Эй, толстый! Третье с подливой. Глава 19
Нынешнее молодое поколение еще в раннем детстве застало планшеты и гаджеты. Ими и играло. А вот батина генерация игрушками не была избалована. У маленького Сережи, чье детство прошло в далеком и опасном сибирском шахтерском городе, долгое время была вообще только одна игрушка – резиновый утенок с затычкой в жопе. Его требовалось надувать и затыкать. Тогда он и плавал в ведре. Или работал автомобилем. Или солдатиком. Но если затычка выпадала из его утиной задницы, то резиновая птица-трансформер практически мгновенно превращалась в обмякшую тряпочку.
Сережа играл утенком лет до шести. Потом ему стало стыдно заниматься такой хуйней. Тем более, что жизнь вокруг была опасная и интересная. И Сережа взялся постигать ее законы. А новое поколение, все эти хипстеры, не стесняются играться. Уже борода растет – они все играют. Сто лет назад литератор Мережковский предвидел грядущего Хама, а Санин батя предвидел эру грядущего Долбоеба. А это будет пострашней.
Но сейчас, получив по телефону эсэмэску, Сергей Николаевич ощутил себя тем самым утенком из своего детства, у которого выпала затычка, и воздух решимости выходит наружу. Только что он шел бить ебало куратору сектора Восточной Европы Падлику. Но теперь словно обмяк, словно повис бесформенной тряпочкой.
А Падлик это чувствовал и расплылся в препохабнейшей улыбке.
– Что, Сергей Николаевич, передумали бить мне физиономи-йа? – спросил куратор на практически чистом русском языке.
Все начальство в бриллиантовой переговорной, где происходило совещание, только ахнуло.
– Да, дорогие руководители российского филиала, – продолжал Падлик. – Я прекрасно говорю по-русски. Я понимаю, что вы говорите, в том числе и за моей спиной. Знаю все свои прозвища – Падлик, Гондон, Французский Дрищ – которыми вы меня называли за глаза.
– А почему притворялся? – возмутилась Марина Игоревна.
– Потому что я мог знать все, что вы от меня скрываете, – разулыбался Падлик. – Я в курсе всех ваших секретов, в том числе и грязных. Да, Юрий Григорьевич и Марина Игоревна. Да, Дмитрий Феликсович . Да, Сергей Николаевич! И вам, конечно же, тоже да, дорогой Вячеслав Матвеевич!
По мере того, как Падлик перечислял имена-отчества, лица их обладателей вспыхивали красным. Как на трибунах северокорейского праздника. А Вячеслав Матвеевич зарделся таким густо-кумачовым цветом, что Сергей Николаевич испугался, что сейчас его пожилого коллегу хватит сердечный приступ. И лишь потом подумал: «А этот-то старый хрыч какой позорный секрет имеет?» Нервно захихикала какая-то женщина. Возможно, Марина Игоревна.
– Вы потрясающе глупы, дорогие русские друзья! – ликовал Падлик. – Как, скажите, вы могли подумать, что ваш руководитель может не знать языка своих подчиненных? Да, конечно, у вас, в России, бывает так, что начальник совсем не понимает того, чем руководит. Но мы-то – европейская компания! Мировой брэнд! А вы – во власти своего русского менталитета – на полном серьезе думали, что вами руководит зиц-председатель, некомпетентный долбоеб, добренький держатель синекуры. Но я все о вас знал, русские руководители. И то, что я наблюл… наблюднул… наблюдовал…
Падлик запутался.
– Наблядовал, – подсказали ему.
– Спасибо! – ехидно улыбнулся куратор Восточной Европы. – Я уже давно оценил ваше чувство юмора. То, то я видел, не внушило мне к вам симпатии. Вы думаете, на Западе сошли с ума? Как так? Прибыль ведь растет, и кое-где экспоненциально! Да, растет. Вы активно покупаете наше токсичное, сляпанное из отходов, говно. Вам нравится его веселенькая этикетка. Вы готовы за нее доплачивать. Впервые я познакомился с вашим народом в начале 90-х годов, – продолжал Падлик. – Я был поражен. Вы тогда собирали пустые сигаретные пачки и пивные банки. На одном застолье мне, как почетному гостю, предложили понюхать эту пивную банку. Оценить, так сказать, благородный аромат того божественного нектара, что когда-то хранился в нем. А вы эту банку трепетно не помыли. Вы заряжали воду перед телевизором. Вы убивались в километровых очередях в обычную закусочную. Самые красивые ваши женщины отдавались самым уродливым и грязным нашим мужчинам за упаковку колготок.
– Мы изменились, Патрик! – возразил Юрий Григорьевич.
