Потому что хочется. Жалеть я тебя не буду: время ушло. Конечно, ты можешь кого-то усыновить, но что это будет? Ты привыкла заботиться только о себе и мерить успех денежной составляющей. Будет ли от тебя прок, как от матери? Сомневаюсь.

А пока… Пока оставь нас в покое. Если есть совесть, перестань подстрекать директора пищекомбината к увольнению моей жены. Каждому своё: тебе — карьера, мне — дети.

Однажды я отказалась заговорить на улице с молодым человеком, и теперь у меня шрам на шее от уха до уха. У меня была отличная работа, интересные увлечения, личная жизнь и планы на вечер — я была гордостью семьи, я подавала надежды. После этого случая уже никого не волновало, подаю ли я надежды. Лишь бы подавала признаки жизни.


Наша встреча закончилась со счетом 9:0 — девять ножевых ранений у меня и ноль шансов понести наказание у него. Спустя десять дней следователю удалось добиться от меня двух слов, которые он крупными неуклюжими буквами записал в протокол допроса потерпевшей: кавказский акцент.


Сегодня мой соавтор написал колонку о беспорядках в Бирюлеве, толерантности, ксенофобии, этнической преступности и атрофии правоохранительных органов. И я впервые не могу поставить подпись под этими правильными словами. Мне мешает мой кавказский акцент. Тот самый, с которым обратился ко мне на улице незнакомый молодой человек.


Когда мы говорим о том, что во всем виновата дисфункция правоохранительных органов и выродившаяся судебная система, мы, конечно, правы. Мой мозг так же упоительно врет себе, что кавказский акцент ни при чем, что на месте нападавшего мог быть литовец или белорус, а может исконный сын земли русской, алкоголик из соседнего подъезда. «С меньшей вероятностью», отвечает мне то, что на английском называется gut feeling.


Мне пришлось признаться себе: есть люди, для которых в порядке вещей зарезать человека, вежливо отказавшегося принять весьма своеобразные знаки внимания. И эту привычку они приобрели где-то в другом месте. Это так называемая культурная особенность, отношение, воспитанное поколениями — к женщине, к семье, к слабому, к дозволенному. Это отношение не перебить неотвратимостью наказания. Нужно что-то еще.


В моем случае правоохранительные органы с некоторой поправкой на ветер сработали отлично. Вот он и вот я, сидим в местном РОВД. И он не понимает, что плохого он сделал и почему его рука пристегнута к батарее, а не моя. Ведь это я оскорбила его, прошла мимо, не ответила. Это я должна понести наказание — и понесла бы, если бы на крики не вышел сосед. На суде он вел себя подчеркнуто агрессивно, негодовал и повторял, что «она виновата, она не знает, как должна вести себя с мужчиной».


С тех пор я ксенофоб. С тех пор я с удвоенным подозрением отношусь к людям, чье выражение лица говорит: «в любой непонятной ситуации доставай нож». Я моментально выхватываю из толпы выражение глаз нездешних мест. И часто мне становится не по себе. Может, это глупая память об инциденте, или я испытываю немотивированную неприязнь к «другим», а может, подсознание считывает невербальную агрессию и посылает мне сигнал, отработанный задолго до появления толерантных цивилизаций.


Самое неприятное, что такими глазами на меня смотрят граждане моей страны, которые имеют законное основание находиться здесь. При этом многие из них искренне считают, что могут навязывать мне свои представления о нормах общения и учить меня, как вести себя с мужчиной, при помощи ножа с зазубренным лезвием. Почему у них почти всегда кавказский акцент?


Может, нам, как в центре Тель-Авива, усадить за каждый десятый столик уличного кафе девушку с УЗИ? Может, перестать брать деньги у диаспор за освобождение совершивших преступление родственников? Спасать образование, пока не поздно? Пока мы додумались только швырнуть арбуз в старенькую «газель».