Моя вегетососудистая дистония (ВСД)⁠⁠

Вегетососудистая дистония.

Несуществующее заболевание, от которого я лечилась всё детство, начиная со школы, и до восемнадцати лет. Даже лежала в больницах. Симптомы самые обычные: слабость, тахикардия, головные боли, головокружение, обмороки, панические атаки, которые я принимала за разновидность обмороков, ну и всё такое. Когда мне было 18 лет, мне впервые порекомендовали обратиться в клинику неврозов. Я страшно оскорбилась! Я же не какая-нибудь психическая! Просто вялая, ничего не хочу и не могу, и голова кружится, и да, лучше лечь и полежать, и отстаньте от мне все, пожалуйста.

Обморок был инструментом бегства от реальности, уходом в младенческое состояние -- конечно, бессознательным. Вот я лежу, как огромный мешок, и ничего не могу делать, сделайте же что-нибудь вы, отнесите куда-нибудь, позаботьтесь обо мне уже наконец, ведь я не в состоянии делать ни-че-го.

В 18 лет мне впервые назначили антидепрессанты. Обмороки ушли. Я сделала какие-то выводы, но признавать, что у меня именно депрессия, я всё еще не хотела. Но отрицать очевидное я уже не могла: уход в болезнь был привычным способом избегания проблем и привлечения внимания. И этот способ всегда работал, с самых ранних лет.
Например. Мне 4 года, на чужом дне рождения я впервые пробую кока-колу и со мной происходит нечто поразительное, я фонтанирую, как будто вместе с колой я съела пачку ментоса. Конечно, никому теперь нет дела до каких-то там именинников, пока все бегают и вызывают мне врачей из Балчи -- больницы в Аддис-Абебе, где работали русские врачи. Я получаю заботу и внимание, обо мне беспокоятся. (Ну и надо полагать, африканская кока-кола была действительно редкостным говном.)

Я жила в Эфиопии с бабушкой и дедом без родителей. Когда ребенок в три года резко теряет связь с матерью, а глубокой близости с другим значимым взрослым нет, резкая сепарация переживается как травма. В моём случае травма была очень серьёзной, потому что подразумевалось, что мать моя серьёзно больна и вот-вот умрёт. Мать ни о чем подобном не догадывалась, и пока я была в Африке, мало того что не умерла, так ещё и родила мне сестру, к глубочайшему разочарованию родни по отцовской линии. Но что происходило со мной, когда я слышала обрывки "взрослых разговоров" про скорую и неминуемую смерть моей матери?

Думаю, во мне было очень много страха, гнева, горя и вины. Вины, потому что про мою мать говорили, "с таким здоровьем ей вообще нельзя было рожать". Гнева, потому что меня разлучили с родителями, особо не спрашивая, и редкие телефонные разговоры не компенсировали разлуки. Страха неизвестности и страха смерти. Мне начала сниться смерть, я до сих пор помню один из снов, и я точно знаю, что на тот момент мне не было еще четырёх лет. У меня начались сильные боли в животе. Я с некоторым сомнениям отношусь к Луизе Хей, Лиз Бурбо и прочим деятелям, которые пишут книги в духе "если у вас чешется левая ягодица, это значит, вы испытываете чувство стыда за желание лидерства и вам срочно нужна позитивная аффирмация бла-бла-бла", но я не буду спорить с тем, что на 99% эти боли были психосоматическими. Боль в животе -- подавленный аффект, скорее всего страх или гнев. У меня же было предостаточно и страха, и гнева.

Нравилось ли мне болеть? Честно, положа руку на сердце -- нет, никогда. Ни гиперопёка бабушки -- "о боже, у нее температура 36,8, постельный режим, всем ходить на цыпочках", ни равнодушная безалаберность матери -- "голова не жопа, завяжи да лежи, ну зверобой себе завари" мне не нравились. Первое вызывало отвращение, второе -- отчаяние. Но это был способ получить внимание и хоть какую-то заботу. Ребёнок не может выживать без внимания,я думаю, это не должно требовать доказательств (хотя, безусловно, они есть, этому посвящено множество исследований).

И бессознательно я выбирала болеть.

Мой телеграм канал - t.me/bidairy