– Исключительно в худшую сторону, – замахал пухлыми ручками европейский куратор. – Вы стали жаднее, ловчее, ухватистее. Вы уже не заряжаете воду у телевизоров. Вы покупаете за миллион рублей билет на Тони Роббинса. Но ваша подлая порода осталась при вас. Именно подлая, господа русские. Тех русских, что выиграли великую войну, уже не осталось. Выжили трусы, а новое поколение воспитали женщины. Посмотрите на себя – вы доносили друг на друга, каждый на каждого, строили какие-то свои интрижки. Я знаю все ваши подлости. И сейчас тоже – вы слишком дорожите своим благосостоянием, робкий и глупый народ – не не русов, а трусов. Самые продвинутые из вас понимают, что человеческий материал вокруг них – так себе, говно-с! Начинают пищать в соцсетях: «Ах, в какой поганой стране мы живем! Какой плохой Путин!» Но самое смешное, что даже эти люди, которые пытаются доказать нам, что они – по ошибке в этой помойке – очень редко могут породить самостоятельную мысль. Они даже возмутиться плохим правительством не могут за бесплатно! Жадность, глупость, тщеславие – вот из каких непочтенных ингридиентов состоят даже самые лучшие из вас. А ваши бесподобные, не имеющие равных в мире, чиновники! Им все равно, чем мы травим ваших людей, насколько убиваем местного производителя. Нет, им важны только деньги, большие деньги.
Падлик сделал паузу. В бриллиантовой переговорной звенела тишина, производя тишайшее, но звонкое эхо отражениями граненых стен. И в этой тишине в кармане Саниного бати плямкнула эсэмэска.
– И вы, дорогие мои русские коллеги! – продолжал Падлик. – Вы мало чем отличаетесь от своих чиновников. Вы – да и любой из вас – дерьмо, зачерпнутое из того же вонючего чана. Вы с удовольствием скармливали вашим землякам наше токсичное дерьмо, обеспечивали продажи. Вы думали, что овладели пожизненной синекурой, развели разврат, сконструировали систему взаимооткатов. Надеялись на золотые парашюты.
Блямс! Еще одна эсэмэска заметалась в бриллиантовых стенах.
– А сейчас, – продолжал Падлик, – вы надеетесь уцелеть в предстоящей чистке, надеетесь подставить друг друга и перебраться в теплое Косово. Никто из вас не оскорбится. Вы глотаете мои слова. Презренные рабы. Трусы. Ни в ком из вас недостанет решимости пошевелить против меня хоть пальцем. Ха-ха-ха!
И тут Санин батя подошел к Падлику и все-таки дал ему по ебалу.
Сделал это хорошо и смачно, так, как когда-то втащил проглотившему солнце крокодилу медведь в древнем мультике «Доктор Айболит».
***
Падлик упал со стула. На рубиновую стену брызнула кровь. Батя его не добивал. Он стоял над телом поверженного куратора и думал: «Блядь! Во что это я влип! Вот мне и пиздец! Я – долбоеб, ничем не лучше собственного сынка».
– Вы влипли, Шергей Николаевич, – шепелявил, вытирая окровавленный рот, Падлик. – Юришты нашей корпорации ваш жашудят! Мне ваш жалко. Вы не предштавляете, на кого вы подняли руку. Вы тыщячу раж проклянете этот момент, но шделать уже ничего нельжа.
– Ну, почему же «нельзя»? – раздался веселый голос Дмитрия Феликсовича. – Я, например, искренне не понимаю, какие у вас претензии к Сергею Николаевичу? Вы же просто поскользнулись и упали, Патрик?
– Что? – оторопел куратор.
– Да, вы упали, – подтвердил Вячеслав Матвеевич.
– Так грохнулись, что мне страшно стало, – сказала Марина Игоревна.
Юрий Григорьевич только развел руками.
– Вы упали, Патрик!
– Ах вот как! – сказал Падлик. Сейчас, с окровавленной рожей, он был похож на свинью. – Круговая порука. Этим вы, рушшкие, и непредсказуемы. Ложная покажная шолидарность. Не пройдет и чаша, как вы мне все шольете и дадите показания.
– Конечно, дадим, – сказал Юрий Григорьевич. – Мы расскажем любому суду, как вы упали. Правда, коллеги?
– Покажная храбрость и индивидуальная трушошть, – гадливо смеялся Падлик. – Я ваш, рушшких, уже ижучил. Вы же надеетесь попашть в Кошово, и тот, кто дашт правильные покажа…
– Ах, засуньте свое Косово себе в зад, Патрик! – сказала Марина Игоревна.
И в этот момент Санин батя ее, наверное, любил. О чем-то плямкал эсэмэсками его телефон, но бате было не до новостей.
– Ешть жапиши ш видеокамер! – перешел Падлик на крик.
– Нет никаких жапищей, – передразнил куратора начальник безопасности Дмитрий Феликосвич. – И вообще, послушай, брат мусью. Совещание закончено. Вали отсюда со страшною силою.
Падлик направился к выходу из переговорки.
– Вам этот демарш прошто так не пройдет! – грозился он.
– Как бы тебе с лестницы не упасть, дорогой европеец. И в лифт не провалиться, – напутствовал его Дмитрий Феликсович.
Саниному бате казалось, что сейчас произошло какое-то событие сильнейшей энергетики и высочайшего смысла. Этот момент был наполнен восторгом.
И тут еще раз плямкнула эсэмэска. Батя, наконец, взглянул на телефон.
И начал орать.
Продолжение следует...
